Чтение 35–й страницы книги ~Князь Владимир~

Тавр, проходя через Золотую палату, цепким взором окинул стены, окна. Поколебался, велел гридням:

-- Оружие со стен убрать! Отнести в кладовую, запереть на все засовы.

На вбитых в стену крюках густо висели мечи в дорогих ножнах, секиры, топоры, клевцы, сабли, шестоперы, булавы, а щитов было десятка два, и двух похожих не найти: широкие и длинные в рост ратника и малые с тарелку, круглые и яйцеподобные, плоские и выгнутые, с гербами и без, деревянные с пластинками булата поверх кожи, и богато украшенные восточными умельцами...

Сувор ахнул:

-- Как же это? Да как без него? Испокон веков... Святослав под ним пировал, Игорь принимал гостей, Олег собирал совет, Рюрик отдавал приказы, Гостомысл, Кий...

Тавр невесело улыбнулся:

-- Хочешь, чтобы твой князь остался без головы? И я не хочу. Пьянка будет очень непростая.

Он ушел, оставив Сувора с раскрытым ртом. В палате веяло грозой. Наконец старый гридень вздохнул и принялся бережно снимать усыпанные драгоценностями мечи. Старый пес зря не гавкнет, а Тавр умеет чуять беду.

Глава 46

Был восхитивший многих неимоверно пышный обряд венчания. Владимир, с детства придумавший себе правило: я могу продавать гнилой товар, но сам не покупаю, с нетерпением дожидался конца церемонии.

Он шел рука об руку с Анной, девушки засыпали их лепестками роз, патриарх с огромной свитой жгли благовония, ревели зычными голосами:

-- Исполать тебе, деспот!

-- Славься, деспот!

-- Многие лета деспоту Руси!

-- Дорогу деспоту!

И только кто-то прорычал зло:

-- Был князь... стал деспотом!

И хотя в словах не было брани, но по тону было, что был человеком, а стал дерьмом, и Владимир повел бровью, вышколенные гридни бросились в толпу. Раздались крики, свист булата, смачный хруст рассекаемой плоти с костями вместе. Злой голос оборвался на полувсхлипе.

Владимир шел с недвижимым лицом. Что позволено простому мужику, то не позволено князю. И что позволено князю, не позволено императору. Деспот. Отныне он -- деспот. В его руках вся мощь церковной власти и мощь всего войска.

Надо будет забрать двуглавого орла у ромеев, когда их империя падет под росскими мечами!

-- Что будем делати, братья? -- спросил Несс тяжело. Его кустистые брови сдвинулись на переносице, глаза остро оглядели собравшихся волхвов.-- Князь предал русскую веру.

Докучай и Коновал, молодые и горячие, разом подались вперед. Докучай сказал торопливо, захлебываясь, словно выплевывал горящие угли изо рта:

-- Мы не приемлем! Стоит кликнуть клич, весь росский люд встанет! Оружие есть в каждой хате. Мы убьем всех чужаков, а будет князь их защищать... что ж, найдется на Руси достойный князь и помимо Владимира!

Страшные слова были произнесены вслух. В воздухе веяло грозой еще больше. Несс покачал головой:

-- Он привел большое войско. Князья окрестных земель тоже привели немалые дружины.

-- Одних киян вдесятеро больше,-- сказал Докучай упрямо.

Коновал как в гулкий бубен бухнул:

-- Верховный! Ты ж знаешь, что ежели кияне возьмутся за оружие, войску князя не выстоять! Даже с дружинами соседних земель. Да и не все в его войске так уж станут за чужую веру. За князя -- да, но им предстоит не только повергать наших богов в огонь и ставить вместо них кресты, но и убивать тех, кто своими телами будет их закрывать от поругания! А это матери и жены дружинников.

Волхвы одобрительно загудели. Несс сидел в глубокой задумчивости. Легкие ветерок шевелил серебряные волосы.

-- Но это реки крови...-- прошелестел его слабый голос.

-- Впервой ли? -- бросил один из старых волхвов.-- То хазары, то печенеги, то ромеи...

-- А это руссы,-- возразил Несс.-- Самая страшная война, когда брат на брата, сын на отца... Не ручьи, реки крови текут. Да, сумеем одолеть великого князя. Да, уничтожим в страшной войне огромное войско, дружины князей, убьем его самого, истребим его семя... Но после такой войны остаются выжженные поля, где только воронам раздолье... Русь утонет в крови. Мы не успеем нарожать новых людей, а наши опустошенные земли без боя возьмет любой народ, кто захочет.

Он уронил голову. Голос его прервался. По морщинистым щекам потекли скупые слезы. Глаза стали красными. Губы вздрогнули и застыли в гримасе.

Докучай не выдержал:

-- Но что же делать? Христос ревнив. Страшится стоять с другими богами. Где будет Христос, там от наших богов не останется и следа. Русичи должны будут забыть про свои вольности. Забыть про гордость, достоинство, честь! Они должны постоянно повторять не только в храмах, но и в ежедневных молитвах, что они -- рабы! Гордость человеческая будет объявлена смертным грехом. Рабы не смеют иметь гордости! Это будет совсем другой народ -- народ рабов!

Несс долго молчал. На дряблой коже блестели две мокрые дорожки. Наконец почти прошептал:

-- Но это будет живой народ...

-- Верховный!

-- А у живого всегда есть надежда,-- проговорил волхв чуть громче.-- Ее нет у филимистян, явусеев, обров... Мало надежды у полабских славян, что бьются друг с другом смертным боем, не замечая натиска христианских мечей... Мы спасем Русь от великой крови!

-- Верховный... Но что делать нам?

В глазах Несса блеснули уже не слезы, а искорки как на лезвии харалужного меча:

-- Мы уйдем в леса.

-- Таиться, аки звери лесные? -- горько спросил Докучай.-- Лучше умереть!

Несс внезапно кивнул:

-- Да, кому-то надо умереть. Пусть враги видят, как стоят русичи за веру отцов. Но живым предстоит путь намного тяжче... В чужую веру надо исподволь внедрить... пусть под чужими именами... наши обряды и обычаи, наши верования... Тогда наш народ выживет! Когда будет такая ересь, то рабами не могут стать все. Когда человек, кланяясь, показывает кукиш в кармане, он притворяется рабом, но он не раб! Мы уйдем в леса, уйдем в веси, куда новая вера доберется не скоро, мы будем готовить народ, чтобы искры нашей веры пролежали под чужой золой многие поколения, а потом вспыхнули в душах потомков жарким пламенем!

Ладьи уже ждали на берегу. Несс переступил через борт, повернулся в сторону Киева. Над городом полыхали подожженные снизу тучи. Но не пожар -- по всему Киеву горели костры, в теремах и домах полыхали факелы, в светильниках было вдоволь масла. Кияне пировали, еще не понимая, что их ждет завтра.

-- Уходим,-- сказал он наконец.-- Но мы вернемся.

Волхвы замедленно разбредались по челнам. Каждый двигался так, словно попал в клейкий сок, воздух вокруг них был пропитан такой болью, что пролети над ними стая птиц -- упала бы замертво.

-- Воротимся ли? -- безнадежно спросил один из молодых волхвов за спиной Докучая.

Челны беззвучно уходили в ночь. Волны едва слышно били в борта. Несс услышал, сказал с нажимом:

-- Вернемся! Если даже понадобится тысяча лет, вернемся!

Пировали всю ночь, но утром гуляние разгорелось с новой силой. По Днепру подвезли сотни две бочек с вином, а к полудню через городские ворота двумя обозами привезли битых оленей, кабанов, диких гусей. Костры разводили прямо посреди улиц, на вертелы насаживали целые туши. Жир капал на раскаленные угли, поднимался дразнящим ноздри дымом.

Во второй половине дня, когда вода в Днепре прогрелась как в корыте, бирючи прошли от княжьего терема, крича во все горло:

-- Люди Киева! Слушайте, слушайте, слушайте! Великий князь Владимир повелел всем оставить на малое время столы, сходить к Почайне, где будет свершен обряд крещения в новую веру... кою уже принял князь и его воеводы... а затем вернуться к столам и продолжить пир!

Тавр со своими людьми сновал среди простого люда, всматривался в лица, ловил настроение. По взмахам его руки уже не только челядины, но и благородные гридни тащили бочки с вином в нужное место, где угасали песни и удалые вопли, подавали отборную телятину, целиком зажаренных кабанов, печеных лебедей.

По другую сторону площади Войдан и Стойгнев занимались таким же непотребным делом: падая с ног, уже вторые сутки ублажали черный люд, поили, развлекали скоморохами. Но нет черного или непотребного дела, когда своими руками перетаскивают великую Русь из одного мира в другой. Прав или неправ Владимир, это обсудят потом, но пока что из его безумных и неожиданных велений получилась Русь куда более сильная, чем при его блистательном отце или всех ранних правителях.

-- Всем, всем, всем -- к Почайне! -- прокричали бирючи снова.-- Когда вернетесь, столы накроют снова... еще щедрее! А вина будут слаще!

Наконец люди начали поднимать головы, с недоумением прислушивались. Пошли разговоры, но никто не вставал из-за стола. Кликуны удалились в дальние концы улиц, спустились к Оболони, их голоса затихли, но следом выехали на статных конях новые разодетые бирючи, звонко трубили в трубы, выкрикивали наказ князя.

Владимир едва удерживал в себе страстное желание вскочить, броситься к окну, самому увидеть как народ, пусть не радостно, но послушно идет к Днепру. В Золотую палату то и дело входили гонцы, степенно и с улыбками подходили к пирующему императору, что-то шептали, наклонившись к уху. Анна видела, как напрягались жилы на шее Вольдемара, на лице застывала улыбка.

-- Гнать копьями,-- сказал он наконец тихо.-- Колоть как свиней в бока, пока не вылезут из-за столов!

Гонец, поклонившись, исчез. Владимир с покровительственной улыбкой обратился к сидевшему напротив Палею, светлому князю шести племен тивичей:

-- Что мало пьешь, достойный? На Руси -- веселие пити!

Палей вертел между пальцами тонкую ножку царьградского бокала, любовался мелкими красными камешками в боках.

-- Пити? -- повторил он низким могучим голосом.-- Не потому ли ты предпочел Христа Мухаммаду?

Он взмахом руки велел гридню убрать блюдо со свининой. Чара с вином тоже стояла нетронутой, но хмельной мед он охотно наливал в широкий серебряный кубок.

-- А ты -- иудей?

-- Правоверный, как и ты.

Их взгляды встретились. Владимир раздвинул губы в нехорошей усмешке. Голос его стал предостерегающим, с ноткой угрозы:

-- Я уже христианин.

Палей независимо пожал плечами:

-- Мне не прислали в жены греческую царевну.

Жар возник в теле и мигом охватил всего, огнем вспыхнул в голове. Владимир чувствовал как накаляется, пальцы стиснулись от желания ухватить дерзкого князя за горло. В бок толкнул острый кулачок Анны, но гнев не остыл, наоборот -- разгорелся ярче. Лишь самым краешком сознания, где бушевал огонь, заметил, как перестали жевать гости рядом с Палеем, такие же князья племен, насторожились. Огромным усилием переломил себя:

-- Да... У тебя их восемь! Говорят, и девятую уже взял.

Гости заулыбались, воздух потеплел. Палей несколько мгновений смотрел в бешеные глаза князя, ныне величаемого императором, которые изо всех сил стараются выглядеть радушными и благостными, потом переломил и сам свой голос, смягчил, переводя в шутку:

-- По Корану можно только четыре... Остальных именую теперь наложницами.

Владимир заставил себя улыбнуться шире. За столом явственно веяло опасностью. Рядом с Палеем сидели князья, за которыми стояли могучие племена тиверцев, уличей, вятичей, и почти все они приняли ислам. И за столом держались вместе, чувствуя себя скрепленными одной верой-целью. Это была грозная сила даже за столом: вина в рот не брали, а мечи хоть и убрали со стен, но нельзя убрать с поясов гостей!

Сотни бирючей, срывая голоса, все еще орали наказ князя о крещении. Кто с седла, привстав в стременах, кто взобравшись на телегу средь торга, кто с деревьев и высоких пней.

Когда из-за столов никто не поднялся, в город вошли дружины князя -- из осторожности пировали за воротами,-- начали колоть в спины остриями копий, поднимать, гнать в сторону реки. Гуляки сперва еще не могли опомниться, хотя слух о принятии веры Христа разошелся с победным возвращением войска. Но одно дело, когда принял князь и все охочие, другое -- когда заставляют силком! Дело невиданное, страшное, святотатственное -- как можно примучивать к вере? К дани -- понятно, хоть и жаль отдавать, но надо же содержать общее войско, кормить волхвов, строить стены вокруг города... Однако как можно принуждать менять веру? Веру выбирают сердцем!

Разъярившись, люди бросались на дружинников, стаскивали с коней, били. Вскоре заблистали мечи, послышались крики раненых. Улицы Киева обагрились кровью. Хмельные люди бросались в стороны, выламывали доски и колья из заборов. Одного дружинника повалили вместе с конем, удачно брошенный камень разбил голову как куриное яйцо. Дружинники, свирепея от сопротивления, рубили уже всерьез. Люди бросались через заборы, прятались, к реке удалось оттеснить не больше двух десятков.

Там уже ждали священники в парадных ризах. Епископ Анастас изменился в лице, когда увидел окровавленных избитых людей. Их гнали как скот, били тяжелыми плетьми и тыкали копьями, не давая остановиться.

-- Быстрее! -- орал сотник.-- Вода теплая! Не утопнете!

На камнях и песке осталась кровь, мигом затоптанная копытами, когда людей загнали в теплые волны. Анастас торопливо прочел молитву, комкая и пропуская слова. Варвары греческого не знают, а священники смолчат. Им уже пообещаны земли, рабы, привилегии, которых не знают в империи. Сейчас главное -- закрепиться. Подлинное наступление на русскую веру начнется потом.

Люди стояли в воде. Кто по щиколотку, а самых дальних загнали в волны по грудь. Женщины стыдливо прикрывали руками грудь, мокрая одежда облепляла плотно, священники громко и разноголосо заголосили:

-- Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон!

Гридни подали коней в стороны. Люди начали молча выходить из воды. На гридней и священников не смотрели, отводили взгляды. Лица их были угрюмыми.

-- Возвращайтесь к столам! -- крикнул сотник.-- Теперь вы, как и наш князь, христиане!

Люди поднялись на пологий берег, оставляя мокрые следы, но там разошлись в стороны. Уже видно было по их спинам, что за княжеский стол не сядут. Кто-то обернулся, зло плюнул в сторону священников. Другой погрозил кулаком.

Тавр видел как один иудей, то ли желая поддержать Владимира, то с каким тайным умыслом, что за подлое племя, разделся донага и шумно вбежал в теплую воду с возгласом:

-- Святой отец, крести меня!

Священник с удивлением оглядел его с головы до ног:

-- Гм... похвально, похвально обращение к истинной вере... Как зовут тебя, сын мой?

-- Сруль, батюшка.

-- Будешь Акакием,-- решил священник.-- И соответственно, и нашему Господу приятно.

А Тавр, поморщившись, посоветовал:

-- Либо сними крестик, либо одень портки.

Глава 47

Владимир восседал во главе стола, пировал, угощал, когда к нему пробрался Тавр, усталый и покрытый пылью:

-- Княже... Пора тебе показаться и простому люду.

Лицо его было изнуренное, белки глаз покраснели, веки вспухли как от бессонницы. На лбу, прикрытая волосами, пламенела свежая ссадина.

-- Очень плохо? -- спросил Владимир одними губами.

За ним наблюдали гости, он держал лицо спокойным и улыбающимся. Тавр шепнул с той же натянутой улыбкой:

-- Вера отцов крепка...

-- Идут нехотя?

-- Только с мечами у ребер. Но за стол никто не вернулся.

Владимир поднялся с тем же застывшим лицом:

-- Дорогие гости, продолжайте пир! Я отлучусь ненадолго.

С крыльца в глаза ударило яркое солнце. Воздух был жаркий, наполненный запахами жареного мяса, ухи, хмельного меда, сладких вин. Весь двор был уставлен столами, псы лениво дрались из-за мозговых костей, но на скамьях было пусто. Весь необъятный двор выглядел мертвым.

-- Ушли на крещение?

-- Увели,-- бросил Тавр зло.-- Другое хуже. Никто не вернулся... А на улицах народ переворачивает столы, бьет бирючей.

Владимир сбежал с крыльца, отроки подали коней. Ворота была распахнуты настежь, и когда копыта застучали вдоль домов -- середина улицы была заставлена столами,-- у Владимира похолодело сердце. На земле лежали, истекая соком, жареные гуси, печеные молочные поросята, под копытами хрустели черепки разбитых греческих амфор, а земля была темная, вобрав душистые вина.

-- Я думал, мне верят,-- прошептал Владимир с горечью.

Конь Тавра пошел рядом, задевая боком столы. Тавр буркнул:

-- Тебе и сейчас верят...

-- Так в чем же дело?

Тавр подумал, что впервые видит князя таким потерянным, раздавленным.

-- Но ты лишь человек. А замахнулся на их богов!

Издали слышались крики, брань, конское ржание. Владимир пустил коня в галоп, улица вывела на площадь. Сотни три конных дружинников теснили цепью галдящих людей в сторону Почайны. Некоторые пытались ускользнуть под брюхом коней, тех били острия копий. У многих одежда уже была порвана и пропитывалась кровью.

Владимир поднял коня на дыбы, закричал:

-- Всем стоять! Это я, ваш Владимир, буду говорить с вами!

Дружинники остановились, а люди с надеждой повернулись к князю, о котором уже слагали песни. Владимир подъехал ближе, с болью всматриваясь в их угрюмые лица. Они любили его, шли за ним в земское войско, что соединяло сотни враждующих племен в единую Русь, строили Великую Засечную Полосу, послали лучших своих сыновей на заставы богатырские...

Тавр шепнул:

-- Не вздумай уговаривать! Все погубишь.

-- Почему? -- спросил Владимир быстро.

-- Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь -- нас сметут как опавшие листья.

Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто кроме Тавра не уловил в нем страха:

-- Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью взял... вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси. Это -- вера Христа! Я принес ее на Русь... и повелеваю всем креститься и признать Христа своим богом!

Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде князь велит. Люди что-то выкрикивали толкались, наконец один кряжистый мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:

-- Ты принес Христа на Русь... но его приносили и раньше! Ставь и его в сонмище наших богов!

-- Он там уже стоит! -- закричал другой голос.

-- Никто Христа не хулит!

-- И Христ, и Бахмет там стоят!

-- Кто хочет, пусть берет Христа! Мы -- люди!

Крики становились все громче, угрожающее. Над головами поднялись кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась злостью.

-- Понятно,-- сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням.-- Взять топоры! Срубить всех богов... ныне идолов, сжечь! Что не горит, бросить в Днепр! На Руси отныне будет только один бог -- Христос!

С ужасом видел, что гридни заколебались, бросали испуганные взгляды на капище. Тавр быстро выдвинул коня вперед:

-- Слушайте! -- он властно вскинул руку.-- С вами говорит уже не князь, а император Руси, базилевс! И слова его совсем другие, что от князя...

Он оглянулся на Владимира. Тот нервно сглотнул, тоже вскинул руку.

-- Я повелел окрестить всю Русь! А кто не примет крещение, да примет смерть! Князь или последний раб -- да убиен будет немедля! Для императора, наместника бога на земле, нет особо знатных или особо малых. С высоты его трона -- все малы одинаково!

Тавр выхватил у одного из гридней боевой топор, соскочил с седла и бросился к капищу. Ближе всех стоял деревянный столб с изображением Велеса, скотьего бога. Лезвие блеснуло на солнце, яркий зайчик ударил Владимира по глазам с такой силой, что на миг ослеп, а в черепе словно громко лопнул надутый бычий пузырь.

Преодолевая себя, он с мечом в руке слез с коня. Простучали копыта, его оттеснили, чьи-то руки ухватили за локти, удержали. Густой голос Войдана прогудел в ухо:

-- Остынь. Мы сами.

В капище ворвались с мечами и топорами его верные воеводы. Войдан, Стойгнев, Кремень привел двух дюжих, как медведи, парней, что наваливались на столбы, расшатывали, тащили из земли, багровые от натуги и надутые как жабы. У столбов сверкало железо, частый стук перемежался с криками, возгласами. Натужными голосами воеводы старались подбадривать себя и других. Владимир видел их перекошенные лица, чувствовал их страх, и видел с каким трудом одолевают себя, ибо приходится преступать через нечто охраняемое в себе, что свято, где бы ни был и что бы ни делал.

-- Огня! -- крикнул Владимир яростно.-- Огня!

Его трясло от бешенства и унижения. Он вернулся с величайшей победой, теперь только три силы на белом свете: Римская империя, Германия и Русь. Только три императора -- Василий, Оттон и он, Владимир, нареченный в крещении тоже Василием. Но те, кто влюбленно смотрели как на живого бога, теперь сопротивляются яроcтно и упорно.

Что скажет Анна, мелькнуло в голове. Не поверит, что это он, тот самый, кто обещал ей так много!

С четырех сторон в город ворвались на сытых борзых конях дружинники Войдана, Стойгнева, Хотимира, Кременя. Они вливались и вливались через городские ворота, более многочисленные, чем когда воевали Киев у Ярополка. Рассыпавшись по улицам, погнали народ, врывались с обнаженными саблями в дома, выгоняли на улицу, стариков велели тащить, а младенцев несть на руках. Кто противился -- рубили на месте. Крик и плач разнесся над городом такой, какого не знали даже при нашествии печенегов.

На улицах, сбив народ в перепуганное стадо, гнали к реке, не давая опомниться, били плетьми. Не различали во злобе: женщина ли с дитем на руках, богатый купец или нищий, старик или несмышленый ребенок. Парнишка весен десяти сумел проскользнуть между конями, кинулся к забору, подпрыгнул, ухватился обеими руками за верх, но могучий дружинник заученно метнул дротик. Тяжелое и острое, как бритва, лезвие ударило в худую спину с такой силой, что когда пальцы ребенка разжались, он остался висеть на заборе.

Дружинник смущенно крякнул, удар был поставлен на доспех с двойной подстилкой из кожи. Скрывая смущение, начал свирепо сечь плетью направо и налево, заорал дико, выкатывая глаза. Толпа побежала к реке, обжигающие удары рассекали рубашки, кожу до мяса. Кровавые брызги повисли уже и на боках коней, стремена и сапоги дружинников были в крови.

Уже у самой воды некоторые уперлись, и воздух вместо плетей прорезали сабли. Крики боли, проклятия, кони теснили толпу, загоняя в набегающие на берег волны. Копыта скользили на мокрых камнях и телах упавших. Прибой шумел грозно, сурово, над головой носились стрижи, кричали тонкими жалостливыми голосами.

На взмыленном коне примчался рассерженный Войдан: