Пайнз я вел маленький дневник - так, ничего особенного, пара-тройка
строк в день, в основном о погоде, - и вчера вечером я его просматривал.
Хотелось понять, сколько времени прошло с тех пор, как мои внуки
Кристофер и Даниэль так или иначе заставили меня переехать в Джорджию
Пайнз. "Это для твоей пользы, дедушка", - утверждали они. Конечно, так
всегда говорят, когда наконец понимают, что можно избавиться от
проблемы, которая ходит и разговаривает. Это произошло чуть больше двух
лет назад. Странно, что я не знаю, сколько это - два года, - много или
мало. Мое чувство времени как будто тает, словно детский снеговик в
январскую оттепель. Словно времени, в котором всегда жил - стандартное
восточное время, дневное время скидки, время в человеко-днях, больше не
существует. А есть только время Джорджии Пайнз, то есть Время Пожилого
Человека, Время Пожилой Дамы и Время Мокрой Постели. Все остальное...
Ушло.
кажется, что здесь скучно, только и всего, а опасность - как в детском
садике во время тихого часа, во здесь все-таки опасно. Я видел многих
людей, которые впали в старческий маразм уже после моего прихода сюда, и
иногда они не просто впадали, они иногда влетали в маразм со скоростью
торпеды. Сюда они прибывали в сравнительной норме: затуманенные глаза,
палочка в руках, может, чуточку более слабый мочевой пузырь, но вполне
здравый рассудок - а потом в ними что-то случалось. Через месяц они
только сидели в телевизионной, уставившись на очередную мыльную оперу
безразличными глазами, отвесив нижнюю челюсть и забыв о стакане с
апельсиновым соком в трясущейся неверной руке. А еще через месяц им уже
нужно было напоминать имена детей, когда те приходили их навестить. А
еще месяц спустя уже не помнили даже своих собственных имен. Что-то с
ними случается: да, с ними случается Время Джорджии Пайнз. Время здесь
напоминает слабую кислоту, которая сначала стирает память, а потом и
само желание жить.
своему особому другу. Мне стало лучше с тех пор, как я начал писать о
том, что происходило в 1932-м, в тот год, когда на Зеленую Милю прибыл
Джон Коффи. Некоторые вещи я помню очень смутно, но чувствую, как
обостряются память и сознание, словно нож заостряет карандаш, а это
многого стоит. У меня еще есть тело, изношенное и смешное, и хотя это
нелегко, я стараюсь тренировать его, как могу. Сначала было трудно,
старые чудаки вроде меня без особого энтузиазма относятся к упражнениям
ради самих упражнений, но сейчас гораздо легче, потому что теперь у моих
прогулок есть цель.
день - на свою первую прогулку. В то утро шел дождь, и мои суставы ныли
на погоду, но я взял накидку с крюка около кухонной двери и все равно
вышел. Когда у человека есть ежедневная работа, он обязан ее делать,
даже если при этом больно. Это имеет и положительную сторону. Главная -
сохранение чувства Реального Времени, в противоположность времени
Джорджии Пайнз. И мне нравится дождь, независимо от того, болят ли
суставы, особенно по утрам, когда день еще молодой, полный возможностей
даже для такого потрепанного старика, как я.
кусочков хлеба у одной из поварих с сонными глазами, а потом вышел. Я
пересек поле для крокета, потом заросшее сорняками небольшое поле для
гольфа. За ним начинался небольшой лес, где между двух заброшенных и
тихо разрушающихся сараев проходила узенькая тропинка. Я медленно шел по
этой тропинке, прислушиваясь к слабому шороху дождя в соснах и жуя
потихоньку кусочек жареного хлеба оставшимися зубами. Ноги у меня
болели, но эта боль была не сильной, а вполне переносимой. Так что в
общем мне было хорошо! Я вдыхал влажный серый воздух во всю силу легких,
вкушая его, как пищу. Добредя до второго из этих старых сараев, я зашел
в него ненадолго и там сделал свое дело.
почувствовал, как червячок голода начинает шевелиться у меня в животе, и
подумал, что съел бы, пожалуй, что-нибудь посущественней, чем
поджаренный хлеб. Тарелку овсянки, а может, даже глазунью с сосиской. Я
люблю сосиски, всегда любил их, но сейчас, если съедаю больше одной,
страдаю расстройством желудка. Хотя одну вполне можно. А потом, когда
желудок наполнится, а влажный воздух все еще будет освежать мой ум (я
так надеялся!), я пойду в солярий и напишу о казни Эдуара Делакруа. Я
постараюсь писать как можно быстрее, чтобы не потерять смелость.
как Перси Уэтмор наступил на него и сломал ему хребет и как Делакруа
кричал, когда понял, что его враг сделал, - и я не заметил Брэда Долана,
стоящего под козырьком, пока он не схватил меня за руку.
отдернул руку. Отчасти это объяснялось тем, что я не ожидал этого -
любой вздрогнул бы от неожиданности, - но отчасти еще и другим. Я как
раз думал о Перси Уэтморе, помните, именно его мне напоминал Брэд. И
тем, что Брэд всегда ходил с книжкой в кармане (у Перси был
приключенческий журнал для мужчин, а у Брэда книжка идиотских анекдотов,
которые смешны только для тупых и злых), и тем, что он все время
изображал себя Королем Дерьма из Горы Помета, но больше всего тем, что
он был труслив и любил делать больно. Я увидел, что он только что
приступил к работе, даже не переоделся в обычный белый халат. На нем
были джинсы и модная ковбойская рубашка. В одной руке он держал остатки
рулета, взятого на кухне. Он стоял и ел под козырьком, чтобы не
промокнуть. И чтобы наблюдать за мной, теперь я в этом не сомневаюсь.
Еще я уверен в том, что мне нужно опасаться мистера Брэда Долана. Он не
очень меня любит. Не знаю почему, но я так и не узнал, за что Перси
Уэтмор так не любил Делакруа. "Не любил" еще мягко сказано. Перси
ненавидел Дэла с самой первой минуты, когда маленький французик прибыл
на Зеленую Милю.
воротник. - Это не твоя.
называл меня Поли, и, по-моему, он это знал, но будь я проклят, если
доставлю ему удовольствие и покажу это. - Там их целый ряд, Я ее не
испортил, правда же? В конце концов, они сделаны для дождя.
воротник. - Вот в чем дело. Эти дождевики для сотрудников, а не для
проживающих.
была бы без правил? Поли, Поли, Поли. - Он покачал головой, словно от
одного моего вида ему не хотелось жить. - Ты, наверное, думаешь, что
такому старперу, как ты, уже не надо думать о правилах. Но в этом ты
очень ошибаешься, Поли.
знаю. Иногда на вопрос "почему" нет ответа. И это страшно.
прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но я
стар, а старые люди легко пугаются. Очень легко.
тебе гулять под дождем. Особенно в лесу. А вдруг ты поскользнешься,
упадешь и сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости
наверх?
слушал, тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший,
появившийся на Зеленой Миле осенью тридцать второго, как-то схватил
Перси и так напугал, что тот намочил в штаны, "Только попробуйте
кому-нибудь рассказать, - сказал потом Перси нам всем. - Вы все тут же
окажетесь в очередях за хлебом". И теперь, через столько лет я почти
слышал, как Брэд Долан произносит те же слова тем же самым тоном.
Словно, описывая эти старые времена, я отомкнул какую-то необъяснимую
дверь, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доланом,
Дженис Эджкум с Элен Коннелли, тюрьму "Холодная Гора" с домом для
престарелых "Джорджия Пайнз". И только из-за этого я не смогу заснуть
сегодня ночью.
руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно,
чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам - он желал убедиться,
что в утренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он
оскорбляет одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.
туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали,
поэтому признавайся, что ты там делаешь?
показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он
не знает про сарай. - Я просто гулял. Проветривал мозги.
снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости, глаза
его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он в
безопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его
поймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора,
который никогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. - Ты
такой старый, просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком,
чертовски стар. Даже для этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.
Андреев Николай
Махров Алексей
Конан-Дойль Артур
Самойлова Елена
Глуховский Дмитрий
Зыков Виталий