далекий красавец в странной одежде и странной прическе, с ненужным мечом
за поясом, тонкий и насмешливый грешник, японский донжуан - именно такой,
каким он выскочил в свое время из-под пера гениальной японки в пышном и
грязном хэйанском дворце и отправился невидимкой гулять по свету, пока не
нашлись и для него такие же гениальные переводчики. И Михаил Антонович
видит его сейчас так, словно нет между ними девяти веков и полутора
миллиардов километров, и видит его только он, а Юре пока это не дано, и
будет дано только лет через пять, когда войдут в Юрину жизнь и Токмаков, и
Форсайты, Катя с Дашей, и многие, многие другие...
погас. Юра стащил с затылка фонодемонстратор и задумчиво произнес:
стальной клинок... Герои последнего шага. Только Прасковина какая-то
неестественная.
шепот: - Конечно, все они настоящие, чистые, но...
совсем другое, он мощнее их как-то, значительнее...
громадными белыми цветами, и блестящая скользкая шкура чья-то в тине... И
крики джунглей...
я для всех этих болот, Юрик. Я по ним хаживал и знаю, что там на самом
деле...
кресла и принял любимую позу: закинул голову, сцепил пальцы на затылке и
растопырил локти. - И не подумай, пожалуйста, что я намекаю на разницу в
наших годах. Нет. Это ведь неправда, что бывают дети и бывают взрослые.
Все на самом деле сложнее. Бывают взрослые и бывают взрослые. Вот,
например, ты, я и Михаил Антонович. Стал бы ты сейчас в трезвом уме и
здравой памяти читать "Повесть о Гэндзи"? Вижу ответ твой на лице твоем. А
Михаил Антонович перечитывает "Гэндзи" чуть ли не в пятый раз, а я впервые
почувствовал прелесть его только в этом году... - Жилин помолчал и
пояснил: - Прелесть этой книги, конечно. Прелесть Михаила Антоновича я
почувствовал гораздо раньше.
Но читать "Гэндзи" пять раз я бы не стал. Там все запутано, усложнено... А
жизнь по сути своей проста, много проще, чем ее изображают в таких книгах.
описывают ее такие фильмы, как "Первооткрыватели". Если хочешь, то
попробуем разобраться. Вот командир Сандерс. У него есть жена и сын. У
него есть друзья. И все же как легко он идет на смерть. У него есть
совесть. Как легко он ведет на смерть своих людей...
не то, что Сандерс геройски погиб, а то, как он сумел заставить себя
забыть. Ведь гибель-то была верной, дружище. Этого в кино нет, поэтому все
кажется простым. А если бы это было, фильм показался бы тебе скучнее...
что на жизнь надо смотреть проще.
на лампу. Юра сказал:
неинтересная. Надо ли все это перепутывать и выдавать трусость за подвиг и
наоборот?
книгах. Возьмут какого-нибудь типа, напустят вокруг слюней, и потом
получается то, что называют "изящным парадоксом" или "противоречивой
фигурой". А он - тип типом. Тот же Гэндзи.
нас по-своему лошадь. Это жизнь все перепутывает. Ее величество жизнь. Эта
благословенная негодяйка. Жизнь заставляет гордого Юрковского упрашивать
непримиримого Быкова. Жизнь заставляет Быкова отказать своему лучшему
другу. Кто же из них лошадь, то бишь тип? Жизнь заставляет Жилина, который
целиком согласен с железной линией Быкова, сочинять сказочку о гигантской
флюктуации, чтобы хоть так выразить свой протест против самой
непоколебимости этой линии. Жилин тоже тип. Весь в слюнях, и никакого
постоянства убеждений. А знаменитый вакуум-сварщик Бородин? Не он ли видел
смысл жизни в том, чтобы положить живот на подходящий алтарь? И кто
поколебал его - не логикой, а просто выражением лица? Растленный кабатчик
с Дикого Запада. Поколебал ведь, а?
принцип - и валяй. Но принципы тем и хороши, что они стареют. Они стареют
быстрее, чем человек, и человеку остаются только те, что продиктованы
самой историей. Например, в наше время история жестко объявила Юрковским:
баста! Никакие открытия не стоят одной-единственной человеческой жизни.
Рисковать жизнью разрешается только ради жизни. Это придумали не люди. Это
продиктовала история, а люди только сделали эту историю. Но там, где общий
принцип сталкивается с принципом личным - там кончается жизнь простая и
начинается сложная. Такова жизнь.
раздвоенности, не оставлявшее его вот уже несколько лет. Как будто каждый
раз, когда он уходит в рейс, на Земле остается какое-то необычайно важное
дело, самое важное для людей, необычайно важное, важнее всей остальной
вселенной, важнее самых замечательных творений рук человеческих.
миллионы таких вот Юриков, и Жилин чувствовал, что может здорово им
помочь, хотя бы некоторым из них. Все равно где. В школьном интернате. Или
в заводском клубе. Или в Доме пионеров. Помочь им входить в жизнь, помочь
найти себя, определить свое место в мире, научить хотеть сразу многого,
научить хотеть работать взахлеб.
поучения с жизнью.
жизнь меняется необычайно быстро.
легче и скучнее, нежели удивляться и радоваться жизни.
с подозрением к каждому.
ты влияешь на других.
был аспирантом в Институте планетологии. Владислав Кимович Шершень слушал
тогда у Юрковского спецкурс "Планеты-гиганты". Юрковский его помнил и
любил за дерзость ума и исключительную целенаправленность.
локоток к своему кабинету.
всегда загорелого и немного сумрачного. Шершень стал бледен, он облысел,
располнел и все время улыбался.
надумали, Владимир Сергеевич? И никто нам не сообщил...
пружинный пресс с кипой фотокорректуры, а сам сел на табурет напротив.
Юрковский озирался, благожелательно кивал. Кабинет был невелик и гол.
Настоящее рабочее место ученого на межпланетной станции. И сам Владислав
был под стать этому месту. На нем был поношенный, но выглаженный
комбинезон с подвернутыми рукавами, полное лицо было тщательно выбрито, а