живает. - Так оно и лучше. Пусть не ощущает своего сиротства, пока мо-
жет.
тушка.
года потерять их обоих, и как потерять.
хоньку и выкинул их за окно. Тут я понял, чем это пахнет для него. Гвоз-
дичками, жевал, чтоб заглушить. Он, должно быть, посчитал, что на от-
цовских похоронах прямой его долг клюкнуть, а может, это буфет спутал
его с отцом и не дал пройти мимо. По-моему, если уж приспичило тогда от-
цу продавать имущество, чтобы послать Квентина в Гарвардский, то куда
больше проку бы нам всем было, если бы он продал лучше этот буфет и на
часть денег купил себе смирительную рубашку с одним рукавом. Должно
быть, оттого во мне, по мамашиным словам, и компсоновского ничего нет,
что он проспиртовался без остатка, пока до меня дошла очередь. По край-
ней мере, я не слышал, чтоб он хоть раз предложил продать что-нибудь и
меня послать в Гарвардский.
перчатке - за эти перчатки прислали счет через четыре дня, точно двад-
цать шестого числа, потому что тогда ровно месяц исполнился, как отец
ездил к ним и чадо нам привез, и не захотел даже сказать ни где она, ни
как она, а мать плача спрашивает: "И ты с ним даже и не виделся? И не
попытался заставить его обеспечить младенчика? - а отец ей: "Нет уж, она
н. к центу его денег не притронется". А матушка: "Его по суду можно зас-
тавить. Он ничего не может доказать, если только... Джейсон Компсон! Не-
ужели вы были настолько глупы, что..."
рую колыбель притащить с чердака. Я и говорю Дилсп:
ялись, что у них как-то уладится и он не станет ее гнать, и мать все го-
ворит, бывало, что уж мою-то карьеру она просто не вправе подвергать
опасности, после того как семья столько сделала для нее и для Квентина.
не мне? Кто ж, как не я, всех вас вырастила?
ней мере, будет чем терзаться. - Снесли мы колыбель с чердака, и Дилсн
поставила ее в бывшей Кэддиной комнате. Того только матушка и ждала.
предстоит ли мне и так тяжелая борьба с тем, что она унаследовала?
ке, где я ее маму каждый божий вечер укладывала с тех самых пор, как она
подросла и стала у себя спать.
брошена собственным мужем. Бедный невинный младенчик, - говорит и смот-
рит на Квентину. - Ты не узнаешь никогда, сколько ты горя причинила.
ограждала. И уж все, что в моих слабых силах, сделаю, но ее защищу от
заразы.
рит Дилси.
беспокойная старая женщина. Но я знаю, что нельзя безнаказанно попирать
установления господни.
спальню миссис Кэролайн.
когда не должна. Ни разу не должна услышать это имя. Дилси, я запрещаю
тебе произносить это имя при ней. Я вознесла бы хвалу господу, если бы
она могла вырасти и не знать даже, что у нее есть мать.
тушка. - Но теперь я уже больше не могу. Мы должны решить это сейчас же,
нынче же вечером. Либо это имя никогда не будет произнесено в ее при-
сутствии, либо увозите ее прочь, либо же уйду я. Выбирайте.
пусть и останется, Дилси.
того света. Идите-ка в постель, я вам стаканчик пунша сделаю, и спите
себе. Небось за все эти разъезды ни разу не выспались.
доктор не велит? Зачем ты потворствуешь ему? Вся его болезнь в этих ста-
канчиках. Ты на меня взгляни, я тоже ведь страдаю, но я не так слабоха-
рактерна, и я не пью, не свожу себя в могилу этим виски.
себе на жизнь никчемными предписаниями: делай, пациент, чего сейчас не
делаешь, принимай, чего не принимаешь, - и в этом весь предел наших поз-
наний в устройстве выродившейся двуногой обезьяны. Сегодня врача, а
завтра ты еще духовника мне приведешь. - Матушка в слезы, а он вышел из
комнаты. Сошел вниз и - слышу - скрипнул дверцей буфета. А ночью я прос-
нулся и опять слышу, как он сходит к буфету. Матушка уснула, что ли, по-
тому что в доме стало тихо наконец. И он старается, чтобы не зашуметь,
отворил дверцу неслышно, только видно подол ночной рубашки и босые ноги
у буфета.
так она и не просыпалась еще.
ладно теперь. Постелю себе тюфяк тут же рядом через коридор, чтоб вам
ночью не вставать к ней.
дусь. Я буду счастлива остаток своей жизни посвятить ей, если только
смогу оградить ее...
спать, - говорит она мне. - Тебе завтра в школу вставать.
тебя господа.
лишилась, то хоть за то благодарение господу, что ты мне оставлен, а не
Квентин. Слава богу, что ты не Компсон, ибо все, что у меня теперь оста-
лось, - ты и Мори", а я и говорю: "Ну, я лично мог бы обойтись без дяди
Мори". А он знай гладит руку ей своей перчаткой черной и бубнит невнят-
но. Перчатки снял, только когда очередь дошла кинуть ком земли лопатой.
Он почти самый первый стоял, где над ними держали зонтики, и могильщики
то и дело ногами топали, стучали заступами, чтоб налипшую грязь сковыр-
нуть, и комья глухо шлепались на крышку, а когда потом я отошел к каре-
те, то увидел, как он за чьим-то могильным камнем тянет из бутылки. Я
думал, он навеки присосался, а на мне мой новый костюм, но хорошо, что
на колесах еще не так много было грязи, только все равно матушка увидела
и говорит: "Нескоро теперь у тебя будет новый", а дядя Мори ей: "Ну, ну,
ну. Не волнуйся ни о чем. Ты всегда можешь на меня рассчитывать".
него, но я и не вскрывая знаю, о чем там. Я его письма уже сам писать бы
мог или читать мамаше наизусть, набавив десять долларов для верности. Но
то, третье, меня так и подмывало проверить. Прямо чувство такое, что уже
надо ждать от нее очередной каверзы. С того первого раза она поумнела
все же. Я тогда ей быстро дал понять, что со мной - это не с отцом иметь
дело. Стали засыпать могилу, матушка расплакалась, конечно, и дядя Мори
усадил ее в карету и укатил с ней. "А ты, - говорит, - сядешь в любой
другой экипаж; тебя, говорит, каждый с удовольствием подвезет. А мне
придется сейчас сопровождать матушку". Я хотел ему сказать: "Да-да, оп-
лошность ваша, конечно. Вам надо было две бутылки взять, а не одну". Но
вспомнил, где мы, и промолчал. Им что, пускай я мокну, зато мамаша хоть
всласть набеспокоится, что я воспаление легких схвачу.
грязь заступами, вроде раствор для кирпичей готовят или забор ставят, и
стало не по себе как-то так, и я решил пройтись, что ли. Но если пойду
по дороге в город, то они нагонят в экипажах, сажать к себе станут, и я
подался от дороги к негритянскому погосту. Встал от дождя под деревьями,
где слегка только покапывало и откуда видно будет, когда кончат и уедут.
Скоро все уехали, я еще чуть подождал, потом пошел оттуда.
гилы увидал ее: стоит в черной дождевой накидке и на цветы глядит. Я
сразу понял, кто это, - еще прежде чем она обернулась, посмотрела, под-
няла вуаль.
ней.
к нам. Я думал, у тебя хватит ума не приезжать.
на пятьдесят, не меньше. И Квентину на плиту кто-то положил букетик. -
Ума, говоришь?
Ты ни о ком не думаешь. Тебе на всех плевать.