голос автономных индивидов, сознающих свои права и интересы, вступающих в
общение, развязывающих совершенно свободную и автономную социальную
деятельность и т.д. В этом смысле европейская культура стала носить
психологический характер, который затемнил бытийные связки. И когда о них
снова заговорили, то язык их обнаружения оказался, естественно, не похож на
тот, на контуром они впервые фигурировали когдато, в античной философии. Но
при всей непохожести это тот же язык. То есть я хочу сказать, что мудрость
Маркса есть мудрость Платона, и наоборот, тут никакого прогресса не
совершилось. Но это не упрек: в нашей жизни, как я уже отмечал, дай нам Бог
понимать и думать то, что думали всегда. Посыпьте немножко афористической
солью это высказывание, не берите его в буквальном смысле, потому что самое
трудное знать, что действительно думалось. Ведь просто думалось самое
разное, в том числе и в тысячах книг, написанных философами, не ко всем из
них применим глагол "думать".
непонимание является, очевидно, принципиальным элементом, поскольку сами
эти вещи существуют только как некоторая наработанность навыков. Мы знаем,
что навык мы сами; то есть он в той мере навык, в какой мы можем наконец
совершить его без понимания, без рефлексии. Но это трудно. Не случайно я
все время повторяю, что философия не сообщима передачей энциклопедических
знаний, а есть какойто вывих ума. И если нам удасться вывихнуться, то
независимо от того, поняли мы все или не поняли, много узнали или мало,
какая-то польза всетаки будет.
что сама эта вещь древняя, хотя практиковать ее в разных культурных
контекстах и в разных исторических эпохах, очевидно, труднее, и все же -
практиковать нужно законно. Это соответствует вообще закону жизни
философии. Я вам пояснял, что философские понятия каждый раз заново
проигрываются. В них нет решений. Скажем, существует понятие реальности.
Понятие объективного мира, проблема его отношения к сознанию, к мышлению
есть классическая философская проблема, являющаяся частью раздела
философии, который называется теорией познания. Казалось бы, можно
установить в конце концов, что такое "объективное" и как к нему относится
сознание. Но странная вещь: у всех философов фигурирует эта проблема, а
установление того, что объективно, а что относится к сознанию, каждый раз
ситуативно. Нет раз и навсегда заданного чего-то, что всегда объективно, и
нет раз и навсегда заданного, что всегда субъективно. И поскольку это
приходится устанавливать, то весь философский аппарат обновляется, как бы
повторяется заново, и в этом нет ничего удивительного. В этом и состоит
природа философского знания: оно вытекает из того, что нет заранее
заданного знания, и бытия нет. То. что нам кажется бытием, еще нужно уметь
установить. Но тогда, может быть, следует заново употреблять понятия
"бытие" и "сознание"?
бы деление на бытие и сознание. Такая проблема даже не возникла бы. А она
возникла; но слова-то, означающие проблему, старые - "бытие" и "сознание".
Однако появилась она уже совершенно ситуативно - в другом различении, когда
заново приходится устанавливать, что же есть бытие, а что сознание, что
реально, а что ирреально. Оттолкнувшись от последнего понятия, попытаемся
поэтому пойти дальше, чтобы разобраться в особенностях аппарата и языка
философии.
оснований всего того, что мы делаем в жизни, в искусстве, науке, в истории
и т.д., на основе и с помощью конструирования определенных понятий, особых
предметов, обсуждая и выявляя эти предельные основания. У такого языка,
естественно, есть своя грамматика и свои правила. Поэтому если мы говорим о
познают, то в философии мы не познаем, а выясняем сами возможности
познания. Познает - наука, а философия занимается выяснением возможностей и
пределов, или предельных оснований познания. Этим она отличается от науки.
Философ может сказать фразу, непозволительную для ученого (ученый ведь, по
определению, человек, который считает, что все, чем он занимается, можно
познать). Тогда как фраза "нечто недоступно человеческому познанию"
возможна лишь в контексте анализа того, что я назвал предельными
основаниями человеческих актов, в данном случае, познавательных. Поэтому,
кстати, и существует классификация философов (на мой взгляд, абсурдная) на
марксистов и агностиков. Поскольку агностики считают, что в мире что-то
непознаваемо, до конца недоступно познанию. А оптимисты, естественно. не
могут считать, что человеку вообще может быть что-нибудь недоступно (по
законам социальной алхимии). Алхимия действует и в философском сознании;
для социального алхимика или алхимического сознания мысль о том, что
человек чего-то не может - непереносима.
прощения, я уже устал и хочу несколько отвлечь в том числе и себя). Русский
советский поэт беседует с грузином и говорит ему бодрым, хорошо
поставленным голосом, что он поэт-оптимист. А тот его спрашивает Слушай,
дорогой, а вот Пушкин он был оптимист или пессимист? - Пессимист. - А
Лермонтов? -Ну, конечно, пессимист! - А Тютчев? - И Тютчев пессимист.
-Слушай, но тогда ты мне объясни, каким образом такие великие поэты были
все пессимистами, а такое дерьмо, как ты, - оптимист?
считают агностиком. Что он недостаточно якобы последовательно верил в
могущество человеческого разума, скорее считал его немощным. Но пока,
независимо от Канта, давайте усвоим простейшую вещь. Действительно, в мире
есть вещи непознаваемые (не в кантовском смысле). Скажем, в современной
физике, в квантовой механике твердо установлено, что нельзя одновременно
зафиксировать и скорость электрона и его положение. То есть, если вы хотите
получить пространственно-временные характеристики электрона, то сможете их
получить, но при этом знаете, что получить его динамические характеристики,
установить скорость невозможно. В этом случае акты познания должны быть
построены так, чтобы они сами могли содержать определенный горизонт -
закрывать что-то, что этими же актами познать нельзя. Нужен другой
эксперимент, иначе организованные приборы, чтобы зафиксировать скорость
электрона. Но тогда с помощью этих приборов будет невозможно фиксировать
положение электрона, его пространственно-временную характеристику. И более
того, оказывается, мы не можем познавать в принципе те вещи, которые
существуют за горизонтом, задаваемым скоростью распространения световых
сигналов. Если некоторые движущиеся тела или галактики находятся за
горизонтом этой скорости, то этот горизонт и есть, в буквальном смысле
слова, та граница, что поставлена нашим возможностям получить об этих
объектах какую-нибудь информацию (я просто произвольно сейчас иллюстрирую
философские понятия). Вот контекст, в котором существуют понятия
познаваемости и непознаваемости. Когда говорится о непознаваемости,
философия вовсе не предполагает, что существует какая-то таинственная
мистическая глубина, столь значительная, что по сравнению с ней
человеческий разум незначителен, и в этом смысле не может ее постичь.
Отнюдь. Имеется в виду (это уже признак философии XX века. я опять замыкаю
вас на так называемый материализм) следующее: если мы совершили
определенные действия, то они создадут ситуацию, не зависящую от наших
желаний. Например, у нас желание узнать скорость электрона, но наши
познавательные движения, связанные с экспериментальным устройством, вызовут
такую ситуацию, что даже если у нас есть желание - мы не сможем установить
его скорость и одновременно местоположение.
мы делали, пойти назад. Перед этим я разъяснял, что такое фактические
отношения - мы двинулись и что-то завязалось. Это и будет законом по
отношению к тому, что мы хотим и делаем, - ограничение. Значит, мы должны
вернуться и снова, иначе пойти, и тогда там завяжется так, что мы увидим,
определим положение электрона, но не увидим скорости, его динамической
характеристики, не сможем установить импульс, так как я на этот раз
окажемся в зависимости от сцепившихся последствий и результатов нашей
собственной деятельности. Их сцепление и есть то, что философы называют
бытием по отношению к нам. Бытием в смысле того, что определяет наше
сознание, наши возможности (в данном случае, наши познавательные
горизонты). Сознание открывает это бытие либо закрывает горизонт познания.
Но где это бытие? Оно там, где мы пошли -в промежутке двух или нескольких
шагов. Его нет заранее в виде какого-то предданного закона,
предсуществующего бытия, упорядоченного Богом неизвестным нам образом,
которое мы познавали бы (ведь в этом случае познаваемые предметы или
сущности сидели бы и ждали нас, пока мы до них доберемся).
ним и нужно еще осваиваться в XX веке. Как мы видим, он похож на то, что я
пытался показать в совершенно другой области - в области социальной
психологии. А сейчас я говорю о физических понятиях познаваемости и
непознаваемости и показываю, что познаваемость/непознаваемость в философии
XX века рассматривают в терминах человеческой деятельности и фактических
отношений, которые завязываются в ней. Я оговорился, что это условно
"новый" способ, так как Кант ввел тезис о непознаваемости реальности (или
реального), хотя его и упрекают за это. А в действительности у него
работало то же, что и у нас. Что познаваемость непознаваемость
устанавливается в зависимость от того, как двинулись и насколько мы
осознали, какие связки завязались; они определят, над чем нужно было
подумать тирану. Скажем, грамотные эпистемодоги (такие, как Бор, Гейзенберг
и другие), в отличие от тирана, заглядывали в эти вещи и выходили оттуда с
утверждением: это познать нельзя, а это - возможно. И Кант когда-то тоже
заглянул и тоже утверждал, что вот это мы знать не можем, ибо наше
понимание этого целиком зависит от того, насколько мы владеем терминами
"реальность" и "познаваемость".
одушевленные иди духоподобные существа, которые сидели бы внутри предметов.
Именно они, считал Кант, непознаваемы. В каком смысле? В том, что
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Буркатовский Сергей
Громыко Ольга
Прозоров Александр
Смоленский Вадим