него мелькнула сумасшедшая мысль - поговорив прежде с Несторкою, идти самому
на Москву, просить милости у великого князя. Хоть и плохо понимал он, как
возможно ему, отроку, минуя тьмочисленную стражу, предстать пред очи
великого князя владимирского.
никакой разговор с ним сейчас невозможен. Несторка был до предела, до
положения риз пьян. Поминутно валясь на стол, размазывая рукавами по
столешнице хмельную жижу, он белыми, невидящими глазами обводил жило и в
голос, перемежая ругань икотою, костерил почем попадя Терентия Ртища.
тот не столько пил уже, сколько выливал себе на колени и грудь, ухмыльчиво
подзуживая его на новые и новые излияния.
разбегу (не узнавши, верно, молодого боярчонка), Несторка ответил длинною
замысловатою руганью, в коей среди матерных слов был упомянут и суд княжий,
и Терентий Ртищ, и сам великий князь московский.
слову дурак), х....ый наместник! Коня отобрал! Ха, ха, ха!
Тотчас ко мне на постелю! Стада конинные! Порты! Рухлядь! Серебро! Вы, вси!
кметей. - Да ты испей! Авось и сам до дому-то доползешь!
заковыристая матерная брань.
Выйдя на волю, он почуял, что желание брести на Москву и искать там
Несторкиной правды из него улетучилось.
рази, представив себе на миг обиженного Несторку на месте Терентия Ртища,
Варфоломей почувствовал, как его определенно замутило.
наместник, быть может, отвечал больше воззрениям местных жителей на саму
природу власти и был даже понятнее им, чем торжественные разборы дела,
устраивавшиеся его отцом в Ростовской земле! Да похоже было, что и сам
Несторка в глубине души признавал правоту наместника, ответившего насилием
на глумливую выхвалу смерда. И что тогда должен делать и что думать он,
Варфоломей, похотевший вступиться за обиженного?!
Глава 6
всезнающего Тюхи, Варфоломей наслушался всякого. Уже и приметы, и наговоры,
и значения вещих снов, и вера в птичий грай сделались ему ведомы. Узнавал он
- нехотя, само лезло в уши, - из речей, что вели при нем, нимало не
стесняясь подростка, женки, кто с кем дружит, и кто на кого сердце несет,
какая Фекла или Мотька к кому из мужиков бегает на сторону, и от кого родила
дитю вдовая Епишиха, и для которого дела варит кривая Окулька приворотное
зелье. Он все запоминал молча, не вмешиваясь ни в бабьи пересуды, ни в
толковню мужиков, и, возвращаясь к себе в терем, открывая твердые доски
книжного переплета, думал о том, как же теперь совместить, - не для себя,
для них! - все это, слышанное только что, и высокие слова церковных
поучений? Жизнь нельзя было ломать и корежить, это он уже постиг, скорее
даже не умом, сердцем. И тогда - не самое ли достойное и мудрое, в самом
деле, - монашеская жизнь? Рядом и не вместе. С миром, но не в миру. Для
постоянного, но не стеснительного руковоженья и наставительной проповеди
Христовых заветов!
стоившее ему головы.
городке. Водились за ним дела темные, нечистые, даже страшные дела: присухи,
порчи молодых, насыльные болезни, порча коней и погубление младеней по
просьбам гульливых женок... Но последнее, что всколыхнуло весь Радонеж, была
гибель Тиши Слизня, доброго, богомольного мужика, что никогда и мухи не
обидел, всем готовый услужить и помочь.
почасту ничего не беря за свои труды, и всем тем, а паче, своею настойчивой
добротою, постоянно становился поперек разнообразных каверз Ерша.
самом начале Филипьева поста Тишу Слизня задавило деревом. Слух о том, что
дело не так-то просто и что без Ляпуна тут не обошлось, сразу потек по
городку. В лицо, однако ж, колдуну никто не говорил ничего, - боялись
сглаза. И на рассмотреньи у наместника так и осталось: в погибели сам
виноват, не поберегся путем.
несчастье. Осмотрел роковое дерево, в самом деле не убранное до сих пор.
так уронить дерево, не окликнув напарника. Люди Терентия Ртища явно
поленились проверить все путем.
спросил Тюху, что ж он; получается, все знал, а не повестил о том
наместнику?
знаешь, колдун, ево и не взять никак! Любой страже глаза отведет, а опосле
житья не даст, мне ить из Радонежа бежать придет!
конец деревни, а там, по проторенной узкой тропке, к дому Ляпуна, нелюдимо
утонувшему в глубоких декабрьских снегах. В сумерках уже смутно отделялась
граница леса и неба. Ноги ощупью находили едва заметный человеческий след.
лапами снег, когда Варфоломей, осклизаясь на оледенелых плахах крыльца и
тыкаясь в темных сенях, нашаривал рукоять двери.
пивным перегаром, косматый, нелюдимо и остро вглядываясь в темноту.
лицо:
отпихнул плечом хозяина и полез в жило, скудно освещенное колеблемым
огоньком сальника.
было, в плечо, Варфоломею и так, вместе с ним, вволокся в избу.
улыбаясь, он сожидал ответа, сам загораживая гостю проход, в глазах копилась
пьяная злоба.
качнулся, рукою нашаривая что потяжелее.
Господом, а придет тебе говорить!
выхватывая из темноты то грубый стол, заваленный обрезками кожи и шкур,
деревянными и железными скребками, небрежно сдвинутой к краю прокопченной
корчагой с варевом и полукраюхой черного хлеба, то - пузатую, глинобитную
печь, то полицу с глиняной и медной утварью, то развешанные над головою в
аспидной, продымленной черноте сети, то груды копыльев и полуободранные
барсучьи туши на полу.
вылетело из головы), Варфоломей молвил, как бросил:
в избе. Ляпун качнулся, проминовав чан с черною жижей и молча, страшно,
ринул на Варфоломея, схватив его измаранными в крови руками за грудки.
Варфоломея шатнуло взад и вбок, но он устоял и изо всех сил сжал, вывертывая
запястья, руки Ерша. Минуты две оба боролись молча, но вот Ерш ослаб, руки
его разжались, и он, в свою очередь отпихнутый Варфоломеем, отлетел до
полу-избы.
обугленную деревянную кочергу, - ринул снова на Варфоломея. Они сцепились
вновь. Но теперь Варфоломей ожидал нападения. Схватя на замахе, и круто
свернув вбок и книзу, он вырвал кочергу из рук Ерша, и, - ринув его так, что
тот, отлетев за кадь, не удержался на ногах и сел на пол, - грянул двумя
руками кочергу о край кади, переломив пополам сухое дерево, и кинул обломки
под порог. - Та-а-ак! - процедил Ляпун, звероподобно следя за Варфоломеем. -
В моем доме меня же... Та-а-ак... - протянул он еще раз, круто вскочил на
ноги и вдруг, вместо того чтобы вновь броситься на Варфоломея, принял руки в
боки и захохотал.
надумал-то? Будто я? Ето я, значит, Тишку убил? Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! он
захохотал вновь и так звонко, что у Варфоломея на мгновение - только на
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Браун Дэн