считать общего духовного вектора обоих авторов.
и Б. Пастернак (по инициативе которого переписка эта и возникла) строили
разнообразные планы, имеющие целью посетить Рильке. Сначала они намеревались
сделать это вместе; впоследствии, по мере сокращения шансов Пастернака на
участие в этой поездке, Цветаева собиралась отправиться одна. В определенном
смысле "Новогоднее" есть продолжение планирования этой встречи, оно - поиск
адресата - теперь уже в чистом пространстве, назначение свидания - теперь
уже понятно, где. Продолжение - уже хотя бы потому, что стихотворение
пишется в одиночку: как письмо. И возможно, что "наши Беллевю и Бельведеры",
помимо всего прочего, при всей своей горечи и невыносимости, просто обратный
адрес, проставленный по инерции - или - в слепой - бессмысленной надежде на
невозможный ответ.
Цветаева тотчас от нее отказывается и, как бы стыдясь ее мелочности,
объясняет ее (этих чувств) возникновение надвигающимся Новым годом:
продолжает, давая волю цезуре и раскачивая свой хорей, как маятник или
поникшую голову, из стороны в сторону:
составную рифму к "ваты" в сливающееся невнятное бормотание "апричемятут",
создают впечатление утрачиваемого контроля, отпущенных вожжей, перехода с
организованной речи в бессознательное причитание. И хотя строчкой ниже (но
нотой выше) Цветаева как бы спохватывается, возвращает словам подобие
смысла, вся ее последующая речь - уже во власти априорной музыки причитания,
не то чтобы заглушающего смысл произносимого, но подчиняющего его своей
динамике:
творчестве стоит едва ли не особняком. Дело, должно быть, не столько в самом
ассонансе "Райнер - умер", услышанном ухом, к произнесению этого имени
привыкшим из-за близости уст - собственных - это имя произносивших (и ухом
именно русским), сколько в дробном, подробном дактилизме "внутреннего".
Отчетливость каждой гласной в этом прилагательном подчеркивает как
неумолимость сказанного, так и физиологически внутренний характер самого
слова. Речь идет уже не о внутренней рифме, но о внутреннем осознании, о
сознательном (из-за смысла) и о без-(над-)сознательном (из-за фонетики)
договаривании - выговаривании - всего до конца, до акустического предела
слова.
строке и на организующую - подчиняющую роль в этой строке ее пяти "р",
усиливающих ощущение внутренней рифмы, ибо они выглядят взятыми как бы не из
русского алфавита, но из имени "Райнер". (Вполне возможно, что не последнюю
роль в организации этой строки - как и в восприятии Цветаевой этого поэта в
целом - играло его полное имя - Райнер Мария Рильке, в котором помимо
четырех "р" русское ухо различает все три существующих в нашем языке рода:
мужской, женский и средний. Иными словами, уже в самом имени содержится
определенный метафизический элемент.) Что, впрочем, действительно почерпнуто
из имени и использовано впоследствии для нужд стихотворения, - это первый
слог имени "Райнер". В связи с чем цветаевское ухо может быть обвинено в
наивности не с большим основанием, чем вообще весь фольклор. Именно инерцией
фольклора, бессознательным ему подражанием продиктованы дальше такие
обороты, как "такое око смерклось" и "значит - тмится". То же частично
относится и к "соломой застелив" - не только в смысле обычая, но и по самому
характеру традиционной рифмы "солому - седьмому" (или - шестому); то же
относится и к "Буду чокаться с тобою тихим чоком/ Сткла о сткло..." и,
отчасти, к "кабацким ихним" (хотя это выражение может быть рассматриваемо и
просто как маньеризм). Очевидней же всего техника проговора, причитания,
захлеба в "Если [ты], такое око смерклось/ Значит жизнь не жизнь есть,
смерть не смерть есть./ Значит - тмится...". Рационализм глагола "есть" не
должен вводить в заблуждение, ибо даже если бы предлагались формулы, их
эффективность снимается следующими за ними "Значит, тмится..." и обращением
к конкретным датам в скобках.
щедрость, вложенная в
- не поддается никакому исчислению, ибо сама дана в самых крупных единицах -
в категориях Времени.
счастье" - сбивающегося (благодаря смещению ударения на первый слог в
"тобой") на простонародное оканье следующей строчки, и заговаривает Цветаева
о любви почти уже открытым текстом. Логика этого перехода проста и
трогательна: Времени-то - году - повезло больше, чем героине. И отсюда -
мысль о Времени - обо всем Времени - в котором ей не бывать с "ним" вместе.
Интонация этих скобок - интонация плача по суженому. Еще важнее, однако, -
отводимая Времени роль разлучающей силы, ибо в этом слышна тенденция к
объективированию и к одушевлению Времени. На самом-то деле суть всякой
трагедии - в нежелаемом варианте Времени; это наиболее очевидно в трагедиях
классических, где Время (будущее) любви заменяется Временем (будущим)
смерти. И содержание стандартной трагедии - реакция остающихся на сцене
героя или героини - отрицание, протест против немыслимой перспективы.
одомашнивание Времени. Трагедии, как правило, сочиняются пылкими молодыми
людьми по весьма горячим следам или старцами, основательно подзабывшими, в
чем, собственно, было дело. В 1926 году Цветаевой было 34 года, она была
матерью двух детей и автором нескольких тысяч стихотворных строк, за спиной
у нее была гражданская война и Россия, любовь к многим и смерть многих -
включая и тех, кого она любила. Судя по скобкам (как, впрочем, по всему ее
творчеству, с 1914-1915 гг. начиная), она уже знала о Времени нечто, о чем
немногие из классиков, романтиков и ее современников догадывались. А именно,
что жизнь имеет гораздо меньшее отношение к Времени, чем смерть (которая -
длинней), и что с точки зрения Времени смерть и любовь - одно и то же:
разница может быть замечена только человеком. Т. е. в 1926 году Цветаева
была с Временем как бы на равных, и ее мысль не приспособляла Время к себе,
но приспособлялась ко Времени и к его пугающим нуждам. "Какое счастье/ Тобой
кончиться, тобой начаться" сказано тем же тоном, каким она благодарила бы
Время, будь встреча с Рильке Временем ей дарована. Иными словами, степень ее
душевной щедрости есть эхо возможной щедрости Времени по отношению к ней -
не проявленной, но от этого ничуть не менее возможной.
Б.Пастернаку, касающемся их совместных планов поездки к Рильке, она пишет:
"...я тебе скажу, что Рильке перегружен, что ему ничего, никого не нужно...
Рильке - отшельник... На меня от него веет последним холодом имущего, в
имущество которого я заведомо и заранее включена. Мне ему нечего дать: все
взято. Да, да, несмотря на жар писем, на безукоризненность слуха и чистоту
вслушивания - я ему не нужна, и ты не нужен. Он старше друзей. Эта встреча
для меня - большая растрава, удар в сердце, да. Тем более, что он прав (не
его холод! оборонительного божества в нем!), что я в свои лучшие высшие
сильнейшие отрешеннейшие часы - сама такая же..."
и поэтому Цветаева уступает Рильке Времени, с которым у обоих поэтов слишком
много общего, чтобы избежать подобия треугольника. Обоим, по крайней мере,
была присуща высокая степень отрешенности, являющаяся главным свойством
Времени. И все стихотворение (как, в сущности, само творчество) есть
развитие, разработка этой темы - лучше: этого состояния, т. е. приближения
ко Времени, выражаемая в единственно осязаемых пространственных категориях:
высоты, того света, рая. Говоря проще, "Новогоднее" оправдывает свое
название прежде всего тем, что это стихотворение о Времени, одно из
возможных воплощений которого - любовь, и другое - смерть. И та, и другая,
во всяком случае, ассоциируют себя с вечностью, являющейся лишь толикой
Времени, а не - как это принято думать - наоборот. Поэтому мы и не слышим в
скобках обиды.
Лукин Евгений
Андреев Николай
Доставалов Александр
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Шилова Юлия