конвенционные, так и за доконвенционные (написанные до 1973 года) книги (От
редакции)./
описываемые мной американцы, особенно солдаты, выражались так, как в жизни.
Русские эквиваленты подобных выражений в СССР не пригодны для печати. Прежде
чем взяться за мои книги, Рита Райт столкнулась с той же проблемой, переводя
"Над пропастью во ржи" Дж.Д.Сэлинджера. И как же она ее решила? Оказывается,
существует вышедший из употребления крестьянский говорок, который точно
передает всякое такое, и говорок этот считается чем-то вроде невинного
фольклора, хотя там без умолчаний обозначаются естественные отправления,
половые сношения и все такое прочее. Вот Рита и прибегла к этому говорку,
вместо того чтобы пользоваться непристойными выражениями, переводя
Сэлинджера и меня. Так что оба мы по-русски похожи на себя.
как я осложнил жизнь переводчикам, назвав свой роман "Рецидивист".
Выяснилось, что народы с гораздо более протяженной историей, чем история
Америки, не придумали слова, обозначающего арестантов, снова и снова
попадающих в тюрьму, - ведь пенитенциарная система, придуманная
американскими квакерами, возникла сравнительно недавно. В европейских языках
самое близкое понятие - "висельник". Но это слово не передает смысла
заглавия книги о человеке, которому сидеть стало привычно, - нельзя же
человека вешать снова и снова.
заглавие.
приятны как люди, но не хочу сказать, что человеческие качества - самое
главное в этом деле. От переводчика я многого не требую, пусть просто
проявит себя более одаренным писателем, чем автор, причем ему надо владеть
двумя языками, включая и мой язык, английский.
японского переводчика господина Сигео Тобита, желающего знать, что такое
"Четыре розы". Марка дорогого вина?
закончилась).
связи с ним) меня среди ночи доставили в реанимационное отделение больницы
"Сент-Винсент" и принялись откачивать. Я предпринял попытку самоубийства. Не
для того, чтобы обратить на себя внимание и потребовать помощи. Не из-за
нервного срыва. Я возжелал "долгого сна" (выражение писателя Реймонда
Чандлера*.) Я захотел "хлопнуть входной дверью" (слова Джона Д.Макдональда).
Не хочу больше ни шуток, ни кофе, ни сигарет...
(1939); известен также под названием "Долгий сон", "Глубокий сон", "Большой
сон" и т.д./
рассказ, называющийся "Машина Килиманджаро", - про человека, научившегося
предотвращать уж слишком недостойные самоубийства (и вообще все уж слишком
недостойное.) Он придумал такой вот чудесный джип и едет в этом джипе по
пустынному шоссе недалеко от Кетчема, штат Айдахо. Видит - по шоссе одиноко
ковыляет ужасно чем-то подавленный, седобородый человек с выпирающим
животом. Это Эрнест Хемингуэй, который через несколько дней снесет себе
голову, выстрелив в рот из ружья. Герой Брэдбери - этот, в чудесном джипе -
и предлагает: могу сделать так, что вы умрете достойнее, чем вознамерились.
Садитесь, говорит, и тогда умрете в авиакатастрофе на вершине Килиманджаро
(высота 19 340 футов) в Танзании. Ну, Хемингуэй и сел, - стало быть, погиб
красиво.
одержимого мыслью, как бы достойнее умереть, - он свалился под рояль и умер
в конвульсиях.)
самоубийство было доведено до конца, то есть я мертв и все, что сейчас вижу,
- это то, что могло бы быть, если бы я со всем этим не покончил. Неплохой
мне урок. Одного арестанта много лет назад посадили на электрический стул в
тюрьме округа Кук, и он сказал: "Вот этот урок я уж точно запомню".
гнию в могиле, как идол моего детства грабитель банков Джон Диллинджер), мне
бы следовало воскликнуть: "Господи, да я бы еще мог написать не меньше
четырех книг!" Если бы я не довел самоубийство до конца, слышал бы сейчас,
как моя дочь Лили распевает песенку, которой научилась в летнем лагере:
свете (совсем чокнулся), я бы тиснул весной 1990 года вот эту славненькую
статейку в "Нью-Йорк Таймс":
в общем - как бы их ни называть - те, кто, наслушавшись да навидавшись
всяких безрадостных вещей, предпочитают посмеиваться, вместо того чтобы
заливаться слезами, - люди эти, достигнув определенного возраста, становятся
непереносимо мрачными пессимистами. Если бы лондонская страховая фирма
"Ллойд" предлагала полис, по которому этим писателям-юмористам платили бы за
утрату чувства смешного, выплаты должны были бы начинаться лет с шестидесяти
трех у мужчин, с двадцати девяти - у женщин, примерно так.
сказанном удостовериться, прочтя книгу "Кривое зеркало" (издательство
"Парагон хаус", 1990), сочиненную Уильямом Кью, преподавателем литературы в
колледже Фитчберг, Массачусетс. Подзаголовок этой книги - "Жестокость
американского юмора". Мистер Кью пишет о Марке Твене, Ринге Ларднере,
Амброзе Бирсе, обо мне, о комических актерах кинематографа (немого и
звукового), о комиках, выступающих в телепрограммах, на радио, в ночных
клубах - включая и нынешних, - и доказывает, что самые запоминающиеся шутки
американского происхождения всегда представляли собой отклик на
экономические катастрофы и физические акты насилия, происходившие в нашем
обществе. "Как часто мы видим одно и то же: американский юморист поначалу
просто наблюдает за всевозможными проявлениями насилия и коррупции, и его
это просто забавляет, но под конец он погружен в беспросветную мрачность, и
ждать от него можно лишь сардонических притч", - так пишет Кью.
выходит в сентябре - самая настоящая сардоническая притча, сочиненная
автором, погруженным в беспросветную мрачность.
американских юмористов, обладает способностью пережить их юмор, - пишет Кью.
- Шутки уже никто не воспринимает, зато пистолеты палят, как палили, -
грустно, но это так".
равно как и над страданиями окружающих. Вся жизнь на нашей планете виделась
ему сплошным жульничеством, и он ее поносил, не жалея слов. Он своевременно
умер. Не дожил до атомных бомб. Стал бесчувствен, как дверная ручка, даже до
того, как началась первая из мировых войн.
шокирует слушающего, коснувшись чего-то не слишком обыденного - секса,
допустим, или физической опасности, - он, дескать, хочет проверить
собеседника на сообразительность. Следующий шаг: тот, кто шутит, дает
понять, что никакой сообразительности слушающему демонстрировать не
требуется. И слушающий понятия не имеет, что ему теперь делать с уже
бушующими в крови химическими веществами, которые требуют от него принять
боевую стойку либо обратиться в бегство, - надо же от этих веществ
избавиться, не то слушающий сейчас заедет шутнику в рожу или же понесется
прочь, скача, как кенгуру.
легких, делая такие телодвижения, которые сопровождаются разными ужимками на
лице и лающими звуками.
вот про секс: "У коммивояжера среди ночи, в скверную погоду сломалась на
деревенской дороге машина. Стучится он к фермеру, а фермер и говорит,
можете, мол, у нас переночевать, только уж спать вам вместе с дочкой моей
придется". А вот - про физическую опасность: "Сваливается один со скалы
вниз. Но ему удается за какой-то кустик ухватиться. И висит он, за кустик
этот уцепившись, а под ним пропасть в тысячу футов".
чегонибудь очень уж хорошо известного слушающим из собственной жизни,
чего-нибудь реального и страшного, когда, сколько ни насмешничай, а
слушающий все равно не ощутит, что все в порядке и бояться ему нечего. Со
мной такое приключилось, когда весной 1989 года я пробовал шутить во время
выступлений перед студентами разных университетов, и больше я такого ни за
что не затею. Да вовсе я и не любитель сыпать остротами перед пришедшей меня
слушать публикой, а вот надо же, попробовал. Допустим, выхожу на трибуну и
принимаюсь вслух размышлять, что бы мы с родителями, сестрой и братом
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Журавлев Владимир
Шилова Юлия
Сертаков Виталий