Чтение 35–й страницы книги ~На западном фронте без перемен~

вспоминается Кеммерих. Ни за что не дам себя хлороформировать, даже если
мне придется проломить кому-нибудь голову.

Пока что все идет хорошо. Врач ковыряется в ране, так что у меня в
глазах темнеет.

- Нечего притворяться, - бранится он, продолжая кромсать меня.

Инструменты сверкают в ярком свете, как зубы кровожадного зверя. Боль
невыносимая. Два санитара крепко держат меня за руки: одну мне удается
высвободить, и я уже собираюсь съездить врачу по очкам, но он вовремя
замечает это и отскакивает.

- Дайте этому типу наркоз! - в бешенстве кричит он.

Я сразу же становлюсь смирным.

- Извините, господин доктор, я буду вести себя тихо, но только не
усыпляйте меня.

- То-то же, - скрипит он и снова берется за свои инструменты.

Это блондинчик со шрамами от дуэлей и с противными золотыми очками на
носу. Лет ему от силы тридцать. Я вижу, что теперь он нарочно мучает ме-
ня, - он так и роется в моей ране, время от времени искоса поглядывая на
меня из-под своих очков. Я вцепился в поручни, - пусть я лучше сдохну,
но он не услышит от меня ни звука.

Врач выуживает осколок и показывает его мне. Как видно, он доволен
моим поведением: он тщательно накладывает мне лубок и говорит:

- Завтра на поезд, и домой! Затем мне делают гипсовую повязку. Уви-
девшись в палате с Кроппом, я рассказываю ему, что санитарный поезд при-
дет, по всей вероятности, уже завтра.

- Нам надо потолковать с фельдшером, чтобы нас оставили вместе,
Альберт.

Мне удается вручить фельдшеру две сигары с наклейками из моего запаса
и ввернуть при этом несколько слов. Он обнюхивает сигары и спрашивает:

- У тебя что, еще есть?

- Добрая пригоршня, - говорю я. - И у моего товарища, - я показываю
на Кроппа, - тоже найдется. Завтра мы вместе с удовольствием передадим
их вам из окна санитарного поезда.

Он, конечно, сразу же смекает, в чем дело: понюхав еще раз, он гово-
рит:

- Ладно.

Ночью мы ни на минуту не можем уснуть. В нашей палате умирает семь
человек. Один из них целый час распевает высоким сдавленным тенором хо-
ралы, затем пение переходит в предсмертный хрип. Другой слезает с крова-
ти и успевает доползти до подоконника. Он лежит под окном, словно соб-
равшись в последний раз выглянуть на улицу.

Наши носилки стоят на вокзале. Мы ждем поезда. Идет дождь, а на вок-
зале нет крыши. Одеяла тоненькие. Мы ждем уже два часа.

Фельдшер ухаживает за нами, как заботливая мамаша. Хотя я чувствую
себя очень плохо, я не забываю о нашем плане. Будто невзначай я откиды-
ваю одеяло, чтобы фельдшер увидел пачки с сигарами, и даю ему одну в ви-
де задатка. За это он укрывает нас плащпалаткой.

- Эх, Альберт, дружище, - вспоминаю я, - а помнишь нашу кровать с
балдахином и кошку?

- И кресла, - добавляет он.

Да, кресла из красного плюша. По вечерам мы восседали на них как ко-
роли и уже собирались выдавать их напрокат. По сигарете за час. Мы жили
бы себе забот не зная, да еще имели бы выгоду.

- Альберт, - вспоминаю я, - а наши мешки со жратвой...

Нам становится грустно. Все это нам очень пригодилось бы. Если бы по-
езд отходил днем позже. Кат наверняка разыскал бы нас и принес бы нам
нашу долю.

Вот ведь невезение. В желудке у нас похлебка из муки - скудные лаза-
ретные харчи, - а в наших мешках лежат свиные консервы. Но мы уже нас-
только ослабели, что не в состоянии волноваться по этому поводу.

Поезд прибывает лишь утром, и к этому времени в носилках хлюпает во-
да. Фельдшер устраивает нас в один вагон. Повсюду снуют сестры милосер-
дия из Красного Креста. Кроппа укладывают внизу. Меня приподнимают, -
мне отведено место над ним.

- Ну обождите же, - вдруг вырывается у меня.

- В чем дело? - спрашивает сестра.

Я еще раз бросаю взгляд на постель. Она застлана белоснежными полот-
няными простынями, непостижимо чистыми, на них даже видны складки от
утюга. А я шесть недель не менял рубашки, она у меня черная от грязи.

- Вы не можете влезть сами? - озабоченно спрашивает сестра.

- Залезть-то я залезу, - говорю я, чувствуя, что взопрел, - только
снимите сначала белье.

- Зачем же? Мне кажется, что я грязен как свинья. Неужели меня поло-
жат сюда?

- Да ведь я... - Я не решаюсь закончить свою мысль.

- Вы его немножко измажете? - спрашивает она, стараясь приободрить
меня. - Это не беда, мы его потом постираем.

- Нет, не в этом дело, - говорю я в волнении.

Я совсем не готов к столь внезапному возвращению в лоно цивилизации.

- Вы лежали в окопах, так неужели же мы для вас простыни не постира-
ем? - продолжает она.

Я смотрю на нее; она молода и выглядит такой же свежей, хрустящей,
чистенько вымытой и приятной, как и все вокруг, трудно поверить, что это
предназначено не только для офицеров, от этого становится не по себе и
даже как-то страшновато.

И все-таки эта женщина - сущий палач: она заставляет меня говорить.

- Я только думал... - На этом я умолкаю: должна же она понять, что я
имею в виду.

- Что еще такое?

- Да я насчет вшей, - выпаливаю я наконец.

Она смеется:

- Надо же и им когда-нибудь пожить в свое удовольствие.

Ну что ж, теперь мне все равно. Я карабкаюсь на полку и укрываюсь с
головой.

Чьи-то пальцы шарят по одеялу. Это фельдшер. Получив сигары, он ухо-
дит.

Через час мы замечаем, что мы уже едем.

Ночью я просыпаюсь. Кропп тоже ворочается. Поезд тихо катится по
рельсам. Все это еще как-то непонятно: постель, поезд, домой. Я шепчу:

- Альберт!

- Что?

- Ты не знаешь, где тут уборная?

- По-моему, вон за той дверью направо.

- Сейчас посмотрим.

В вагоне темно, я нащупываю край полки и собираюсь осторожно сос-
кользнуть вниз. Но моя нога не находит точки опоры, я начинаю сползать с
полки, - на раненую ногу не обопрешься, и я с треском лечу на пол.

- Черт побери! - говорю я.

- Ты ушибся? - спрашивает Кропп.

- А ты что, не слыхал, что ли? - огрызаюсь я. - Так треснулся голо-
вой, что...

Тут в конце вагона открывается дверь. Сестра подходит с фонарем в ру-
ках и видит меня.

- Он упал с полки... Она щупает мне пульс и притрагивается к моему
лбу.

- Но температуры у вас нет.

- Нет, - соглашаюсь я.

- Наверно что-нибудь пригрезилось? - спрашивает она.

- Да, наверно, - уклончиво отвечаю я.

И снова начинаются расспросы. Она глядит на меня своими ясными глаза-
ми, такая чистенькая и удивительная, - нет, я никак не могу сказать ей,
что мне нужно.

Меня снова поднимают наверх. Ничего себе, уладилось! Ведь когда она
уйдет, мне снова придется спускаться вниз! Если бы она была старуха, я
бы еще, пожалуй, сказал ей, в чем дело, но она ведь такая молоденькая, -
ей никак не больше двадцати пяти. Ничего не поделаешь, ей я этого ска-
зать не могу.

Тогда на помощь мне приходит Альберт, - ему стесняться нечего, ведь
речь-то идет не о нем. Он подзывает сестру к себе:

- Сестра, ему надо...

Но и Альберт тоже не знает, как ему выразиться, чтобы это прозвучало
вполне благопристойно. На фронте, в разговоре между собой, нам было бы
достаточно одного слова, но здесь, в присутствии такой вот дамы... Но
тут он вдруг вспоминает школьные годы и бойко заканчивает:

- Ему бы надо выйти, сестра.

- Ах, вот оно что, - говорит сестра. - Так для этого ему вовсе не на-
до слезать с постели, тем более что он в гипсе. Что же именно вам нужно?
- обращается она ко мне.

Я до смерти перепуган этим новым оборотом дела, так как не имею ни
малейшего представления, какая терминология принята для обозначения этих
вещей.

Сестра приходит мне на помощь:

- По-малекькому или по-большому?

Вот срамота! Я чувствую, что весь взмок, и смущенно говорю:

- Только по-маленькому.

Ну что ж, дело все-таки кончилось не так уж плохо.

Мне дают "утку". Через несколько часов моему примеру следует еще нес-
колько человек, а к утру мы уже привыкли и не стесняясь просим то, что
нам нужно.

Поезд идет медленно. Иногда он останавливается, чтобы выгрузить умер-
ших. Останавливается он довольно часто.