от естественных склонностей души, а также и от степеней духовного развития,
- начало одинаково свойственное, понятное и действительное для всех людей.
стороне дела, то добро понимается в смысле высшего блага (summum bonum), и
вопрос получает следующий вид: существует ли и в чем заключается высшее
благо, или то единое, чему необходимо подчиняются все прочие блага как
безусловному мерилу (критерию) желательности вообще?
или как должное отношение ко всему. Эта идея добра, внутренно всеобъемлющая
и логически необходимая, оказывается в реальном смысле, или на деле,
лишенною всеобщности и необходимости . Добро, как идеальная норма воли,
фактически не совпадает с благом, как предметом действительного желания.
Добро есть должное, но 1) не все желают того, что должно; 2) между желающими
добра не все оказываются способными одолеть ради него дурные стремлен ия
своей природы, и, наконец, 3) немногие люди, достигшие победы добра над злом
в себе самих, - люди добродетельные, праведники или святые - бессильны
победить своим добром то зло, в котором лежит весь мир80. Но поскольку добро
вовсе не желается кем-нибу дь, оно не есть благо для него; поскольку оно
хотя и утверждается как желательное разумным сознанием, но не действует на
волю, оно есть благо только мысленное, а не действительное; поскольку,
наконец, оно хотя и действует на волю данного лица, делая его
оно не есть благо достаточное.
ставит, по-видимому, идею добра во внутреннее противоречие. В самом
определении добра, как должного, заключается кроме идеального содержания еще
и реальное требование - именно требование, чтобы нравственное содержание не
осталось только теоретическим, а чтобы оно практически осуществлялось:
должное по самому понятию должно осуществляться. Бессилие добра не есть
добро, и никак нельзя признать должным тот факт, что лишь часть человечества
может привести мир в должное состояние. По общему понятию добро и благо
должны бы покрывать друг друга - второе должно бы быть прямым, всеобщим и
необходимым следствием первого - предст авлять собою безусловную
желательность и действительность добра. Но фактически они друг друга не
покрывают, благо отделяется от добра и в этой отдельности понимается как
благополучие. Реальная недостаточность идеи добра побуждает обратиться к
этому принц ипу благополучия, который, по-видимому, обладает, как побуждение
к действию, тою фактическою всеобщностью и необходимостью, которых недостает
чисто нравственным требованиям. Ибо всякая цель действия, которую кто-нибудь
себе ставит, непременно заключает в себе прямо или косвенно тот признак, что
достижение этой цели удовлетворяет действующего, или служит к его
благополучию, тогда как далеко не всякая цель деятельности заключает в себе
прямо или хотя бы лишь косвенно признак нравственного добра. Всякое же
лание, как такое, есть, по-видимому, лишь желание своего удовлетворения,
т.е. благополучия; желать злополучия или неудовлетворенности значило бы то
же, что желать заведомо нежелательного, т.е. прямая бессмыслица. И если само
нравственное добро для своего осуществления в действительности должно стать
желательным, то, значит, этическое начало оказывается в зависимости от
практической (в тесном смысле) идеи реального блага, или благополучия,
которая и ставится верховным принципом человеческих действий.
состояние, благополучие) имеет то видимое преимущество, что он не вызывает
вопроса почему? Можно спрашивать, почему я должен стремиться к нравственному
добру, когда это стремление противор ечит моим естественным влечениям и
причиняет мне только страдания, но нельзя спрашивать, почему я должен желать
своего благополучия, ибо я его и без того желаю по необходимости природы, -
это желание нераздельно связано с моим существованием и есть его п рямое
выражение: я существую как желающий и желаю, конечно, лишь того, что меня
удовлетворяет или что мне приятно. Всякий полагает свое благополучие или в
том, что непосредственно причиняет ему удовольствие, или в том, что к этому
ведет, т.е. служит как
определяется ближайшим образом чрез понятие удовольствия (греч. ?don",
откуда учение идонизма, или гедонизма).
благо сводится к удовольствию. Это понятие при кажущейся ясности, простоте и
реальности встречает непреодолимые затруднения именно на пути своего
реального применения. Из того общего
или правила действия вывести невозможно. Дело в том, что в понятии
удовольствия его всеобщность есть только формально-логическая, или
отвлеченная, не выражающая никакого действительн ого единства. Утверждение,
что окончательная цель всех поступков есть (прямо или косвенно)
удовольствие, т.е. удовлетворение действующего лица, так же бесспорно, но и
так же бессодержательно, как, напр., утверждение, что все поступки
чем-нибудь кончаются , или что все действия к чему-нибудь направлены. В
данной действительности вовсе нельзя найти одного универсального
удовольствия, а есть лишь неопределенное множество всевозможных
удовольствий, не имеющих между собою ничего общего. Один человек находит в
еличайшее наслаждение в том, чтобы пить водку, а другой ищет "блаженств,
которым нет названья и меры нет"81; но и этот, когда испытывает крайний
голод или жажду, забывает о всяких запредельных благах и более всего желает
еды и питья. С другой стороны, пр и известных условиях все то, что прежде
доставляло удовольствие или казалось приятным, перестает быть
привлекательным, и даже самая жизнь теряет всякую цену.
случайных влечений, разнообразных по индивидуальным характерам и вкусам,
степеням развития людей, их возрастам, внешним положениям и минутным
состояниям. Какое же определенное выражение м ожно дать удовольствию как
общему практическому принципу? Разве то, что "пусть всякий действует так,
чтоб по возможности доставить себе то, что ему приятно в настоящем"? Такое
правило, вообще говоря, твердо установленное и более или менее успешно
применя емое в царстве животном, неудобно для человеческой практики
благодаря двум обстоятельствам: 1) присутствию у человека стремлений
противуестественных, осуществление которых хотя и доставляет желательное
удовольствие, но вместе с тем ведет к явной и несомн енной гибели, т.е. к
тому, что для всякого в высшей степени нежелательно, и 2) присутствию
человеческого разума, сравнивающего различные (естественные) влечения и
удовольствия друг с другом и оценивающего их по отношению к их дальнейшим
последствиям. В з ачаточной форме такая оценка уже встречается, впрочем, и у
животных, действующих или воздерживающихся от действия не по одним только
побуждениям непосредственного удовольствия или неудовольствия, а также и по
соображению дальнейших приятных или неприятны х последствий, проистекающих
от того или другого поведения. Но у животных это соображение не идет далее
простых сочетаний, напр. представления о самовольно схваченном куске
говядины с представлением об ударах хлыстом и т.п. Более отвлеченный
характер чел овеческого разума позволяет ему помимо таких простейших
соображений делать общие сопоставления ближайших мотивов удовольствия с их
отдаленными последствиями, и вот на этом пути наиболее смелый представитель
чистого идонизма в древней философии, Игезий Ки ренский, пришел к убеждению,
что с точки зрения удовольствия жить вообще не стоит, потому что стремление
к наслаждению или безуспешно и в этом случае мучительно, или же, достигая
цели, оказывается обманчивым, так как за мгновенным чувством удовлетворения
неизбежно следует скука и новая мучительная погоня за обманом. При
невозможности достигнуть настоящего удовольствия следует стараться об
избавлении себя от неудовольствий, а для этого вернейшее средство - умереть.
Так заключал Игезий, за что и был прозв ан внушителем смерти (peisi
?natoz)82. Но и независимо от таких крайних заключений несостоятельность
"удовольствия", как принципа, ясна из анализа самого понятия.
потому что само по себе оно неопределенно и бессодержательно, а свое
действительное, но совершенно неустойчивое содержание имеет только в
случайных предметах, его вызывающих. - В бес конечном многообразии
всевозможных приятных состояний общим и необходимым оказывается только то,
что момент достижения какой бы то ни было цели, или желанного предмета,
непременно ощущается и заранее представляется как удовольствие, т.е. как
удовлетворен ное или успокоенное желание. Но эта крайне элементарная
психологическая истина не содержит в себе ни малейшего указания ни на
свойство желанного, ни на способы его достижения, - и то, и другое остаются
во всем своем эмпирическом разнообразии и случайност и, и точка зрения
удовольствия не дает нам сама по себе никакого действительного определения
того высшего блага, которому должны быть подчинены все прочие, а
следовательно, и никакого принципа и правила для деятельности. Дело будет
еще яснее, если мы воз ьмем удовольствие не в его общем понятии, как
удовлетворенное желание, а в его конкретных состояниях, т.е. в тех или
других ощущениях приятности. Будучи лишь следствием стремления, достигшего
своей цели, а не целью, такие состояния не бывают желательны с ами по себе.
Желаются известные, определенные реальности, а не приятные ощущения, от них
происходящие. Для голодного и жаждущего хлеб и вода суть прямо вожделенные
предметы, а не средство для получения вкусовых удовольствий. Конечно, мы по
опыту знаем, ч то есть, когда голоден, очень приятно, но младенец стремится
сосать прежде всякого опыта; и потом по достижении известного возраста у
него возникают очень сильные желания таких предметов, действительная
приятность которых им еще вовсе не изведана. Прибег ать в этом случае к
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Корнев Павел
Аникина Наталья
Муркок Майкл
Самойлова Елена