Чтение 35–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

человеке с документами, "оформлен-ными подобающим образом"? Нет ли во всем
этом противозакония? И почему Лесток проявил столько усердия? Не одурачил ли
его лейб-медик, обрядившись с такой охотой в тогу благодетеля?

¶-24-§

Помещение девять шагов в длину, шесть в ширину, у входа дав-но
беленная, местами облупленная до кирпича печь, лавка, грубый сосновый стол,
на нем библия на немецком языке без трех первых страниц. Окно узкое, с
решеткой и железными ставнями. Днем од-ну створку открывали, и был виден
крепкий, дощатый забор. Даже стоя вплотную к окну, нельзя было увидеть верх
забора, из чего можно было заключить, что арестантская каморка находится на
первом этаже или в полуподвале, второе -- вернее: уж очень сыро. Между окном
и забором настолько узкая щель, что трудно понять, как в нее протискивается
человек, чтобы открыть или закрыть ставни.

Все это Никита рассмотрел утром, а ночью, когда его достави-ли в
камеру, усадили на лавку и позволили наконец снять с глаз повязку, он увидел
темноту. Лязгнул повернувшийся в замке ключ, потом задвинули засов, кажется,
даже цепи гремели. Пока раздавались эти звуки, он еще принадлежал миру
людей, но когда и они стихли, осталось только дыхание моря, он ощутил этот
мрак, как плотную, вязкую массу. Кажется, подпрыгни, и повис-нешь в этой
темноте, как в клею.

Шум моря был совсем рядом -- огромный, необъятный, до звезд, а потом
появился и малый шум, невнятный, как шепот: это мышь возилась в углу, грызла
старую корку или щепку. Может, он на корабле? Шум волн создавал иллюзию
покачивания. Слушай хоть до звона в ушах -- только стук собственного сердца,
море и темнота.

Никита ощупал лавку, на которой сидел, обнаружил некое подо-бие подушки
и одеяло, оно было коротким и колючим.

-- Я в темнице,-- сказал он шепотом, словно проверяя, зазвучит ли в
темноте его голос, потом перекрестился широким крестом и лег спать.

Когда он проснулся, одна ставня уже была открыта, а на столе стоял
завтрак, простой и сытный: каша, пара яиц и кусок жилистого, постного мяса.
"С голоду сдохнуть не дадут,-- беззлобно подумал Никита,-- и на том
спасибо".

И покатились дни, похожие друг на друга, как песчинки, как бо-лотные
кочки, неторопливые, как улитки, как дождь за окном...

Хватит сравнений! В темнице они не могут быть удачными. Тоска и
однообразие -- вот и весь сказ.

Еду носил один и тот же человек, чисто одетый, неимоверно худой и
абсолютно молчаливый. Он же выносил черное ведро и топил через день печь
мокрыми осиновыми дровами. Теплее от этого не станови-лось, но влажность
отступала. Первые два дня света не давали, потом без всяких просьб со
стороны Никиты служитель принес плошку с плавающим в ней сальным фитильком.
Фитиль светил очень слабо, но хоть создавал видимость замкнутого
пространства, отгораживая его от бесконечности.

Утром, когда служитель приносил воду для умывания, Никита не-изменно с
ним здоровался по-немецки, но не получал ответа. Никита вполне резонно
решил, что служитель не понимает этого языка, но на третий или четвертый
день он машинально спросил по-русски;

-- Сегодня вторник?

Служитель возился у печи и никак не отреагировал на его во-прос. Может,
он глухой? И уже из хулиганства Никита сказал на чистейшем русском языке:

-- Скажи хоть слово-то! Я твой голос хочу слышать. Служитель прошел
мимо с бесстрастным лицом, видимо, подозре-ния Никиты были
небезосновательны.

С самого первого часа своего заключения Никита ждал допроса. Еще сидя в
лодке с завязанными глазами, он думал: вот доплывем куда-нибудь, к
какому-либо столу с чернильницей и бумагой, и все разъяснится. Ему зададут
пару вопросов, поймут, что аресто-вали не того, и отпустят. Или войдет
человек, глянет ему в ли-цо и крикнет: "Обалдели вы, что ли, братцы? Какой
же это мальтийский рыцарь?" Но дни шли за днями, и представление о допросе
менялось. Дела обстоят, видно, гораздо серьезнее, чем он думал. Все будет
выглядеть иначе. Положим, так... Входят те же самые офи-церы, которые его
арестовали, и долго ведут тюремными коридора-ми в какую-то особую комнату.
Наверное, в этой комнате будет давно ожидаемый стол с чернильницей, а справа
или слева обрета-ется нечто такое, куда Никита предпочитал не смотреть. Угол
этот назывался "дыба", об этом лучше не думать. В конце концов не всех
допрашивают с пристрастием. Если арестованный Сакромозо (хорошо еще, что имя
запомнил!) подданный государства Мальта, то вряд ли его будут вздергивать на
шерстяных ремнях.

Может, возможен побег? Никита не один раз проверил решетку на окне и
простучал стены, но все это казалось ему мальчишест-вом. Самый простой
способ -- трахнуть служителя сзади по башке его же поленом, снять с пояса
ключи... Но этот тощий Аргус ни-мало не опасался Никиты -- значит в тюрьме
серьезная охрана.

Не так бегут из темницы! Он знает, как надо бежать, читал. Во
французских романах были пилки, переданные друзьями в хлебе или пироге.
Узник всю ночь перепиливал железные прутья, потом по крутой стене на веревке
в бурю... А в этой тюремной камере все было до того обыденно, что
проигрывать в ней ситуацию из книг было просто смешно. И потом, зачем
бежать, если он добро-вольно пошел под арест?

Главное, решить, как вести себя со следователями. Ведь со-стоится же
когда-то допрос? Никита так и не придумал -- будет ли он и дальше играть
роль мальтийского рыцаря или стукнет кула-ком по столу: "По какому праву
держите в заточении князя Ни-киту Оленева?"

Вот тут-то собака и зарыта: во-первых, милый князь, как ты попал в
покои великой княгини? Во-вторых, почему взял чужое имя и принял на душу
чужой грех? Понятно, без греха не аресто-вывают.

На первый вопрос он при любом раскладе откажется отвечать, а над вторым
стоило поразмыслить. Но что он может поведать сле-дователю, если самому себе
не может толком объяснить, почему промолчал при аресте. Было в глазах
Екатерины что-то такое -- испуг, вера, восторг, из-за чего он просто
вынужден был совершить то, что она ждала от него. "Не раскрывайте свое имя!"
-- вот что он прочел в ее прекрасных, испуганных, умоляющих гла-зах, и жест
-- поднятый к губам узкий прозрачный пальчик, под-твердил это. И теперь,
терзаясь сомнениями, он цеплялся за спа-сительный лозунг: "Ее право решить,
твое -- подчиняться!" У него не было выбора, так и запишем... Но, с другой
стороны, господа,

объясните, почему он такой дурак? Ситуация, в которую он вляпал-ся,
фальшива, смешна, нелепа. Идти на каторгу под чужим именем не столько
страшно, сколько унизительно.

Но должен же быть. Господи, в этом какой-то смысл? Если тебя позвали на
свидание и свидание обернулось арестом, то объясните значение этого! Куда
нетерпеливее, чем допроса, ждал Никита ка-кого-нибудь знака, записки или
слова, не любви, у него хватило ума не мечтать об этом, но подскажите хотя
бы, как себя вести!

Он не сразу пошел во дворец. Вначале прохаживался по набереж-ной,
наблюдая за движением шлюпок и кораблей, потом отыскал высокое крыльцо с
зеленой дверью. Вокруг было безлюдно. Вид у крыльца был такой, словно им
давно не пользовались.

Постучал. Дверь открылась сразу. Как было ведено в записке, прошептал
пароль. С птичьей цепкостью запястье его обхватила ма-ленькая ручка, властно
потащила куда-то в полумрак. Под лестни-цей оказалась еще одна дверь,
которую девица, горничная или фрей-лина, открыла своим ключом. Девица
заметно нервничала, при этом старалась не смотреть на своего спутника, а
может быть, прятала лицо. Они прошли по пустой анфиладе комнат. В них было
нетоплено, пахло пылью и мышами, видно, здесь давно никто не жил.

Потом появился еще один ключ, еще одна дверь, за ней прихожая с плотно
занавешенным окном, на стене что-то из Эллады -- мечи, шлемы, благородные
греческие профили. Девица вдруг пропала, по-том появилась внезапно, словно
вынырнула со дна пруда, решитель-но подвела его к окрашенной в желтый цвет
двери и толкнула в спину.

У горящего камина с книгой в руках в кресле с высокой спинкой сидела
великая княгиня. Книга была в потрепанном переплете, под ногами княгини была
маленькая скамеечка, ножки которой обкусали шпиц или болонка. Кресло было
обито кожей с помощью плотно по-саженных гвоздиков с большими медными
шляпками -- какими не-нужными подробностями иногда полнится наша память!
Екатерина поспешно встала. На ней было серое, нет, розовое платье с
серебря-ным позументом и пуховый платок на плечах. Однако платье все-таки
было серым.

-- Мой Бог, как вы сюда попали?

Он готов поручиться, что она встретила его именно этой фра-зой, но при
зрелом размышлении выходит, что тут, как и с цветом платья, память его
подвела. Если человеку назначали свидание, то при встрече говорят другие
слова. А может, это естественная стыдливость, волнение? Но естественная
стыдливость уместна для какой-нибудь уездной барышни, горничные играют в
стыдливость, если ущипнешь их за ушко... Не-ет, естественная стыдливость
отпадает, просто он, болван, забыл первую фразу.

Он ей ответил:

-- Сударыня, располагайте мной!

Надо было сказать не сударыня, а ваше высочество, но он смешался,
увидев ее так близко. Она ему ответила (уж эти слова он помнит точно!):

-- Если бы вы знали, как я в этом нуждаюсь! -- И пошла к нему
навстречу, протягивая правую руку; в левой она продолжала дер-жать книгу.

Он не успел поцеловать эту ручку, потому что из противопо-ложной двери
совершенно бесшумно вошли два офицера. Никита их видел, великая княгиня нет,
но она спиной почувствовала опас-ность, замерла, продолжая смотреть на него
ласковым, с ума можно сойти, обволакивающим взглядом. Как она была хороша!