принимался я с таким жаром, как за это. Мысль действовать на юношество
меня воодушевила. Три недели просидел я над составлением вступительной
лекции.
перь вижу лица моих слушателей, - лица добрые, молодые, с выражением
чистосердечного внимания, участия, даже изумления. Взошел я на кафедру,
прочел лекцию в лихорадке; я думал, ее хватит на час с лишком, а я ее в
двадцать минут кончил. Инспектор тут же сидел - сухой старик в серебря-
ных очках и коротком парике, - он изредка наклонял голову в мою сторону.
Когда я кончил и соскочил с кресел, он мне сказал: "Хорошо-с, только вы-
соко немножко, темновато, да и о самом предмете мало сказано". А гимна-
зисты с уважением проводили меня взорами... право. Ведь вот чем драго-
ценна молодежь! Вторую лекцию я принес написанную, и третью тоже... по-
том я стал импровизировать.
все, что у меня было в душе. Между ними было три-четыре мальчика
действительно замечательных; остальные меня понимали плохо. Впрочем,
сознаться надо, что и те, которые меня понимали, иногда смущали меня
своими вопросами. Но я не унывал. Любить-то меня все любили; я на репе-
тициях ставил полные баллы всем. Но тут началась против меня интрига...
или нет! никакой интриги не было, а я просто попал не в свою сферу. Я
стеснял других, и меня теснили. Я читал гимназистам, как и студентам не
всегда читают; слушатели мои выносили мало из моих лекций... факты я сам
знал плохо. Притом я не удовлетворялся кругом действий, который был мне
назначен... уж это, ты знаешь, моя слабость. Я хотел коренных преобразо-
ваний, и, клянусь тебе, эти преобразования были и дельны и легки. Я на-
деялся провести их через директора, доброго и честного человека, на ко-
торого я сначала имел влияние. Его жена мне помогала. Я, брат, в жизни
своей не много встречал таких женщин. Ей уже было лет под сорок; но она
верила в добро, любила все прекрасное, как пятнадцатилетняя девушка, и
не боялась высказывать свои убеждения перед кем бы то ни было. Я никогда
не забуду ее благородной восторженности и чистоты. По ее совету я напи-
сал было план... Но тут под меня подкопались, очернили меня перед ней.
Особенно повредил мне учитель математики, маленький человек, острый,
желчный и ни во что не веривший, вроде Пигасова, только гораздо дельнее
его... Кстати, что Пигасов, жив?
навидел, сравнивал мои лекции с фейерверком, подхватывал на лету каждое
не совсем ясное выражение, раз даже сбил меня на каком-то памятнике ХVI
века... а главное, он заподозрил мои намерения; последний мой мыльный
пузырь наткнулся на него, как на булавку, и лопнул. Инспектор, с которым
я сразу не поладил, восстановил против меня директора; вышла сцена, я не
хотел уступить, погорячился, дело дошло до сведения начальства; я при-
нужден был выйти в отставку. Я этим не ограничился, я хотел показать,
что со мной нельзя поступить так... но со мной можно было поступить, как
угодно... Я теперь должен выехать отсюда.
ты, моя молодость, довела меня, домыкала, что уж шагу ступить некуда..."
И между тем неужели я ни на что не был годен, неужели для меня так-таки
нет дела на земле? Часто я ставил себе этот вопрос, и, как я ни старался
себя унизить в собственных глазах, не мог же я не чувствовать в себе
присутствия сил, не всем людям данных! Отчего же эти силы остаются бесп-
лодными? И вот еще что: помнишь, когда мы с тобой были за границей, я
был тогда самонадеян и ложен... Точно, я тогда ясно не сознавал, чего я
хотел, я упивался словами и верил в призраки; но теперь, клянусь тебе, я
могу громко, передо всеми высказать все, чего я желаю. Мне решительно
скрывать нечего: я вполне, и в самой сущности слова, человек благонаме-
ренный; я смиряюсь, хочу примениться к обстоятельствам, хочу малого, хо-
чу достигнуть цели близкой, принести хотя ничтожную пользу. Нет! не уда-
ется! Что это значит? Что мешает мне жить и действовать, как другие?.. Я
только об этом теперь и мечтаю. Но едва успею я войти в определенное по-
ложение, остановиться на известной точке, судьба так и сопрет меня с нее
долой... Я стал бояться ее - моей судьбы... Отчего все это? Разреши мне
эту загадку!
всегда загадкой. Даже в молодости, когда, бывало, после какой-нибудь ме-
лочной выходки, ты вдруг заговоришь так, что сердце дрогнет, а там опять
начнешь... ну, ты знаешь, что я хочу сказать... даже тогда я тебя не по-
нимал: оттого-то я разлюбил тебя... Сил в тебе так много, стремление к
идеалу такое неутомимое...
мить, как, помнишь, Пряженцев... Вот тебе и дело.
умереть. Ты, может быть, думаешь в эту минуту: "И тут не обошелся без
фразы!" Фраза, точно, меня сгубила, она заела меня, я до конца не мог от
нее отделаться. Но то, что я сказал, не фраза. Не фраза, брат, эти белые
волосы, эти морщины; эти прорванные локти - не фраза. Ты всегда был
строг ко мне, и ты был справедлив; но не до строгости теперь, когда уже
все кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот
сейчас докурится фитиль... Смерть, брат, должна примирить наконец ...
это от тебя? Что я за судья такой, и что бы я был за человек, если б,
при виде твоих впалых щек и морщин, слово: фраза - могло прийти в голо-
ву? Ты хочешь знать, что я думаю о тебе? Изволь! я думаю: вот человек...
с его способностями чего бы не мог он достигнуть, какими земными выгода-
ми не обладал бы теперь, если б захотел!.. а я его встречаю голодным,
без пристанища...
мешал проводить годы за годами у этого помещика, твоего приятеля, кото-
рый, я вполне уверен, если б ты только захотел под него подлаживаться,
упрочил бы твое состояние? Отчего ты не мог ужиться в гимназии, отчего
ты - странный человек! - с какими бы помыслами ни начинал дело, всякий
раз непременно кончал его тем, что жертвовал своими личными выгодами, не
пускал корней в недобрую почву, как она жирна ни была?
не могу остановиться.