Чтение 35–й страницы книги ~Кабир~

переулка.

У стены он остановился, нагнулся и железной рукой, на тыльной стороне
которой налипли волосы и клочок сорванной кожи, поднял с земли Сая
Второго.

Я молчал.

Я бы сделал то же самое.

И вот так, с Саем в правой руке и со мной в левой, Чэн Анкор,
Чэн-в-Перчатке вернулся в дом.

ПОСТСКРИПТУМ

Звон оружия, и без того еле слышный из-за расстояния, не разбудил
спящих гостей в доме Коблана. А даже если бы и разбудил - мало ли Бесед
случается в Кабире хоть днем, хоть ночью...

Просто Фальгриму Беловолосому очень захотелось пить. А за водой
пришлось выходить из комнаты, в темноте спускаться вниз, долго искать
кувшин на неубранном после вчерашней попойки столе, потом отводить душу по
поводу отсутствия в кувшине - как и в бутылях - хоть какой-нибудь влаги...

Когда выяснилось, что никто в доме уже не спит и даже наоборот -
наспех одевшись, все толпятся в дверях и кроют Беловолосого на чем свет
стоит - Фальгрим долго недоумевал, вяло отмахивался от наскоков злого
спросонья Диомеда.

За что? Вернее - почему?! И шел-то он тихо, и с лестницы падал всего
два раза, и по стенам колотил не со зла, а для ориентации; а что ругался -
так ведь вполголоса, и по уважительной причине, когда проклятущий стол
грохнулся ни с того ни с сего прямо ему на ногу, а нога-то босая...

В общем гаме - а недоумевал Фальгрим ничуть не тише, чем вел себя до
того - как-то не сразу обратили внимание на сохранявшего хладнокровие Коса
ан-Танью, первым обнаружившего отсутствие Чэна Анкора и шута Друдла, а
также отсутствие их оружия в оружейном углу.

Зато когда обратили... было уже поздно.

...Все поспешно расступились, словно повинуясь неслышному приказу, и
удивленно задребезжало оружие, когда вошел Чэн Анкор. Он, не задерживаясь,
обвел тяжелым взглядом собравшихся, потом прошел к опрокинутому столу и
тщательно вытер свой меч о скатерть.

На полотне остались ржаво-красные полосы.

- Там... - глухо бросил Чэн и махнул правой рукой, в которой был
зажат узкий кинжал с изящно выгнутой крестовиной, куда-то в сторону левого
крыла дома. - Там, в переулке... Коблан, захвати факел... темно в
Кабире... темно!..

И железный кулак сжался еще сильнее, будто узкий кинжал мог вырваться
и сбежать, или ядовитой змеей броситься на кого-нибудь.

Все кинулись на улицу, машинально прихватив из угла свое оружие, и
никто поначалу даже не успел удивиться тому, что из-за пояса Чэна торчит
рукоять тупого кинжала-дзюттэ, который вечно таскал с собой шут Друдл
Муздрый.

Все, кроме Кобланова подмастерья, случайно оставшегося этой ночью в
доме своего устада. Чэн, спрятав Единорога в ножны, придержал подмастерья
за рукав наспех наброшенного чекменя - и почему-то первым, что бросилось в
глаза обернувшемуся юноше, был кинжал-дзюттэ шута за поясом Чэна Анкора
Вэйского.

- В кузню! - Чэн страшно оскалился, что должно было, наверное,
означать улыбку, и властно подтолкнул остолбеневшего парня. - Ключи не
забудь!..

Примерно через час, когда бойня в переулке перестала быть тайной,
когда проводили обреченными взглядами паланкин, где над телом Друдла -
изредка еще содрогающимся - склонился личный лекарь эмира Дауда, чьи
старческие пальцы с суетной безнадежностью перебирали в сумке какие-то
склянки; когда у маленькой Чин кончились слезы, а у Фальгрима - проклятия,
когда никто так и не решился назвать своим именем то, что совершил в эту
ночь однорукий Чэн - короче, когда все наконец вернулись в дом, а затем
под предводительством сурового Коблана прошли в кузню, то вопросы, готовые
сорваться с языков, так и остались незаданными.

Дверь в Кобланово "царство металла" была распахнута, в глубине у
раскрытого сундука виновато разводил руками встрепанный подмастерье...

А на шаг от дверного проема стоял Чэн Анкор, с головы до ног
закованный в железо.

Во всяком случае, так показалось собравшимся - хотя сам Абу-т-Тайиб
Абу-Салим аль-Мутанабби, встань он случайно из своего могильного кургана,
увидел бы, что немалая часть его знаменитых лат со временем
подрастерялась, отчего тяжелый доспех перестал быть тяжелым, став чуть ли
не вдвое легче.

И конечно же, узнал бы неистовый Абу-т-Тайиб свой
кольчужно-пластинчатый панцирь с выпуклым нагрудным зерцалом синей стали и
сетчатым пологом с разрезами, опускающимся до середины Чэновых бедер;
узнал бы вороненые наручи и оплечья - подбитые изнутри, как и панцирь,
двойным лиловым бархатом, между слоями которого для упругости был уложен
конский волос; узнал бы островерхий просечной шлем со стрелкой,
закрывающей переносицу хозяина, и свисающей на затылок кольчатой
бармицей...

На овальном зерцале было выбито двустишие-бейт, которое аль-Мутанабби
когда-то посвятил себе и своему мечу:

- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл -

И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..

Словно канули в безвременье века и события, и вновь заговорил первый
эмир Кабирский - хотя лишь память осталась от аль-Мутанабби.

Память, да еще доспех.

Пускай и неполный.

Поножей, к примеру, не было. И наколенников. И сапог, металлом
окованных. Не завалялись в сундуке. И пояса боевого со стальными бляхами
не отыскалось, так что пришлось Чэну Анкору своим старым поясом талию
перехватывать.

Не в поясе, впрочем, дело, а в том, что висел на нем в будничных
кожаных ножнах прямой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог; а по обе стороны
от пряжки торчали рукояти двух кинжалов: тупого дзюттэ Друдла и того
узкого сая, что был подобран в злосчастном переулке.

- Прощайте, - ни на кого не глядя, бросил Чэн - и все заметили, что
теперь и левую, здоровую руку Чэна обтягивает латная перчатка.

- Прощайте. Кто-нибудь пусть передаст эмиру Дауду - Чэн уехал в
Мэйлань, а в Кабире еще долго будет тихо, не считая сплетен. Кос, ты
отправляйся домой, и собери меня в дорогу.

И зачем-то добавил еще раз:

- Я еду в Мэйлань. Один. Один против неба...

...Дворецкий Чэна, худой и строгий ан-Танья, вышел на улицу, накинул
на плечи короткий, фиолетовый с серебром плащ - цвета дома Анкоров - и
задумчиво коснулся эфеса своего неизменного эстока.

- Как же, один... - негромко проворчал Кос. - А кто тогда на тебе,
Высший Чэн, все это железо застегивать-расстегивать будет?! Ты меня пока
еще не увольнял... а уволишь, так и вовсе ты мне не указ, куда да с кем
ехать! Верно?..

И, не дожидаясь первого шага ан-Таньи, согласно звякнул эсток с витой
четырехполосной гардой, на черной стали которой было выбито клеймо -
вставший на дыбы единорог.

Верно, мол...

А в кузне что-то горячо доказывала Фальгриму Беловолосому благородная
госпожа Ак-Нинчи, подкрепляя свои доводы такими отнюдь не благородными
выражениями чабанов Малого Хакаса, что покрасневший Фальгрим только
головой крутил да крепче опирался на свой двуручный эспадон Гвениль. И
смуглый Диомед из Кимены восторженно крутил кривым мечом-махайрой, едва не
задевая подошедшего Коблана, и приговаривая возбужденно:

- Все правильно, Чин, все правильно... да мало ли что он нам сказал!
Эмиру и без нас все подробности сообщат, найдутся доброхоты... слушай,
Черный Лебедь, ты же молодец, ты даже сама не знаешь, какой ты молодец!..
только Метлу поставь, а то ты мне сейчас глаз выколешь...

...Над Кабиром вставало солнце.

Над далеким Мэйланем вставало солнце.

И там, на краю света, за очень плохими песками Кулхана, за Восьмым
адом Хракуташа, где Ушастый демон У перековывает негодных Придатков, глухо
ворча и играя огненным молотом - над невероятной Шулмой тоже вставало
солнце.

Лучи его весело играли на воде, на барханах, на Блистающих, бывших
некогда просто оружием, и на оружии, еще не ставшем Блистающими - потому
что все равны перед восходом.

Потому что - утро.