оторвать глаз от ее двойного подбородка, повторявшего все движения
Брунельдиной головы.
отчаянии, - тогда будет еще хуже.
странно, что она жалуется, жара-то самая обыкновенная.
ей верхние пуговки, освободив шею и верхнюю часть груди, в вырезе мелькнуло
даже тонкое кремовое кружево сорочки.
почему он так смотрит на меня?
его в сторону, одновременно успокаивая женщину: - Это просто мальчишка, он
будет тебе прислуживать.
чужих людей!
корточки, ведь возле Брунельды, несмотря на ширину канапе, свободного места
не было.
Деламарш, взяв ее лицо в ладони. - Но это не беда, если хочешь, он сию же
минуту исчезнет.
особого дружелюбия в этих словах, пожалуй, не было, Карл от усталости
почувствовал такую благодарность к ней, что, все еще в смутных мыслях об
этой бесконечной лестнице, которую, быть может, придется сейчас снова
одолевать, переступил через мирно почивавшего на своем одеяле Робинсона и,
не обращая внимания на сердитую жестикуляцию Деламарша, сказал:
немного. Я не смыкал глаз, кажется, целые сутки, при том что изрядно
поработал и напереживался по разным поводам. Я ужасно устал. Сейчас я даже
толком не понял, куда попал. Дайте мне поспать часок-другой, а потом можете
с чистой совестью выпроводить меня, и я охотно уйду.
иронически: - Места у нас в избытке, как видишь.
порвать.
шкафами высилась огромная куча разного рода оконных штор. Если ее разобрать,
тяжелое сложить в самом низу, а вверху - более легкое и, наконец, вытащить
торчащие из кучи многочисленные карнизы и деревянные кольца, то получилось
бы вполне сносное ложе, а так это была просто шаткая разъезжающаяся груда,
но, несмотря на это, Карл тут же улегся - слишком он устал для особых
приготовлении ко сну, да и не хотел обременять хозяев лишней суетой.
что Брунельда, сидя на канапе, обнимает стоящего на коленях Деламарша. Карл,
смущенный этой сценою, опять улегся и поглубже зарылся в шторы, чтобы
продолжить сон. Здесь он и двух дней не выдержит, это совершенно ясно, но
тем нужнее ему сон; выспится как следует, а на свежую голову быстро примет
правильное решение.
один раз ее уже напугали, и громко воскликнула:
искупаться, отошли их обоих из комнаты куда хочешь - в коридор, на балкон, -
только чтобы я их больше здесь не видела! Быть в собственной квартире и
совершенно не иметь покоя! Если бы мы остались одни, Деламарш! О Боже, они
все еще здесь! Как посмел этот бесстыдник Робинсон разлечься тут, при даме,
в нижнем белье! А этот чужой мальчишка, только что глядевший на меня диким
взглядом, снова улегся, чтобы ввести меня в заблуждение! Убери их отсюда,
Деламарш, они действуют мне на нервы; если я сейчас умру - то из-за них.
подошел к Робинсону и, поставив ногу ему на грудь, встряхнул его.
Одновременно он крикнул Карлу: - Россман, вставай! Живо на балкон, оба! И
пеняйте на себя, если сунетесь сюда прежде, чем вас позовут! Ну, Робинсон,
шевелись, - он тряхнул того посильнее. - А ты, Россман, смотри, как бы мне
не пришлось и тобой заняться! - Тут он дважды громко хлопнул в ладоши.
широко расставила ноги на полу, чтобы чрезмерно упитанные телеса чувствовали
себя посвободнее, и только с огромным усилием, громко пыхтя и то и дело
отдыхая, она сумела нагнуться так, чтобы достать до верха чулок и немного их
приспустить; снять их без посторонней помощи она не могла - этим пришлось
заняться Деламаршу, которого она с нетерпением дожидалась.
балконной двери: кусок гардин обмотался вокруг его ноги, и он вяло тащил его
за собой. По рассеянности он даже сказал Брунельде "Доброй ночи" и
проковылял мимо Деламарша, чуть отодвинувшего занавесь, на балкон. За ним
приплелся Робинсон, тоже совершенно сонный, брюзжа себе под нос:
ни шагу.
тотчас улегся на каменный пол, поскольку Карл уже занял кресло.
высокими домами на противоположной стороне улицы вставала луна. Только
осмотревшись и несколько раз вдохнув прохладный живительный воздух, Карл
сообразил, где он. Как же он был неосторожен, ведь он пренебрег всеми
советами старшей кухарки, всеми предупреждениями Терезы, своими собственными
опасениями - сидит себе спокойно здесь, на балконе, и спит целых полдня,
словно тут, за занавесью, в помине нет Деламарша, его главного врага! На
полу лениво потягивался Робинсон, дергая Карла за ногу. Похоже, он-то его и
разбудил, потому что сказал:
ты намерен еще спать! Я бы не стал тебя трогать, но, во-первых, здесь, на
полу, скучно, а во-вторых, я голоден. Будь добр, привстань, там, в кресле, я
припрятал кое-какую еду и хочу ее достать. Тогда и тебе немножко перепадет.
на живот и, запустив руки под кресло, вытащил посеребренную вазу, в какие
обычно кладут, например, визитные карточки. Но в этой вазе лежало полкруга
совершенно черной колбасы, несколько тонких сигарет, открытая, но еще почти
полная банка сардин в масле и куча карамелек, по большей части раздавленных
и слипшихся. Затем он извлек из тайника большой кусок хлеба и что-то вроде
парфюмерного флакона, содержавшего, похоже, отнюдь не одеколон, потому что
Робинсон продемонстрировал его с особенным удовольствием и даже прищелкнул
языком.
от времени вытирая масляные руки шерстяным платком, который Брунельда забыла
на балконе. - Вот, Россман, как нужно припрятывать жратву, если не хочешь
помереть с голоду. Знаешь, меня тут совсем ни в грош не ставят. А когда с
тобой все время обращаются как с собакой, в конце концов решишь, что так оно
и есть. Хорошо, что ты здесь, Россман, хоть поговорить можно. Со мной ведь
во всем доме никто не разговаривает. Нас ненавидят. И все из-за Брунельды.
Она, конечно, роскошная баба. Слышь... - и он поманил Карла к себе, чтобы
шепнуть: - Я ее однажды нагишом видел - ого! - и при воспоминании об этом
радостном событии он принялся тискать и дергать ноги Карла, так что тот
воскликнул:
рубашки кинжал, висевший у него на шее, вытащил из ножен и разрезал твердую
колбасу. - Тебе еще многому надо учиться. Но с нами ты на верной дороге. Да
садись же. Хочешь чего-нибудь куснуть? Ну, может, глядя на меня, аппетит и
нагуляешь. И хлебнуть не хочешь? Что-то ты от всего отказываешься. И ничего
толком не говоришь. Впрочем, совершенно безразлично, с кем находиться на
балконе, лишь бы вообще кто-нибудь был. Я-то здесь частенько сижу. Брунельде
это очень уж нравится. Как только ей что-нибудь взбредет на ум: то ей
холодно, то жарко, то она хочет спать, то причесаться, то снять корсет, то
надеть его - меня тут же высылают на балкон. Иногда она действительно делает
то, что говорит, но большей частью так и лежит на канапе, даже не
пошевельнется. Раньше я, бывало, малость отодвигал занавесь и подсматривал,
но с тех пор, как однажды Деламарш после такой проделки - я точно знаю, он
этого не хотел, просто выполнял просьбу Брунельды - несколько раз ударил
меня по лицу плетью - видишь рубцы? - я больше подсматривать не рискую. Вот
и торчу здесь, на балконе, только и развлечений что еда. Позавчера сидел я
вечером один, тогда я был еще в своем замечательном костюме, который, к
сожалению, остался в твоей гостинице, - вот собаки! Им лишь бы сорвать с
человека дорогую одежду! - сидел я тут, стало быть, совсем один и поглядывал
вниз сквозь решетку, и такая меня одолела тоска, что я разрыдался. И как раз
в эту минуту случайно - я сразу и не заметил - Брунельда ко мне вышла в
своем красном платье - оно ей больше других к лицу, - посмотрела-посмотрела
на меня и говорит: "Робинсон, почему ты плачешь?" Потом приподняла платье и
подолом вытерла мне глаза. Кто ее знает, что бы она еще сделала, если бы
Деламарш не позвал ее обратно в комнату. Само собой, я подумал, что теперь
моя очередь, и спросил сквозь штору, нельзя ли мне войти. И что, ты думаешь,
сказала Брунельда? "Нет! - говорит. - Еще чего выдумал!"
Карл.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Доценко Виктор
Корнев Павел
Грабб Джеф