Предзащиту прошел. Хымик - дипломатом в Норвегии, в М-ск и не
заглядывает. Вовка Степанов родил уже четвертого. Волжанин в
университете преподает. Ты знаешь? у нас университет открыли. Возле
Захламино. Волжанин противный сделался, жадный, важный. Пару раз
собирались - больше как-то и не тянет. Юрка Червоненко все по
командировкам мотается...
ожидать, стали и остались инженерами, вот Юра, например. Девочки
повыходили замуж, нарожали детей. Это все было в порядке вещей.
Театрик вытолкнул - или мог бы вытолкнуть - в иную среду только,
пожалуй, пятерых: самого Арсения, Марка, Равиля, Вовку Степанова и
Хымика. И то Хымика - в совершенно неожиданном направлении.
казалось, что всю свою энергию с блеском, присущим таланту, Марк
вкладывает лишь туда. Тем же, кто знал его только по институту,
казалось, что занимается Марк одними учебою и наукой, - так явно
выделялся он среди даже самых способных ребят курса. Ко времени
получения Марком красных корочек диплома с отличием театрик из
обычного, каких много, студенческого коллектива превратился в нечто
более значительное: юмор сменила сатира, причем сатира настоящая,
злая, включающая в круг своих объектов самое Идеологию, что в тот
уникальный кусочек времени, когда и Солженицына выдвигали на Ленинскую
премию, оказалось возможным даже в М-ске. Театрик занял одно из
призовых мест на первом (получившемся и последним) Всесоюзном
фестивале студенческих театров, перешел из институтского подчинения в
городское, начал ездить на гастроли, и попасть на его спектакли стало
труднее, чем на спектакли трех профессиональных м-ских театров.
театр. Какой он инженер - Марку, казалось, уже известно. Каким же он
станет режиссером, он не знал. Успех в провинциальной самодеятельности
ничего, он полагал, не гарантирует. А Марку требовались гарантии.
Разумеется, выбор был для Марка нелегким и, реализовавшись во
мгновенной, скоропалительной женитьбе, еще долгое время не давал Марку
покоя. Как-то за полночь, когда Арсений и еще кто-то из театрика
сидели, как часто случалось, у Равиля, позвонил обычно в таких
встречах не участвовавший Марк и, спустя короткое время, прикатил на
такси, уже поддатый, с двумя бутылками водки, рассованными по
карманам. Ребята, сказал с жуткой тоскою. У меня сын родился! Давайте,
ребята, выпьем! Да. Это был конец. Теперь возможностей отступления,
перевыбора у порядочного Марка не оставалось. И в землю, как
говорится, закопал, и надпись надписал.
сверхзакрытая тема со сверхзакрытого ящика требовала столь же
сверхзакрытых консультантов, оппонентов, совета, очереди к которым
тянулись годами, да еще к этим нормальным годам прибавились и годы
реорганизации ВАКа. Судя по всему, раньше чем к сорока кандидатом
вундеркинду Марку было не стать. Когда Арсений, а за ним и Равиль
поступили на режиссерские факультеты столичных ВУЗов, Марк еще больше
замкнулся и помрачнел. Во время редких встреч он твердил: молодцы,
ребята! честное слово, не ожидал! ужасно за вас рад! - но радости в
его голосе слышалось мало.
переродился в желчный, монотонный сарказм. Любой разговор с Марком
превращается сейчас в скучный, казуистический спор с позиций здравого
смысла, железной логики, выявляющих полное равнодушие к предмету
обсуждения.
никогда: поступив в институт из глухой прииртышской деревушки, в М-ске
он случайно открыл, что родился актером и только не знал об этом
раньше. Не понятными никому путями он мгновенно влазил в шкуру
человека любого пола, возраста, национальности, профессии - чего
угодно - и умел показать зрителям, о которых никогда не забывал, эту
шкуру со всех сторон, интуитивно избирая наиболее острые, яркие
ракурсы; никакие системы никаких станиславских ему не требовались. Но
Вовка носил заметный горб, а лицо и шею покрывала сплошная рельефная
корка угрей и фурункулов с белыми точечками засохшего гноя и черными -
закупоренных пор. Болезнь не поддавалась лечению. Много уходило
времени и усилий, чтобы приучить глаза, мозг, эмоциональный аппарат к
особенностям Вовкиной внешности и смотреть сквозь, за них. Во всяком
случае, такая работа оказалась не по плечу приемным комиссиям ни
одного из театральных ВУЗов, куда Вовка несколько раз пробовал
поступать, - впрочем, может, следовало и признать правоту членов
комиссий. Каждая неудача с профессиональным театром усугубляла и без
того достаточно мощные Вовкины комплексы, и к женщинам, даже самым
завалященьким, Вовка никогда и не пытался подступиться. Да и
разговоров о бабах избегал даже с самыми близкими друзьями, так что
оставалось только догадываться, что творится в части его души,
отведенной Богом интимной стороне жизни. По характеру Вовка был
правдоискателем и мог, не стесняясь, ввалиться ночью неглиже в
соседний номер гостиницы, где театрик стоял на гастролях, или в
соседнюю комнату общаги, чтобы на полном серьезе спросить: ребята! А в
чем, собственно, смысл жизни? или: а что такое любовь? - спросить и
наивно ожидать от своих старших, умных и полноценных товарищей
немедленного и исчерпывающего разрешения проклятых вопросов
человечества. С некоторых же пор, заметив веселое умиление, которым
его выступления встречаются, Вовка начал своим правдоискательством
слегка и кокетничать.
любить, да что любить? - тер петь рядом! - грянуло над Вовкою громом
среди ясного неба и переломало все представления, всю жизнь, ответило
разом на все ночные вопросы и бросило в объятья давно не молодой
вдовы-аптекарши с соседней улицы, той самой вдовы, к которой Вовка
частенько захаживал за дефицитным польским средством от угрей,
вознаграждая ее к себе внимание рыночными цветами подешевле.
часов, с наслаждением стирал пеленки одного за другим появляющихся
наследников. И в землю закопал, и...
хотя во внешности Хымика ничего смешного вроде не заключалось. К химии
Хымик отношения не имел, а прозвище получил от особенно забавно в
одной из миниатюр произносимого словечка. Хымик спокойно работал
инженером, и сцена как профессия его не влекла, являясь хобби чистой
рассказ забылся, и роман, и замерцала в сознании четырехзначная цифра
себя в его спектаклях все менее органично, а на репетициях все сильнее
скучал. Однажды Хымик опоздал на прогон, что расценивалось у них как
сверхЧП, и сказал с порога: мне предложили работать в КГБ. Где-где?
переспросил Арсений, готовый расхохотаться: он не сомневался, что
имеет место очередной уморительный розыгрыш Хымика, предпринятый с
целью сдемпфировать опоздание, предупредить тяжелые паузы Марка,
цитаты из Станиславского и Немировича-Данченко и прочие элементы
обычного в подобных случаях ритуала экзекуции. В КГБ? Хохота, однако,
не прозвучало: Хымик стоял серьезный, растерянный, с опрокинутым лицом
и покорно слушал всеобщую паузу. Да, отношение к упомянутой Хымиком
Организации сложилось у них у всех априори вполне определенное, хотя
впрямую с Нею не сталкивался до сих пор из них никто, во всяком
случае, не признавался, что сталкивался. Хымик оказался первым. Он
полагал, что в нарушившем паузу монологе советуется с ребятами,
выдвигает, при очевидных всем против, аргументы за: квартира, которую
Они обещали дать немедленно; многобольшее жалованье и надбавка за
звездочки; перспектива учебы в высшей дипломатической школе;
истерические настояния тещи и жены; самый веский, наконец: род
службы - транспортный отдел, всего-то навсего - контролировать, чтобы
с поездов и самолетов не выходили в закрытый М-ск транзитные
иностранцы, - вроде бы совсем и не то КГБ, которое КГБ, - полагал, что
советуется, - на самом же деле все уже, чувствовалось, решено. И, как
говорится - в землю!..
исподволь - служба! - не развались театрик к тому времени сам собою:
достигнув уровня почти профессионального, а в некоторых отношениях
даже последний превысив, театрик должен был либо скакнуть в это
качество, чему, кроме финансовых, идеологических и бюрократических
сложностей, мешало нежелание большинства ребят менять размеренную
инженерскую жизнь на нечто неопределенное, либо кончиться. Произошло
последнее. На дымящихся развалинах, сумев прилепиться к одному из
заводских Домов культуры, Арсений с Равилем организовали театрик
новый. Хоть пьесы там ставились совсем в другом роде: сатиру дозволять
перестали, уровень самодеятельной драматургии уже не удовлетворял, -
дух остался прежним, разве еще сгустился, стал злее, ироничнее, - и
это не прошло мимо внимания кооптировавшей Хымика Организации. На
спектакли зачастил невзрачный человечек, подъезжающий к Дому культуры
на черной Lволгеv. Однажды поздно вечером он сгонял директоршу Дома за
книгою Пушкина, чтобы убедиться, что слова все говорят: нет правды на
земле, но правды нет и выше, которыми начинался один из Арсениевых - с
Вовкою в главной роли - спектаклей, написаны разрешенным классиком, а
не выдуманы самим Арсением в подрывных целях.
Володихин Дмитрий
Влодавец Леонид
Андреев Николай
Семенова Мария
Посняков Андрей
Смоленский Вадим