снимся, ты снишься и моя мама, и Вениамин Семенович, и Петька, и даже тот старик
в коляске, который считает его своим сыном. Мы играем все в одном спектакле.
-- Нет, я не играю, вот в школьном спектакле я играла Соню Мармеладову. Правда,
он догадался. Эн Че на кладбище подошел ко мне и сказал: вы мне Соню проститутку
напоминаете. Мне так стало стыдно. Он такой с виду мягкий, вначале
соболезнования выражал, а потом прямо так и сказал. И еще попросил за отцом
поухаживать. Я, конечно, отказалась, а когда все это случилось, пришлось. Даша,
помолчала и добавила:
-- А Пете подарил конфету шоколадную. Петька любит сладкое и взял с радостью,
расслабился, развернул красивую обертку, а там пусто. Понимаешь, как в одном
старом черно-белом фильме, плохой дядька дарит ребенку обманку. Дарит и смеется,
мол, шутка, и там еще паренек в фильме сказал, я запомнила на всю жизнь: "Дядя,
вы дурак?". Я именно это "вы" запомнила.
-- Нет, он "ты" сказал, -- поправил Андрей, -- Странно, где ты могла видеть
такой старый фильм, я думал их, теперь считают ненужными, эти фильмы
шестидесятых.
-- Нет, показывают в неудобное время. Ну так вот, эНЧе точно так, как в том
фильме, улыбается, а говорит совсем другое.
-- Я знаю, -- перебил Андрей, -- про пустоту я знаю...
-- Да, говорит пустота -- это лучшее, что можно подарить ребенку.
-- А что Петька? -- заволновался Андрей. Даша улыбнулась.
-- Петька сказал, что в пустоте летает топор, купленный на чертовы деньги. А
астрономы наблюдают в телескопы восход и заход топора. У Петьки каша в голове,
он перепутал Карамазовский топор с Раскольниковским. Но есть еще один, мы купили
в качестве реквизита за пятьдесят тысяч, только не обычный наш топор, а новый --
похож на индейский томагавк.
-- Это не у Петьки в голове каша, а у эНЧе. -- Андрей задумался и ему пришла в
голову новая мысль, -- Наверное, Новому Человеку в детстве тоже такую конфету
подарили и, чтобы исправить положение вещей, он решил пустоту внутри красивой
обертки превратить в золото мира.
Даша пошурудила в золе и выкатила из кострища фигуристую, как спутник Марса,
картофелину.
-- Хочешь есть?
Андрей кивнул головой и поднял с земли аналог небесного тела. Тело было горячим
и он стал перебрасывать его из ладони в ладонь и шумно пыхтеть на него морозным
паром.
-- Да погоди же, пусть остынет, -- смеясь, посоветовала Даша, доставая второй
спутник.
-- Я в детстве астрономией увлекался, -- Андрей протянул картошку и так и держал
ее, несмотря на боль, -- Смотри, картошка похожа на планету. Еще горячую,
новенькую, а мы, как боги, дышим на нее, чтобы на ней пробудилась жизнь.
-- Да нет, чтобы съесть, -- опять засмеялась Даша.
-- Значит Ван Гог рисовал богов, а я-то думаю, почему эти бедные люди кажутся
мне такими прекрасными. А мы убили этих людей...
-- Не мы, а он.
-- Не знаю, ничего не знаю, я сыграл свою роль отменно.
-- Перестань, ты единственный, кто сейчас пытается что-то исправить.
-- Я, Даша, трус, и от этого все и произошло.
-- Это ты про арку?
-- Рассказал... -- Андрей попытался сковырнуть черную хрустящую корку.
-- Но ты ведь на Ленинском... это же подвиг...
-- Именно, понимаешь, подвиги люди совершают из трусости. От неумения помочь. --
Андрей, сказал это просто, глядя в Дашины глаза. -- Если не можешь помочь --
сойди с ума. А я даже с ума не сошел, не смог. Не было сил, не знаю, я не мог ни
с кем разговаривать, матери два месяца не отвечал на письма, стыдно было. Ведь я
у нее один.
-- Эх, Умка, Умка... -- только и сказала Даша.
В этот момент из-за спины Ломоносова, где была такая же темень, как на картинах
Рембрандта, таинственно поскрипывая, появился старик. Пожалуй, он был
единственным человеком в этом городе, кого не огорчало отсутствие снега. В своей
спортивной шапочке с буквой "С" в ромбике он напоминал участника специальных
гонок для инвалидов. Андрей удивился, что не заметил его раньше, следовательно,
инвалид все время был здесь рядом. Тот быстро подрулил прямо к молодому человеку
и внимательно посмотрел в его лицо. Так историк пытается найти в настоящем
отблеск минувшего времени. Он смотрел еще несколько мгновений и потом тихо, но
уверено прошептал:
-- Умка.
Тогда старик подъехал еще ближе, неожиданно крепко схватил Андрееву руку,
испачканную в золе, и поцеловал ее. Андрей как-то брезгливо отскочил, но старик
пододвинулся опять:
-- Прости меня.
-- За что? -- наконец обрел голос Андрей.
-- Он мучил меня, специально, -- захрипел старик, -- он специально все
подстроил, чтобы я каждый день, каждую минутку видел того человека.
-- Да кто он? Кто подстроил? Какого человека? -- Андрей абсолютно ничего не
понимал.
-- Простите, я плохо говорю, я давненько не говорил, да если честно признаться,
никогда еще и не говорил нормально, поэтому-то я и путаюсь, но чувствую все
очень точно, понимаете?
-- Нет, -- честно признался Андрей.
-- Ах, действительно, точно пес, все понимаю, да сказать не могу, вот именно что
пес, все дело в этой собаке, скажите, зачем он ее притащил?
Андрей посмотрел на Дашу, пытаясь понять, что стоит за этим нервным потоком. Он
только видел, что старик чем-то болеет, но отчего такая путаница, в которой и
ему, Умке, находится место.
-- Эту собаку, но дело-то, конечно, не в ней, дело, конечно, совсем в другом, в
страшном липком потоке, который захватил нас всех, тогда, там, но, ей-Богу, не
ведали, не понимали, думали, так проскочим, пили, жрали, но, и то сказать, ведь
все ж для вас думали, для нового человека, то есть не то, нет ...
-- Старик начал испуганно отмахиваться от чего-то руками, -- нет, не нового
человека, для кровинушки, для ребеночка, они малые совсем, ничего не знают о
будущем, и как же не постараться... ведь оно же твое, родное, а он... -- старик
прервался махнув кудато в сторону Лужников, -- до сих пор там под стеклом,
впрочем, конечно дело-то не в нем, а в нас, во мне, да и что он теперь? Да и что
он тогда? Ведь были и другие, с Богом, но знаешь, Умка, вы уж простите, что я на
ты, мы все-таки, ах, опять не то, не надо бы это "мы" вовсе употреблять, потому
что именно из-за этого "мы" все и происходит, но отчего же я не боялся Бога-то,
да очень понятно, -- теперь старик как-то обрадовался, будто наконец обрел
нежные слова, -- потому что не было Его, понимаешь, какая подлость, не было
Бога, его и нет совсем! Старик замолчал или остановился, но вовсе не для
эффекта, а казалось, именно сейчас до него самого доходит смысл своих слов.
-- Если не веришь, что он есть, то нет, ей-богу, нет! а он притащил этого пса и
мучил... и теперь так все решилось.
Даша подошла к плачущему старику и обняла его голову:
-- Ничего, ничего, Георгий Афанасьевич, все уже прошло, успокойтесь. Мы теперь
на Ленинских Горах, вы же так хотели здесь побывать.
-- Нет, нет, Дашенька, ничего не прошло, все только начинается, я не думал, что
так скоро, то есть я забыл уже, и вдруг, вы, молодой человек, не обижайтесь на
меня, я так рад, что вы мне позволили...
Андрей ничего не понимал.
-- Ведь, я не у вас руку поцеловал, у него...
-- У кого?
-- У вашего отца, -- выдохнул старик.
31
Доктор прочел первый абзац и ничего страшного не произошло. Впрочем, именно это
его и насторожило. И еще, рассказ был набран предательски крупным шрифтом, и
конец его казался далеким. Он оторвался от смертельного рассказа и, подышав на
шариковую ручку, записал на листках "Для заметок": "Текст чем-то напоминает
популярную статью, когда автор заведомо знает больше, чем читатель, во всяком
случае, он так думает, и это его знание предполагается настолько сложным, что
его следует упростить, расцветить и как-то донести читателю. Но главное, умный
популяризатор знает, что результатом прочтения должно стать не понимание
предмета, а такое радостное впечатление, будто предмет стал понятен. Пишет
монологически, то есть безо всяких лишних словоблудий и борьбы идей, короткими,
уверенными фразами. Держит дистанцию и долбит в одно место. Кроме того,
персонифицирован. Читающий чувствует, что обращаются именно к нему. Здесь
применяются так называемые места общего пользования, успешно эксплуатируемые
экстрасенсами, астрологами и обычными психоаналитиками. Например, если сказать,
что вы "человек не злой, а просто вспыльчивый", или "общительный, но в сущности
одинокий", или "у вас так много дел, и только занятость мешает вам иногда прийти
на помощь", и читатель сразу поймет, что речь идет лично о нем." Доктор
специально писал подробно, не заботясь о стиле, стараясь точно передать свои
впечатления. Потом опять начал читать. Теперь его мнение укрепилось. Стали
появляться имена философов, мыслителей, перемежаемые элементарной похабщиной,
психологически точно вкрапленной в единственно нужные места. Это было страшно и
дико, и еще его охватила твердая уверенность, что где-то он уже это видел,
что-то до боли знакомое, но нет, не из литературы, но тоже где-то прочитанное,
то есть испытанное при прочтении, и ему стало не по себе.
Он хотел тут же об этом записать на пустых листках. Кстати, наличие этих пустых
листов в книге, предназначенной убить читателя, произвели на доктора какое-то
особое гнетущее его душу впечатление и, так и не записав очередных мыслей, он
решил сначала дочитать до конца и этот абзац, но увлекшись, проскочил красную
строку...
Его поразило не то, что писавший обращается именно к нему, а то, что тот
использует его собственные мысли, причем некоторые из них были даже еще не
продуманы до конца, а здесь уже блистали как новенькие жигули, сошедшие с
конвейера. Как ездят жигули -- известно, но это было уже и неважно. Доктор
увлекся. Так увлекаются горением сухие сосновые щепки, когда их поджигают для
развода. Мысль о щепках, и тем более о костре, рядом с дымящимся еще зданием его
родной клиники, вполне была объяснима, тем более что как раз именно благодаря
Доставалов Александр
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Никитин Юрий