мастера, долго говорил с ним, вызнав и для себя много нового, чего и не
ведал доселе: о литейных глинах, опоках, сварах и сплавах, о том, почему у
иного колокола глухой звон, и как содеять, дабы металл <казал силу свою>,
и каким должен быть правильный колокольный наряд, про себя запомнив, что
мастера надобно будет наградить, егда воротит из Новгорода.
ныне воспитывать тверского княжича Михаила, и все же куда приятней было
вести вот такие переговоры, обмениваясь мастерами и возводя храмы, чем
двигать рати и зорить ни в чем неповинных селян!
видимо праздничный, нарочито одетый для встречи с князем, поклонил гордо.
И гордость мастера также понравилась Симеону. Родитель-батюшка почасту
говаривал: тот, кто уничижает себя паче меры, почасту прячет за сугубым
смирением невежество и лень.
но ничего толком известно еще не было. Говорили наразно, и Симеон
предпочел выждать, послав своих слухачей в Орду. С переменою власти в
Сарае очень можно было опасаться новой княжеской пакости.
обрюзгла и распустилась, почти перестав следить за собой. Симеон морщился
от ее неряшества, но терпел и ждал. Да, впрочем, дома и бывать приходило
не часто. Можайск, Коломна, Волок, Ржева, Владимир, Переяславль... Что-то
надвигалось опять, суровое и тревожное, на Русь и на него самого. И, чуя
это, в чаянии грядущей беды, Симеон удваивал усилия защитить, спасти,
оградить свое княжество. Спешно латали прохудившие стены коломенского
кремника (в рязанской земле начиналась замятня, Иван Иваныч Коротопол
сцепился с пронским князем, Ярославом). Раннею весною немцы поставили
Новгородок на Пижве, на псковском рубеже. Кормленый псковский князь,
Александр Всеволодич, повоевавший Латиголу, ушел, <учинив разратие с
немцы>, а плесковичи, разорвав ряд с Новгородом и великим князем
владимирским, призвали к себе Ольгерда для защиты от немцев.
город. Спешно подымали валы, рубили новые городни. Князь не шутил, и
воеводы, кажется, почуяли это. Работали споро и дружно; памятуя прежнюю
беду, весь Можай от мала до велика был поднят на ноги. Убедясь, что работы
идут полным ходом и близки к завершению, он воротился в Москву.
дорогах. Пахло весной, гнилью, сыростью и - надеждами. Он скакал,
заляпанный грязью, вдыхая талый воздух весны, и совсем-совсем не хотелось
ему домой, в паркое тепло опочивален, в застоявший с зимы спертый воздух,
в душную полутьму хором.
присягу на верность нижегородских бояр, попросившихся под руку московского
великого князя, чего упустить было никак нельзя. Этого бы не понял никто,
даже и сам Алексий. Тем паче что у бояр сохранялось право отъезда, а
Костянтин, замыслив перенести в Нижний свой стол, начал, по-видимому,
сильно теснить привыкших к вольной жизни местных вотчинников.
на костер, начинает трещать и заворачивать с краев, вот-вот готовая вся
поддаться огню.
плесковичам, но те, поверив, что немцы ставят городок на своей земле,
заворотили новогородскую рать от Мелетова. Теперь в Новгороде опять
начались пожары и нестроения, а немецкая угроза нежданно и грозно
возросла. Лучшего времени, дабы вмешаться в дела Пскова, Ольгерд не мог бы
и выдумать. Симеон, связанный ордынскими делами, ничего не мог содеять
противу. Оставалось только ждать разворота событий да молить Господа и
Пречистую - не отдали бы град Плесковский в руки Литвы!
Джанибека над братьями, хотя ехать было необходимо тотчас. Все три
Константина и ярославский князь уже устремились к новому хану. Просидев на
Москве, можно было потерять ярлык на великое княжение владимирское. Но он
ждал. Наконец-таки пришла первая добрая весть из Новгорода. Ольгерд с
Кейстутом, простояв под Псковом и потребив обилье по волости, не решились
на сражение с большей немецкой ратью и отъехали, ничего серьезного не
свершив. Немцы, осадившие было Изборск, в свою очередь внезапно сняли
осаду и отошли, <никим же гонимы>. Бог и Святая София, как писал Василий
Калика, уберегли от беды град Плесковский!
новогородского архиепископа, Симеон, свертывая в трубку грамоту.
прожил всего один день. Известие о том застало Симеона во Владимире. Он
сидел, понурясь, с грамотою в руке, и молчал. Слез не было. Над ним
сбывалось проклятие. <Грехи отцов падут на детей!> - тяжко подумал он, не
находя покойному родителю ни оправдания, ни осуждения. Все было так, как
должно было быть, и не могло быть иначе! Вот и все. Младеня, сообщал
Алексий, похоронили у церковной стены, рядом с тем, давним.
не мог. Он не любил ее. И знал: проклятье исполнилось. Детей у них больше
не будет.
полыхающих шелков и парчи, где восседал всегда казавшийся вечным Узбек,
другое лицо, хотя бы и знакомое по прежним приездам. Семен поклонился
почтительно, ни словом, ни улыбкою, ни даже движением бровей не показав,
что помнит о той давней, с глазу на глаз, встрече на охоте. Наверно, это и
было самым мудрым решением: ничем не показать неуместного равенства с
новым ханом, воздать полное уважение престолу и высокому званию прежнего
знакомца, как бы само собою прекращающему прошлое приятельство равных.
Вечером того же дня Джанибек позвал Симеона к себе.
улицам. Ночь дышала ароматом созревающих садов и остывшею пылью. Верблюды
черными молчаливыми тенями возникали на темно-синем небе. Уличные псы,
взлаивая, шарахались из-под копыт. Пыль глушила топот лошадей, и
мгновеньями казалось, что они - заговорщики, выехавшие на рискованное
ночное дело. Быть может, так оно и есть? Почто новый хан столь поздно
зовет его на беседу? Не боится ли он, еще не укрепившись на троне, лишних
глаз и лишних ушей? К хорошему это или к худу? - гадал Семен, пока они
молчаливо пробирались по сонному городу.
вечерней молитве. Какие-то темные тени скользили вдоль плетней и
глинобитных стен. Было жутко: а вдруг засада, убьют? Смешные страхи для
великого князя владимирского! - одернул он сам себя и все же оглянул
беспокойно, не отстали ли от него кмети. Хоть и то сказать, что возможет
содеять малая горсть ратных противу толпы?!
ступил во двор, скорее сад, обнесенный невысокою кирпичной оградой. В нос
ударило ароматом роз. Прошли по выложенным плитками дорожкам. Тяжелые
резные двери в огромных медных шишках накладных гвоздей отворились сами
собой. Слуги приняли оружие, верхнее платье и сапоги. Засовывая ноги в
красные остроносые туфли, Симеон лихорадочно припоминал все татарские
приветственные слова, которые учил когда-то. Заранее сложил по-восточному
руки на груди.
завешанная коврами и цветными кошмами, открылась небольшая шестиугольная
палата с лепными ячеистыми сводами. Семен остановился, щурясь от яркого
света. Джанибек, восседавший на подушках у края ковра, весело глядел на
Семена. Кивнув в ответ на приветствие, показал рукою: садись, князь! Семен
с Феофаном Бяконтовым уселись, скрестив ноги (боярин, хорошо знавший язык,
поехал нынче с ним вместо толмача, не хотелось слишком многих посвящать в
разговор с новым ханом).
перевел слово в слово.
от него, переглянулись, один коротко сказал что-то на своем языке. Слуги
внесли кувшины с вином, серебряные тарели со сластями и фруктами.
Отведывали незнакомые студенистые и сладковатые овощи.
татарской красавицы в жарком серебре, осыпавшем лоб, шею и грудь, и
Симеон, не поспев удивиться, понял, что заглянула сама Тайдулла, - на
приеме, набеленная точно кукла, она была сама на себя не похожа. Любопытно
стрельнула глазами, словно ожгла огнем, и разом исчезла: блюла ханскую
честь (по обычаю бесерменскому жонок гостям не кажут). Джанибек только
усмехнул, заметив, что его любимица похотела поближе рассмотреть
московского гостя, и Симеону представилось вдруг, что, будь Джанибек
крещен, Тайдулла сейчас сама бы вынесла серебряное блюдо с фруктами и
сама, присев на подушки рядом с повелителем, слушала княжеский разговор
(впрочем, поди, и так слушает там, за узорною завесой!).
начинать беседу, спрашивал, любуясь Симеоном:
красивый, точно женщина, это твой наследник, Иван? А второй, батыр, это
младший, Андрей? Нет у тебя наследника, коназ! Смотри! У Гедимина было
Мережковский Дмитрий
Корнев Павел
Суворов Виктор
Куликов Роман
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий