храм по камешку -- что подтвердит твоя куча камней? Она так далека от
тишины. Но вот я беру тебя за руку, и мы идем с тобой вместе. Дорогу нам
преграждает гора, и мы взбираемся на нее. Мы усаживаемся на вершине, я
говорю с тобой, и мой голос кажется тебе голосом твоих собственных мыслей.
Гора, которую я выбрал, расположила все именно так, а не иначе. Отвлеченный
образ превратился в картину Она реальна. Ты сам ее часть. С чем тебе
спорить? Если я поселил тебя в доме, ты живешь в нем и судишь обо всем с
точки зрения домовладельца. Если я оставил тебя наедине с красавицей,
жаждущей любви, ты влюбишься в нее. Разве сможешь ты не влюбиться только
потому, что мой произвол вынудил тебя встретить ее здесь и сейчас, а не в
другое время и в другом месте? Самое важное -- чтобы ты был где-то. И
созидаю я только тем, что выбрал день и час без обсуждений, и вот они
существуют. Тебе смешон такой произвол. Но слышал ли ты когда-нибудь, что
влюбленный перестал любить, рассудив, что встреча -- это чистая случайность,
что женщина, которая томит ему душу, могла бы уже умереть, или еще не
родиться, или жить неведомо где? Выбрав час и место, я создал в тебе любовь;
знаешь ты или нет о моем участии -- что изменит твое знание? Оно не защитит
тебя -- и вот ты у меня в плену.
вершине, я создаю картину, и для тебя становится очевидным, что только
молочный свет горних звезд утолит твою жажду. Я для тебя буду только
случайностью, высветившей твою собственную внутреннюю необходимость, вроде
стихов, которые бередят твои чувства. Знаешь ты или нет о моем участии --
что это меняет? Почему твое знание должно помешать тебе пуститься в путь?
Может ли быть, что, толкнув дверь и увидев впотьмах сияние бриллианта, ты не
пленился им только потому, что дверь открылась случайно и могла привести
тебя совсем в другую комнату?
снотворное подлинные. Сотворить, создать -- значит поместить человека туда,
где мир явится ему как желанное, и совсем не значит предложить ему новый
мир.
мной Вселенную, ты ничего не увидишь. И будешь прав. С твоей точки зрения,
моя выдумка -- ложь, и ты справедливо защищаешь свою истину Я ничего не
добьюсь красноречием, блеском остроумия, парадоксами, потому что речь красна
и остроумие сверкает, когда на них смотрят со стороны. Ты в восхищении от
меня, но я ничего не создал, я -- жонглер, фокусник, мнимый поэт.
то как можно отрицать ее? И если я привожу тебя этой дорогой туда, откуда
тебе открывается новая истина, ты не видишь, что сотворил эту истину я, не
замечаешь ни моего красноречия, ни блеска остроумия, ни парадоксов, просто
мы шли с тобой шаг за шагом; и можно ли в чем-то упрекнуть меня, если от
распахнувшейся шири у тебя захолонуло сердце, если эта женщина и впрямь
сделалась красивее, а равнина просторнее. Я господствую, но мое господство
не оставляет следов, отпечатков, знаков, ты не видишь их, против чего тебе
протестовать? Только так я воистину творец, воистину поэт. Поэт и творец
ничего не выдумывают, ничего не показывают, они вынуждают быть.
дисгармония, простота, сложность -- все внутри человека Все это -- есть,
есть -- все, все. И когда ты хочешь с этим "всем" справиться при помощи
своих неуклюжих слов и заранее продумать свои действия, то, за что бы ты ни
схватился, все оказывается сплошными противоречиями. Но вот прихожу я,
обладающий властью, и не собираюсь ничего тебе объяснять при помощи слов,
потому что твои противоречия и впрямь неразрешимы. Я не собираюсь упрекать
язык в лживости, он совсем не лжив, он просто неудобен. Я собираюсь позвать
тебя на прогулку, и шаг за шагом мы придем с тобой и усядемся на вершине;
оглядевшись, ты не увидишь своих противоречий, и я оставлю тебя постигать
твою новую истину.
LXXIII
вещей и собранную жатву. Дай мне побыть, не требуй от меня становления. Я
устал хоронить свое сердце. Я слишком стар, чтобы опять и опять растить
молодые ветки. Одного за другим потерял я друзей, врагов, и печальный свет
пустоты засветил мне на дороге. Я ушел, вернулся и вижу: люди толпятся
вокруг золотого тельца, не так уж они и корыстны, просто глупы. И дети, что
родились сегодня, дальше от меня, чем не знающие о Боге варвары на заре
веков. Во мне тяжесть сокровища, но оно бесполезно, как музыка, которой
никому не слышно.
деревьев. Думаю, если бы я нуждался в беспристрастии, я затворился бы в
башне. Но я подошел к людям слишком близко и устал.
толпа запрудила улицы, славя меня гимнами и восторженными криками. Цветы
устилали путь нашей славы. Но Господь послал мне одно только чувство --
горечь. Я чувствовал себя пленником немощной толпы.
тебе, не может с тобой соединиться, близость приходит лишь на дороге к
Господу. В том, кто уповает вместе со мной, обрел я себе близкого. Мы --
зерна одного колоса, ссыпанные в один мешок, и предназначены для испечения
хлеба. Обожанием толпа иссушила меня, как пустыню. Мне не за что чтить ее,
она заблуждается, я не нахожу в себе того, кого можно было бы обожать. Я не
чувствую чужого чувства о себе, я тягощусь собой и устал волочить себя за
собой повсюду, я хочу избавиться от себя, чтобы наконец слиться с Господом.
Они курят мне фимиам, наполняя меня тоской и печалью, я чувствую себя пустым
колодцем, к которому, ощущая жажду, приник мой народ. Мне нечем утолить ее,
но и они, уповая на меня, не могут мне дать и капли воды.
собственным отражением? Оно переполняет меня тоской.
достойными.
вслушиваться, мне привиделся сон.
треснул бурдюк, и растеклась тьма. Я упрямо карабкался к Господу, чтобы
спросить Его о смысле всех вещей, чтобы понять, куда поведет путь
преображений, который так настоятельно Он вменил мне.
Господь.
не хотел оставаться в одиночестве.
слуги -- всего лишь говорящие марионетки. Я держу их в руке и передвигаю по
своей воле. Но не их послушливость мучительна для меня -- я рад, если моя
мудрость становится их достоянием. Мучает меня то, что они сделались моим
отражением, и теперь я одинок, словно прокаженный. Я смеюсь, и они смеются.
Я молчу, и они затихают. Моими словами, каждое из которых мне знакомо,
говорят они, будто деревья шумом ветра. Только я наполняю их. Нет для меня
благодетельного обмена, в ответ я всегда слышу лишь собственный голос, он
возвращается ко мне леденящим эхом пустого храма. Почему их любовь повергает
меня в ужас, чего мне ждать от любви, которая множит лишь меня самого?
от Тебя. На соседней ветке сидит ворон, сделай так, чтобы он улетел, когда я
кончу молиться. Он будет взмахом ресниц другого, чем я, и я больше не буду
одинок в этом мире. Темный, неясный, но пусть у нас будет с Тобой разговор.
Подай мне знак, что мне все дано будет понять со временем, я не прошу
большего.
камнем.
соблюдать мои жалкие условности. Если бы ворон улетел, мне стало бы еще
горше. Такой знак я мог бы получить от равного, словно бы опять от самого
себя, он был бы опять отражением -- отражением моего желания. Я опять бы
повстречался со своим одиночеством.
покоем. Я увязал в грязи, обдирал руки о колючки, превозмогал бешеные порывы
ветра и нес в себе ясный, безмятежный свет. Я ничего не узнал, но и не хотел
ничего узнать, любое знание было бы тягостно мне и не нужно. Я не коснулся
Господа, но Бог, Который позволяет дотронуться до Себя, уже не Бог. Не Бог
Он, если слушается твоей молитвы. Впервые я понял, что значимость молитвы в
безответности, что эту беседу не исказить уродством торгашества. Что
упражнение в молитве есть упражнение во внутренней тишине. Что любовь
начинается там, где ничего не ждут взамен. Любовь -- это упражнение в
молитвенном состоянии души, а молитвенное состояние души -- укрепление во
внутреннем покое.
понуждая своим молчанием приносить мне дары всю их жизнь. Опьяняя тишиной
сомкнутых губ. Я стал для них пастухом, хранилищем песнопений, хранилищем
судеб, хозяином добра и жизней и был беднее всех и смиренней в своей
гордыне, которой больше не позволял сгибаться. Я знал, что не мне брать у
них. Во мне они должны были сбыться, и душа их должна была зазвучать в моем
молчании. С моей помощью все мы вместе становились молитвой, которую рождало
молчание Господа.