Чтение 35–й страницы книги ~Откровение~

-- Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?

Калика повернулся в ту сторону, куда указывал Томас. Клочья тумана
разъехались как пьяные простолюдины с ярмарки, на краю видимости
заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак:

-- Час от часу не легче! Это Сират.

Томас кивнул, уже не спорил:

-- Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который... Который...

-- Который тонок, как паутинка, и остер, как бритва,-- закончил
калика.-- Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту могут перейти на ту
сторону только праведники. А грешники... Только тебе чего тревожиться?
Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за тебя вон
как хлопочет.

Томас сказал дрогнувшим голосом:

-- Конечно-конечно... Но чего нам переть по такому высокому мосту? Я
уверен, есть дороги и короче.

-- А как же Дева? -- удивился Олег.

-- Что Дева,-- пробормотал Томас,-- по своей доброте за какую только
дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника, который тря
дня в петле провисел...

Олег развел руками:

-- Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как лучше. Что ж, поищем
другую дорогу.

Томас спустился к самой воде, зачерпнул в обе ладони воды. Олег
смотрел с интересом. Рыцарь не сушит голову над последствиями. Если жаждет
пить, то пьет. А что будет дальше, пусть епископ думает, а то и его боевой
конь, у того голова еще больше, никакая тиара не налезет.

Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях,
зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика. Не так, как его
пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим ртом,
лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил вот
так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей дружины,
как недостаточно свирепых и быстрых.

А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.

-- Корзина! -- воскликнул он.-- Корзина плывет по течению!

-- Ну и что?

-- А почему не тонет?

-- Ну... должно быть приток впадает с водой потяжелее...

-- Клянусь, я слышал... кряхтение или плач. Там ребенок!

Олег сказал тоскливо:

-- Опять? Гильгамеш, Гвидон... нет, Гвидон был в бочке... Брось, сэр
Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам десятками тысяч. Всех не
переловишь.

-- Но ребенок же...

-- Без нас выловят,-- сказал Олег, но Томас уже вошел в воду по
колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина. Олег
недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с
тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.

Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег, Олег спросил
саркастически:

-- Ну и что с ним делать?

-- Не знаю,-- ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в тряпки,
тот негодующе дрыгал крохотными ножками.-- Встретим село, отдам людям.
Кто-нибудь да воспитает.

Калика буркнул:

-- Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью
полмира?

-- А вдруг второй Моисей? -- отпарировал Томас.-- Да и этих...
основателей Рима тоже в корзинке сплавили с глаз долой... Мне дядя
рассказывал, как их мать была непорочной жрицей, обряд безбрачия и
невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил... Ты чего засмущался?
Не опускай глазки. Так что, если бы этих рекоплавателей не вылавливали
добрые люди, кто знает в каком бы мире теперь жили?

Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими
чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он, Олег, приходил после
многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает нечаянно найденные
истины, на другой день опять дурак дураком, а еще не простым, а
меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки
в таких озарениях что-то есть...

Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и людьми, как
животными, правят чувства. А он, единственный, пытается строить все по
уму, по разуму, исходит из правила, что дважды два должно равняться
четырем и днем и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу, и даже тогда,
когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина, когда вокруг
только гады и сволочи...

Томас пошел вдоль берега, спотыкался, ибо заглядывал в личико
ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался ухватить рыцаря за
железную грудь. Олег потащился сзади, в затылке стало холодно. Не
оглядывался, но жестокий взгляд чувствовал всей кожей, сердце застучало
чаще, кровь вскипела, но не для драки, драк не любил и избегал всегда,
просто при виде опасности мысли бегут как испуганные олени, мечутся как
искры в костре, и в такие минуты успеваешь передумать больше, чем за
предыдущие дни...

Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельник слишком
много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не то, что невинных
детей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старом
дубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.

-- А как орет,-- сказал он с неудовольствием.-- Томас, дай ему
что-нибудь.

-- Что?

-- Ну хоть покажи. Козу сделай...

Томас сделал пальцами козу, ребенок заревел громче. Томас сердито
посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал. Откуда тому в
пещерах знать как обращаться с детьми? Морда такая равнодушная, идет и
света не видит, весь не то в возвышенных мыслях, не то вовсе где-то в
другом мире...

Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для него столько, что
скажи кому -- не поверят, а если поверят, то заподозрят невесть что. Так
просто даже благороднейший из рыцарей не пойдет в страшную и жуткую
преисподнюю.

-- Сэр калика,-- сказал он торопливо,-- Олег! Я же вижу, как тебе
трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в преисподнюю! А тебе надо искать
эту... великую Истину.

Калика сгорбился еще больше. Глаза ввалились, а голос сел, стал
хриплый от душевной муки:

-- Сэр Томас... Я просто не хочу в прошлое.

Томас вскинул брови, ребенок беспокойно кряхтел и хватал его за
железо.

-- Как это?

-- Сейчас другой мир, сэр Томас. Я счастлив... или почти счастлив.
Чудеса исчезают, вместо колдунов все больше шарлатаны. Мир -- наконец-то!
-- предсказуем, вычисляем, понятен. Почти предсказуем. Еще сотня-другая
лет... ну, тысячонка-две, пусть даже три-пять, и о колдовстве забудут. А
прошлый мир темен... Не в том смысле, что солнце не блистало. Еще как
блистало, но по земле бродили чудовища, маги делили мир, герои истребляли
друг друга чаще, чем драконов, сын убивал родителей, брат жил с сестрой,
мать спала со взрослыми сыновьями и рожала от них детей, правая рука
человека не знала, что делает левая, потому что жили не разумом, а
чувствами. Да не так, как ты, а сиеминутными. Простыми! Как у червя или
хищного зверя, что одно и то же. Тот мир загнан вглубь, но он жив,
напоминает в жутких снах о своей мощи.

Томас заторопился, мало что поняв из глубокой речи, разве что там, в
преисподней, встретят всех этих чудищ, магов, что делят мир, драконов, и
людей, что не отличают правую руку от левой, хотя для этого можно не
покидать родную Британию.

-- Ты только пальцем укажи. А я сам. Это же моя война, не твоя. Хоть
ты и язычник, но что тебе христианские черти?.. Правда, твоих уже
перебили...

-- Да нет, благородный Томас,-- ответил калика тяжело.-- Хочется или
не хочется, а делать надо то, что надо. Иначе уподоблюсь тем... что
остались там, внизу. Я пойду с тобой. В свое прошлое, страшное и...
стыдное. Только не остаться бы там...

Томас вздрогнул, озноб пробежал по всему телу, ушел через ноги в
землю, и он увидел, как на пять футов вокруг выступил иней.

-- Если я останусь,-- заявил он, чувствуя в сердце сладкую боль,-- то
буду с нею... Это бесчестно, что она в царстве Тьмы, а я, здоровый и
сильный мужчина, остался жить и наслаждаться божьим светом!

-- Пойдем. Надо пристроить байстрюка.

Томас брезгливо держал ребенка на вытянутых руках. Тряпки намокли, от
них гадостно пахло, капало желтым.

-- Героем будет,-- утешил Олег хладнокровно.-- Вишь, как воняет.

Томас покачал головой:

-- Это девочка.

-- Тогда красивой,-- решил калика.-- Пойдем, ниже по течению должно
быть селение.

Томас потянул носом:

-- Дымом пахнет. Близко люди.

-- Либо костер забыли охотники,-- проворчал Олег,-- либо сожгли
чей-то дом...

Томас торопливо взбежал на пригорок, впереди открылось за леском
распаханное поле, а дальше под солнцем блестели оранжевым соломенные крыши