отождествление с третьим. Конечно, каждый слой, согласно своим особенностям,
по-своему будет синтезироваться с третьим. Но только так и можно будет
говорить о полном диалектическом синтезе идеи и становления. Следовательно,
необходима, в-четвертых, модификация отвлеченной идеи на ту, которую можно
назвать выраженной идеей, или значением (в отличие от отвлеченного смысла),
и, в-пятых, модификация чистого отвлеченного становления, взятого в своей
сплошной неразличимости и алогичности, на осмысленное становление, или
реально вещественный образ ставшего предмета. Такова диалектика двух
основных личностных планов, вступающих в чуде в синтетическое взаимообщение
и воссоединение.
следовательно, происходить в разных смыслах. Можно сравнивать
реально-вещественный образ ставшего предмета с его отвлеченной идеей и
судить, насколько тут происходит совпадение. Такое сравнение, конечно,
малоинтересно потому, что мы уже заранее знаем, что никакого становления не
может быть без того, что именно становится, никакой истории нет без того,
что именно находится в истории. Но вот мы начинаем сравнивать
реально-вещественный образ вещи с ее первообразом, парадигмой, "образцом", с
ее идеальной выполненностью и идеальным пределом полноты всякого возможного
ее осуществления и приближения к своим собственным внутренним заданиям.
Полного совпадения ожидать мы не имеем тут никакого права. Всегда мы
наблюдаем только частичное совпадение реально-вещественного образа вещи с ее
идеальной заданностью-выполненностью, с ее первообразом; и рассчитывать, что
в данном случае реальное вполне воплотит свою идеальную заданность, мы не
имеем ровно никаких оснований. Тем более нужно считать удивительным,
странным, необычным, чудесным, когда оказывается, что личность в своем
историческом развитии вдруг, хотя бы на минуту, выражает и выполняет свой
первообраз целиком, достигает предела совпадения обоих планов, становится
тем, что сразу оказывается и веществом, и идеальным первообразом. Это и есть
настоящее место для чуда. Чудо - диалектический синтез двух планов личности,
когда она целиком и насквозь выполняет на себе лежащее в глубине ее
исторического развития задание первообраза. Это как бы второе воплощение
идеи, одно - в изначальном, идеальном архетипе и парадигме, другое -
воплощение этих последних в реально историческом событии. Конечно, всякая
личность как-то выполняет свое задание, лежащее в основе самого ее
изначального бытия. Но надо, чтобы эта связь была выявлена возможно полно.
Надо, чтобы связанность ее реального исторического положения с своим
идеальным "экземпляром" была специально демонстрирована и нарочито выявлена.
Возьмем исцеления, имевшие место в святилищах Асклепия в Древней Греции. Все
знали, что Асклепий - бог здоровья и помогает больным. Все знали, что он
помогает даже тогда, когда ему никто не молится о выздоровлении. Наконец,
все знали, что жрецы употребляли всякие медицинские средства для вылечивания
приходящих больных, вплоть до их оперирования. И все-таки такое исцеление в
святилище Асклепия есть чудо. Почему? Потому что стало видно, как Асклепий
помогает больным. Надо было прийти, надо было молиться; надо было, чтобы
помог именно этот бог и именно в этом святилище; и т.д. Все тут объяснимо
механически; и благочестивый грек вовсе и не думал, что тут есть что-нибудь
неестественное. Все произошло совершенно естественно. И вот все-таки больной
выздоровел. Тысячу раз все шло естественно, и даже всегда все идет
естественно, всегда и непреложно действуют механическиеxci законы. И вот
почему-то вчера этот больной, при одних и тех же механических законах, не
выздоровел, а сегодня, опять-таки при одних и тех же механических законах,
но только в условии новых фактов (он пришел к Асклепию, он молился и т.д.),
он почему-то выздоровел. Ясно, что новое, наблюдаемое сегодня, заключается
не в том, что сегодня Асклепий действовал, а вчера нет (боги действуют
всегда), и не в том, что сегодня были нарушены физиологические законы, а
вчера их никто не нарушал (законы всегда одинаковы, и их и нельзя нарушать и
некому нарушать). Новое - в том, что сегодня стала ясной, видной обычно
плохо замечаемая связь реальной жизни больного с ее идеальным состоянием,
когда она, по близости к божеству, пребывает в вечно блаженном и
безболезненном состоянии. Самое слово "чудо" во всех языках указывает именно
на этот момент удивления явившемуся и происшедшему - греч. qaama, лат.
miraculum-miror, нем. Wunder-bewundern, славянское чудо. Чудо обладает в
основе своей, стало быть, характером извещения, проявления, возвещения,
свидетельства, удивительного знамения, манифестации, как бы пророчества,
раскрытия, а не бытия самих фактов, не наступления самих событий. Это -
модификация смысла фактов и событий, а не самые факты и события. Это -
определенный метод интерпретации исторических событий, а не изыскание
каких-то новых событий как таковых. Верящего в чудо ничем опровергнуть
нельзя. Даже слово "вера" тут не подходит. Он видит и знает чудо.
Применивший какую-нибудь чудесную вещь (например, какой-нибудь амулет) для
лечения своей болезни имеет полное логическое право возражать скептику так:
вы говорите, что я вылечился от вашего медицинского средства, а я утверждаю,
что я вылечился от того, что помазал больное место этим священным маслом; то
и другое средство были употреблены: почему вы думаете, что подействовала
медицина, а не чудо, да и сама медицина, которая отнюдь не всегда
действенна, не является ли тут чем-то закономерным и зависящим от идеальных
причин? Разубедить такого человека невозможно, потому что логически
невозможно доказать, что амулет не действовал, раз известно, что медицинское
средство тоже не всегда действует одинаково. Вот перед, нами живая личность
и ее история, ее жизнь. В каждый отдельный момент этой жизни мы видим сразу
пять моментов, абсолютно отождествленных в одном мгновенном ее лике и
различаемых только в абстракции: 1) отвлеченную идею этой жизни (он,
например, человек, русский, такого-то века или десятилетия, государственный
деятель, солдат, крестьянин и т.д.); 2) текучий поток жизни, воплощающий эту
идею и как бы вещественно разрисовывающий ее в новую живую данность; 3)
идеальное состояние его, когда он является максимально выразившим свою
отвлеченную идею; 4) первый момент - в свете третьего, или прибавление к
отвлеченной идее, получаемое от идеала, или как бы перечисление всего, что
содержится в идеале, отвлеченное выражение идеала; 5) второй момент - в
свете третьего, или прибавление к пустой алогической длительности,
получаемое от идеала, когда она становится реально-жизненным ликом личности.
Когда пятый и третий моменты совпадают целиком, мы говорим: это - чудо; и
при помощи четвертого момента в недоумении пересматриваем и перечисляем те
удивительные факты и идеи, в которых выразился первый момент личности, когда
он стал выполняться во втором.
символична, в том понимании символа, которое я предложил вышеxcii. Однако,
чтобы эта символическая природа чуда была уяснена целиком, необходимо
резкими чертами отграничить природу именно символа-чуда, или подлинно
мифического символа.
суждения, т.е. способностью судить по общему о частном, способностью
рассудка давать правила, существует "рефлектирующая" сила суждения, идущая
от частного к общему и принимающая во внимание эмпирически случайное
протекание явлений. Категория рассудка, бывшая только правилом подведения
под нее эмпирических явлений, становится, с этой точки зрения, уже целью. Мы
начинаем рассматривать вещи не просто как сферу приложения отвлеченных
категорий, но как ту или иную степень совпадения явлений с их целью. Пока мы
употребляем категории как таковые - нет ничего удивительного в том, что они
функционируют в природе, ибо кроме них и нет ничего, что давало бы смысл
вещам. Но когда оказывается, что эмпирическое явление протекло именно так,
как требует того его цель, то мы удивляемся, и это совпадение, говорит Кант,
вызывает чувство удовольствия. Отсюда две формы представления
целесообразности в природе - логическая и эстетическая. Первая оперирует
понятием цели, находя соответствие или несоответствие случайного протекания
явления с его формальной целесообразностью; так, мы принуждены бываем
рассматривать иные объекты природы телеологически, а не механически. Другая
форма включает в себя то чувство удовольствия или неудовольствия, которое
налично в субъекте, когда он находит в эмпирической случайности совпадение
или несовпадение с своими познавательными способностями, требующими понятия
цели. Другими словами, логическая целесообразность есть совпадение
случайного протекания эмпирических явлений с их первообразом; эстетическая
же целесообразность есть совпадение случайного протекания эмпирических
явлений с их первообразом как интеллигенцией ("субъектом"). Общая правильная
мысль у Канта не должна нами приниматься со всей обстановкой кантовского
субъективизма и формализма. Говоря о совпадении эмпирической случайности с
"формальной целесообразностью", Кант имеет в виду, конечно, то, что имеем и
мы, когда утверждаем необходимость первообраза как идеального и предельного
совпадения категории с вещью, абсолютно необходимого с абсолютно случайным,
и когда требуем, чтобы эмпирическое протекание вещи было сравнено с этим
первообразом (откуда и начинается эстетическое восприятие). Чувственный
образ совпадает с смысловой категорией в один нераздельный образ, который
уже не есть, конечно, сама вещь, хотя и неотделим от нее. Это Кант называет
"формальной целесообразностью". Конечно, эйдос не есть просто форма; и
"законодательство рассудка", даже при условии участия эмпирической
случайности, есть выдумка кантовской субъективистической метафизики. Но,
понимая "категорию" и "рассудок" чисто объективно (как смысл) и совпадение
случайности с нею понимая опять-таки как чисто объективную же структуру
образа вещи, мы можем без опасности опереться на Канта и вместе с ним
говорить как о логической, так и об эстетической целесообразности. При этом
"эстетическая" целесообразность в нашей системе будет, очевидно,
соответствовать интеллигентной модификации смысла. Когда вне-интеллигентный
смысл осуществляется в эмпирии и оказывается, что это случайно возникшее
осуществление вполне совпадает с идеально замысленным, - мы получаем
выразительный образ вещи, который можно назвать вне-интеллигентным
выражением вещи, ее вне-интеллигентным символом. Таков всякий организм, -
Корнев Павел
Шилова Юлия
Дальский Алекс
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк