зом. С восходом солнца все в доме поднимаются; взрослые и подростки об-
лекаются в единообразные одежды (по особым, апробованным градоначальни-
ком рисункам), подчищаются и подтягивают ремешки. Малолетние сосут на
скорую руку материнскую грудь; престарелые произносят краткое поучение,
неизменно оканчивающееся непечатным словом; шпионы спешат с рапортами.
Через полчаса в доме остаются лишь престарелые и малолетки, потому что
прочие уже отправились к исполнению возложенных на них обязанностей.
Сперва они вступают в "манеж для коленопреклонений", где наскоро прочи-
тывают молитву; потом направляют стопу в "манеж для телесных упражне-
ний", где укрепляют организм фехтованием и гимнастикой; наконец, идут в
"манеж для принятия пищи", где получают по куску черного хлеба, посыпан-
ного солью. По принятии пищи выстраиваются на площади в каре, и оттуда,
под предводительством командиров, повзводно разводятся на общественные
работы. Работы производятся по команде. Обыватели разом нагибаются и
выпрямляются; сверкают лезвия кос, взмахивают грабли, стучат заступы,
сохи бороздят землю, - все по команде. Землю пашут, стараясь выводить
сохами вензеля, изображающие начальные буквы имен тех исторических дея-
телей, которые наиболее прославились неуклонностию. Около каждого рабо-
чего взвода мерным шагом ходит солдат с ружьем и через каждые пять минут
стреляет в солнце. Посреди этих взмахов, нагибаний и выпрямлений проха-
живается по прямой линии сам Угрюм-Бурчеев, весь покрытый потом, весь
преисполненный казарменным запахом, и затягивает:
Опять повзводно строятся обыватели и направляются обратно в город, где
церемониальным маршем проходят через "манеж для принятия пищи" и получа-
ют по куску черного хлеба с солью. После краткого отдыха, состоящего в
маршировке, люди снова строятся и прежним порядком разводятся на работы
впредь до солнечного заката. По закате всякий получает по новому куску
хлеба и спешит домой лечь спать. Ночью над Непреклонском витает дух Уг-
рюм-Бурчеева и зорко стережет обывательский сон...
занностей. Все живут каждую минуту вместе, и всякий чувствует себя оди-
ноким. Жизнь ни на мгновенье не отвлекается от исполнения бесчисленного
множества дурацких обязанностей, из которых каждая рассчитана заранее и
над каждым человеком тяготеет как рок. Женщины имеют право рожать детей
только зимой, потому что нарушение этого правила может воспрепятствовать
успешному ходу летних работ. Союзы между молодыми людьми устраиваются не
иначе, как сообразно росту и телосложению, так как это удовлетворяет
требованиям правильного и красивого фронта. Нивелляторство, упрощенное
до определенной дачи черного хлеба, - вот сущность этой кантонистской
фантазии...
чальством, то последнее не только не встревожилось им, но с удивлением,
доходившим почти до благоговения, взглянуло на темного прохвоста, заду-
мавшего уловить вселенную. Страшная масса исполнительности, действующая
как один человек, поражала воображение. Весь мир представлялся испещрен-
ным черными точками, в которых, под бой барабана, двигаются по прямой
линии люди, и все идут, все идут. Эти поселенные единицы, эти взводы,
роты, полки - все это, взятое вместе, не намекает ли на какую-то луче-
зарную даль, которая покамест еще задернута туманом, но со временем,
когда туманы рассеются и когда даль откроется... Что же это, однако, за
даль? что скрывает она? глуповцы опять встревожились и целой громадой
ввалили на бригадиров двор. до героизма воображение.
произносил при этом такую несосветимую клятву, что начальство чувствова-
ло себя как бы опаленным каким-то таинственным огнем...
немедленно приступил к осуществлению своего бреда.
не отвечал его идеалам. Это была скорее беспорядочная куча хижин, нежели
город. Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь и
вкось; дома лепились кое-как, без всякой симметрии, по местам теснясь
друг к другу, по местам оставляя в промежутках огромные пустыри. Следо-
вательно, предстояло не улучшать, но создавать вновь. Но что же может
значить слово "создавать" в понятиях такого человека, который с юных лет
закалился в должности прохвоста? - "Создавать" - это значит представить
себе, что находишься в дремучем лесу; это значит взять в руку топор и,
помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти куда
глаза глядят. Именно так Угрюм-Бурчеев и поступил.
ни великое множество закоулков, ни разбросанность обывательских хижин -
ничто не остановило его. Ему было ясно одно: что перед глазами его дре-
мучий лес и что следует с этим лесом распорядиться. Наткнувшись на ка-
кую-нибудь неправильность, Угрюм-Бурчеев на минуту вперял в нее недоуме-
вающий взор, но тотчас же выходил из оцепенения и молча делал жест впе-
ред, как бы проектируя прямую линию. Так шел он долго, все простирая ру-
ку и проектируя, и только тогда, когда глазам его предстала река, он по-
чувствовал, что с ним совершилось что-то необыкновенное.
его шла все прямо, все по ровному месту. Она устраняла, рассекала и
воздвигала моментально, не зная препятствий, а питаясь исключительно
своим собственным содержанием. И вдруг... Излучистая полоса жидкой стали
сверкнула ему в глаза, сверкнула и не только не исчезла, но даже не за-
мерла под взглядом этого административного василиска. Она продолжала
двигаться, колыхаться и издавать какие-то особенные, но несомненно живые
звуки. Она жила.
шающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили: "Хитер, прохвост,
твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего бу-
дет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу
два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который вры-
вался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости
от первого.
вождавших его квартальных, когда прошел первый момент оцепенения.
такой степени устраняющее всякую возможность уклониться от объяснения,
что они решились отвечать, даже не понимая вопроса.
дальнейшие расспросы, круто повернул налево кругом и пошел назад.
подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для
исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для ис-
полнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не бы-
ло той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении
чего бы то ни было, то в этом случае невежество являлось не только рав-
носильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его.
это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего
не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которым они те-
кут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих
мест до сих - и на протяжении отмеренного пространства наверное возник-
нет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать
течь река.
спину и бормоча под нос невнятные слова. На пути встречались ему обыва-
тели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс. Перед
некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и про-
износил:
пенелые, застывали они перед ним, не будучи в силах оторвать глаза от
его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над
целым городом.
никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что пришел конец. В
этом убеждало беспрерывное мелькание идиота, носившего в себе тайну; в
этом убеждало тихое рычание, исходившее из его внутренностей. Незримо ни
для кого, прокрался в среду обывателей смутный ужас и безраздельно овла-
дел всеми. Все мыслительные силы сосредоточивались на загадочном идиоте
и в мучительном беспокойстве кружились в одном и том же волшебном круге,
которого центром был он. Люди позабыли прошедшее и не задумывались о бу-
дущем. Нехотя исполняли они необходимые житейские дела, нехотя сходились
друг с другом, нехотя жили со дня на день. К чему? - вот единственный
вопрос, который ясно представлялся каждому при виде грядущего вдали иди-
ота. Зачем жить, если жизнь навсегда отравлена представлением об идиоте?
Зачем жить, если нет средств защитить взор от его ужасного вездесущия?
Флинт Эрик
Акунин Борис
Лукин Евгений
Семенова Мария
Контровский Владимир
Флинт Эрик