Чтение 35–й страницы книги ~Досье беглеца~

И на Неве, хоть нет охоты,

Прикованным остался я.

Гербовые заботы -- это, в традиционной трактовке, долги, деньги. А
может быть, поэт имеет в виду, что "гербовые заботы" -- это документы,
получение паспорта? Ведь именно документа на выезд он добивался и не
получил, то есть его удержали за полу. Ведь если бы Пушкин не проиграл много
в карты (он был должен в это время около десяти тысяч рублей), если бы сумел
раздобыть нужную сумму... Нет, за полу его схватили не деньги. Если это все
же деньги, тогда не исключено, что поэт имел в виду нелегальный выезд, для
которого эти деньги были необходимы.

Провожая Николая Киселева за границу, Пушкин пишет ему в блокнот
четверостишие:

Ищи в чужом краю здоровья и свободы,

Но север забывать грешно,

Так слушай: поспешай карлсбадские пить воды,

Чтоб с нами снова пить вино.

К экспромту Пушкин пририсовал свой улыбающийся профиль, отправив себя,
таким образом, вместе с Киселевым за границу. Стихи эти в Малом
академическом собрании сочинений Пушкина находятся, может быть, по времени
не на месте: им дТ¦лжно быть рядом с упомянутым выше посланием Языкову.
Укажем также на опечатку, смешную в нашем контексте. В примечаниях
Б.Томашевского строка Пушкина написана: "Ищу в чужом краю здоровья и
свободы...". Уже после смерти Пушкина Киселев сделался полномочным послом
России в Париже.

Между тем тучи над Пушкиным опять сгущаются. Крепостные отставного
штабс-капитана Митькова доносят митрополиту Петербурга Серафиму, что их
развращали чтением "Гаврилиады", о чем Серафим довел до сведения властей.
Формально злостное богохульство, согласно уставу царя Алексея Михайловича,
каралось смертной казнью, легкомысленное -- шпицрутенами. Позже за
богохульство полагалось лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в
отдаленные места Сибири.

По распоряжению Николая I заводится новое дело. На допросах Пушкин
отрицал свое авторство, а в письме к Вяземскому, рассчитывая на
перлюстрацию, даже назвал автором сатирика Д.П.Горчакова, к этому времени
покойного. "Гаврилиада" была написана под влиянием "Орлеанской девственницы"
Вольтера. И -- совпадение судеб -- Вольтеру пришлось отрекаться под угрозой
обвинения, что он глумился над церковью; затем пришлось то же делать
Пушкину.

Думается, однако, в случае с Пушкиным дело было не только в давлении
церкви. Царь и Третье отделение таили обиду из-за отказа поэта сотрудничать
и расставили новые сети. Сперва поэта преследовали за "Андрея Шенье", теперь
всплыла "Гаврилиада". Обе вещи были старые, Пушкин так теперь не писал.

Казалось бы, достаточно ответить, имеет ли он у себя копию поэмы и
подписать документ, что не будет впредь распространять что-либо без
предварительной цензуры. Однако царю этого показалось недостаточно. На
показаниях Пушкина он написал, что верит, будто список "Гаврилиады" был взят
поэтом у одного из офицеров гусарского полка и сожжен в 1820 году. А далее
император открытым текстом требовал от Пушкина того, чего раньше добивался
Бенкендорф, а именно доноса: "...желаю, чтобы он помог правительству
открыть, кто мог сочинить подобную мерзость".

Угроза расправы становится реальной. "Ты зовешь меня в Пензу,-- пишет
он Вяземскому,-- а того и гляди, что я поеду далее, "прямо, прямо на
Восток". Загнанный в угол Пушкин пишет унизительное письмо государю, которое
отправляет на Бенкендорфа. В сущности, это был донос на самого себя. Хотя у
властей не было никаких прямых доказательств авторства, Пушкин спешил
признаться в том, что "Гаврилиаду" написал он сам.

Долгое время считалось, что покаянное письмо грешника не сохранилось,
но копия его была уже в наше время найдена: "Вопрошаемый прямо от лица моего
Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мною в 1817 году". В результате
самодоноса и покаяния поэт был прощен. От него требуют доказательств
преданности. Жуковский советует написать нечто лояльное и великое, и Пушкин
спешит доказать свою полезность: работа над поэмой "Полтава", начатая еще
весной, теперь кажется ему особенно важной.

Царь не сможет не оценить воспевание военных амбиций империи, поэзию,
обосновывающую историческую необходимость захватнических войн Петра.
Прочитав позже "Полтаву", Николай Тургенев сравнил автора с одописцем и
графоманом графом Хвостовым. Воспевание войны, а также подвигов тирана Петра
I было Тургеневу чуждо. "Полтавская битва...-- писал Пушкин в
верноподданническом предисловии к поэме,-- утвердила русское владычество на
юге; обеспечила новые заведения на севере и доказала государству успех и
необходимость преобразования, совершаемого царем". Мало того, в эпиграфе
царь назван триумфатором. В чисто литературном плане в "Полтаве"
просматриваются аналогии с байроновским "Мазепой".

Вероятно, психоаналитики найдут иные связывающие нити, но отметим то,
что кажется нам важным. В поэме, которую уже полтора века именуют
героической, патриотической, воспевающей военные подвиги, Петра и пр.,
главной темой является нечто совсем иное.

Тема доносительства не оставляла Пушкина во время работы над
"Полтавой", ведь работа протекала параллельно с личными неприятностями
поэта, связанными с вербовкой. Оголив суть сюжетного хода, рискнем сказать
так: "Полтава" -- поэма о доносе. Основным стержнем, вокруг которого Пушкин
завязывает весь конфликт, становится донос Кочубея "на мощного злодея
предубежденному Петру". Между прочим, друзья Пушкина сразу именно так и
поняли содержание поэмы, хотя никто не связывал текст с жизненной ситуацией
поэта. "Недавно, заходя к Пушкину,-- записал Алексей Вульф, ухватив суть,--
застал я его пишущим новую поэму, взятую из Истории Малороссии: донос
Кочубея на Мазепу и похищение последним его дочери".

Пребывая в рискованной ситуации и уклонившись от сотрудничества с
тайной полицией, Пушкин донес государю на самого себя. Принеся себя в
жертву, признавшись в сочинении "Гаврилиады", то есть как бы раскаявшись, он
надеется, что наказание его минует. "Донос на гетмана-злодея царю Петру от
Кочубея" в поэме "Полтава" -- тоже в каком-то смысле самодонос, ибо донос на
Мазепу не может не коснуться жены Мазепы -- дочери Кочубея. От доноса
страдает и сам Кочубей. Пушкин пишет в примечании: "Тайный секретарь Шафиров
и гр. Головкин, друзья и покровители Мазепы; на них, по справедливости,
должен лежать ужас суда и казни доносителей". Вразрез с пристойной русской
традицией ("Доносчику первый кнут") Пушкин защищает и морально оправдывает
доносителя Кочубея.

Выскажем впервые мысль, которая давно нас занимает: унижение, через
которое государство протащило Пушкина, склоняя к сексотству, оказало на
поэта влияние более сильное, чем это принято считать. Немного осталось
воспоминаний: поэт по очевидным причинам вынужден был не распространяться на
столь щекотливую тему. Но подсознательно, как видим, мучившая его проблема
доносительства выливалась через творчество. В апреле 1828 года секретная
служба Бенкендорфа недвусмысленно предлагает Пушкину сотрудничество, в
апреле же он начинает поэму о доносе Кочубея на Мазепу. Покаянное письмо, то
есть донос на самого себя с признанием авторства "Гаврилиады", Пушкин пишет
2 октября, а первую главу "Полтавы", содержащую историю доноса, завершает 3
октября. Можно ли считать это случайным совпадением?

В то же время, с конца августа, Пушкин набрасывает черновик
стихотворения "Анчар". 9 ноября, стараясь отвлечься и застряв по дороге в
Михайловское у знакомых в Малинниках, поэт переписывает это стихотворение
набело.

Принято считать, что "Анчар" относится к числу наиболее значительных
созданий Пушкина, и стихотворению посвящено много исследований. Отмечалось,
между прочим, что "Анчар" находится в "несомненной внутренней связи" с
окончательно отделываемой тогда же "Полтавой", хотя и не уточнялось, в какой
именно связи. Столь же справедливо отмечена ошибка, гуляющая по всем
советским изданиям этого стихотворения: "А князь тем ядом напитал свои
послушливые стрелы...". При первой публикации стихотворения в альманахе
"Северные цветы на 1832 год" Пушкин написал "Царь", да еще с большой буквы,
а после конфликта с Бенкендорфом, во второй публикации, ему пришлось
заменить слово "Царь" на "князь".

Толкований скрытого Пушкиным смысла легенды о древе яда, несущем смерть
в округе, существует несколько. Как правило, они восходят к сочинениям на ту
же тему нескольких западных авторов, которых Пушкин знал. Упоминаются и
статьи в двух русских журналах, опубликовавших перевод с английского, о
ядовитом дереве, находящемся на острове Ява. Между тем сам поэт взял
эпиграфом слова английского поэта Озерной школы Самуэля Тейлора Колриджа о
ядовитом дереве, которое плачет ядовитыми слезами. Цитируя Колриджа в данном
случае и используя некоторые другие его литературные открытия (например,
"Table-talk"), Пушкин не мог не знать биографии своего современника. Колридж
с друзьями мечтал эмигрировать в Америку, чтобы основать там общину на
рациональных началах, но не собрал для этого денег. Он объехал Германию и
вернулся на Британские острова. Позже он стал наркоманом, а тяжело заболев,
пришел к религии.

Одни исследователи считают "Анчар" художественным шедевром. Н.Измайлов
писал, что "мрачное и загадочное творение Пушкина... таинственный образ,
порожденный в далеких пустынях Востока". Другие усматривают в стихотворении
чисто политические намеки: протест против деспотизма, против бесправия и
рабства, против безграничной власти. "Стоглавой гидре уподобляет, как
известно, Радищев в "Путешествии из Петербурга в Москву" и самодержавие, и
крепостничество,-- пишет Д.Благой.-- Подобная же концепция лежит в основе
пушкинского "Анчара". Благой отрицает наличие в "Анчаре" каких-либо других
аллегорий.

Третий взгляд принадлежит академику В.Виноградову. Он видит в "Анчаре"
своеобразный ответ Пушкина тем, кто упрекал поэта в лизоблюдстве. Упреки эти