Чтение 35–й страницы книги ~Инструктор спецназа ГРУ~

голосом сказал Быков и укусил ее в губы - не поцеловал, а именно укусил, как
собака, до крови. Она замычала от боли и ужаса, и тогда он отпустил ее грудь
и, схватив освободившейся рукой за волосы, поволок в кухню и швырнул на
аккуратно застеленную серым шерстяным одеялом кушетку.

Она больно ударилась спиной о край кушетки. Что-то хрустнуло - не то
спина, не то рассохшееся дерево. Валентина попыталась отползти, забиться в
угол. Горло жутко болело и было каким-то чужим - она не могла крикнуть, как
ни старалась.

Казалось, гортань сузилась до размеров игольного ушка и оттуда исходил
только слабый свистящий хрип. Левая грудь будет вся в синяках, мелькнула
абсурдная мысль.

- Только пикни, жидовская морда, - сказал Быков, - сверну шею, как твоему
Климову.

Он шагнул к кушетке, и тут позвонили в дверь.

***

Вернувшись домой на метро, Виктор так и не смог заснуть до самого утра.
Он ворочался на скрипучей кушетке, жгутом скручивая простыню, то и дело
вставал, пил из-под крана отдающую хлоркой воду, курил, меряя кухню шагами,
пока не кончились сигареты. Включая свет, видел, что дым повис в кухне, как
облако, заполняя собой все пространство. В темноте он, казалось, душил еще
сильнее, но держать свет включенным подолгу Виктор боялся: за ним могли
следить. А уж о том, чтобы открыть форточку, не могло быть и речи...

В ванне брюхом кверху плавала дохлая плотва. Как ни странно, хотелось
есть, но плотва вызывала отвращение - есть эту рыбу было бы почти
каннибализмом. Все равно, что жевать этого старого жида.

От волнения и от неимоверного количества выкуренных сигарет опять начала
разламываться голова. Лучшее средство от головной боли - это гильотина,
вспомнилось вдруг не к месту. Гильотиной сейчас не пользуются. Интересно,
как в наше время расстреливают? Или уже не расстреливают? Не помню, черт...

Неужели все-таки попался? Нет, не может быть. Отпечатков пальцев он там
не оставлял, а на машину они, кажется, не обратили внимания. А если
обратили?

Машину нужно будет непременно забрать, только не сейчас. Сейчас там
наверняка полно народу - весь квартал, наверное, перебудили. Было бы, из-за
чего... Машину надо забрать утром. Если что - возвращался из гостей, под
банкой, естественно, понял, что не доеду, поставил машину и поехал на такси.
Таксист может подтвердить.

А у кого был в гостях? Н-да... В баре я был. Какой там бар поблизости?
Или на рыбалке. Вон и рыба. Да, выпил. Люблю, знаете ли, на природе выпить.

Перебрал, сам не помню, как меня туда занесло... Понимаю, что нельзя, так
что ж мне было - в лесу под елкой ночевать? Я, знаете ли, инвалид. Воин,
блин, интернационалист. Контуженный и отмороженный. Могу справку показать. А
Гершковича вашего я знать не знаю и знать не хочу - есть грех, не люблю я
эту породу.

За окнами начинало сереть, и скоро предметы в кухне стали приобретать
привычные очертания. К этому времени Виктор почти успокоился: в конце
концов, визит ментов в лавку мог быть чистой случайностью, никак не
связанной с ним, Виктором Быковым. Но, случайность это или нет, не заметить
труп они не могли, так что расслабляться не стоило.

Уже в половине восьмого утра Быков был у магазинчика. Здесь все еще
стояли милицейские машины, в которых безмятежно дремали водители - то ли
совесть У них была чиста, то ли не было ее вовсе. На крылечке маячил
скучающий сержант с автоматом под мышкой. Сержант Виктору не понравился, и
он стал с преувеличенным вниманием изучать фонарный столб, облепленный
объявлениями, налепленными так густо и многослойно, что его поверхность
напоминала шелушащийся древесный ствол - березовый, пожалуй. Виктор уже
собрался было для вида оторвать пару бумажек с телефонами, но тут сержант,
которого, видимо, окликнули изнутри, встрепенулся, придал своей сонной
физиономии деловой служебный вид и скрылся в магазине.

Стараясь не торопиться, Быков пересек улицу и сел за руль своего
"москвича". Свернутая в квадрат пленка по-прежнему лежала на сиденье. Мотор,
чихнув, завелся, и Виктор, неторопливо отъехав от обочины, медленно
прокатился мимо милицейских машин. Водители по-прежнему дремали. Он выехал
на улицу с двухсторонним движением и направил "броневик" к дому. По дороге
он заехал на заправку, а заодно купил водки и сигарет нанеся тем самым
чувствительный удар по своему бюджету - до пенсии оставалась неделя.

Все-таки это было не правильно. Оставшийся лежать на полу труп старика
каким-то образом разрушал стройную, налаженную систему, мешал, вот именно,
как крошка под простыней. И не в том дело, что Виктора могли арестовать - в
конце концов, на войне как на войне. За идею надо не только сражаться, за
идею надо быть готовым умереть. Именно мученичество делает идею бессмертной.
Взять хотя бы христианство. Получило бы оно такое широкое распространение,
не предай Иуда Христа? Вряд ли. Получается, что и от евреев на свете бывает
польза.

Нет, оборвал он себя. Совсем не это должно получаться. Получается совсем
другое. Идея нуждается в мучениках, требует полива и удобрения. Кровью и
прахом... И чем величественнее идея, тем больших жертв она должна требовать.

Гитлер это хорошо понимал, но он был псих и сифилитик и, естественно, все
изгадил и испортил со своими вечными истериками и дурацкой челкой.

"Готт мит унс", - вспомнил Виктор. Так они писали на пряжках солдатских
ремней. "С нами бог". Вот тут-то они и просчитались. Высоковато занеслись.
Бог испокон веков был, есть и будет с русскими. Бог не выдаст. Виктор,
конечно, в диктаторы не метит. Нам бы свое дело делать потихонечку, мы не
гордые. А из искры, как известно, возгорится пламя... Во глубине сибирских
руд. Во глубине сибирских руд недаром слышится кряхтенье. Не пропадет ваш
скорбный труд - дерьмо пойдет на удобренье. Классика бессмертна, господа
жидомасоны. А В. Быков, хоть и не бессмертен, но пока что жив и ни в тюрьму,
ни на тот свет не собирается. Мы с вами еще споем. И съездим на рыбалку.

Остаток дня он провел дома, никуда не выходя и методично напиваясь. Он
крутил на стареньком проигрывателе пластинки Высоцкого и на всякий случай
готовился к худшему, но за ним все не приходили. Иногда он вспоминал
Валентину Климову - ее длинные ноги никак не шли из головы, сколько он ни
обзывал себя зоофилом и извращенцем. Он решил выждать неделю, а потом
нанести вдовушке визит.

В конце концов, женщина нуждается в утешении, так что откладывать это
дело в долгий ящик не стоило. И потом, там ведь остался еще один
полужидок...

Эта идея настолько завладела его воображением, что он открыл вторую
бутылку водки, несмотря на то, что закуски в доме не осталось никакой, если
не считать пресловутой плотвы, которая уже начала попахивать - он так и не
удосужился вынуть ее из ванны. Шатаясь, Быков добрел до ванной, выпустил
воду, выгреб проклятую рыбу и, не откладывая, выкинул в мусоропровод.

К шести часам вечера он уже подпевал Высоцкому не лишенным приятности
голосом, а в восемь нацепил орден и долго чистил наган непослушными руками.

Он так и уснул, сидя за столом и уронив голову на полуразобранный
револьвер, с куском промасленной ветоши в руке. Проснулся он в пять утра от
того, что затекла спина, выключил на кухне свет, перебрался на топчан и
проспал до половины одиннадцатого.

Его разбудил орден, немилосердно впившийся в грудь своими лучами. Кроме
того, болела голова, во рту творилось черт знает что - смесь пустыни Сахары
с солдатским нужником, и вдобавок необходимо было облегчиться.

Выйдя из своего совмещенного санузла, он с недоумением уставился на
лежащий посреди стола разобранный наган. Подойдя, пересчитал патроны: слава
богу, все были на месте. Значит, стрельбы вечером не было. Зато в памяти
ощущался огромный провал, в котором, черт возьми, могло скрываться что
угодно - от танцев голышом на балконе до убийства. Виктор пощупал все еще
висящий на груди орден. Да, перебор налицо. Как же это его так угораздило?

Он отвинтил орден и положил в коробочку, потом занялся револьвером.
Голова трещала безбожно. В бутылке на столе оставалось еще с полстакана
водки, и он жадно высосал ее прямо из горлышка. Головная боль понемногу
отступала.

Быков собрал наган и открыл тетрадь с хоккеистами на обложке. Гершковича
можно вычеркнуть, хотя дело прошло негладко и может оказаться для него
последним. Он поставил напротив фамилии старого еврея крестик. Крестик
получился тоже негладкий, кривой и дрожащий, как и вся эта вонючая история.
Следующим в списке стоял Забродов. Виктор сжал кулаки, испытывая привычный
прилив ненависти.

Если бы не Забродов, ничего этого не было бы. Да, старый гриб остался бы
в живых и еще какое-то время коптил бы небо, но недолго. Он ведь и вправду
был очень старый и вскоре благополучно ушел бы на два метра под землю и без
посторонней помощи. А Виктор нашел бы кого-нибудь помоложе, и все было бы,
как всегда.

Погоди, сказал он себе, а уж не сам ли Забродов все это организовал? Обо
всем догадался, выследил его, навел на старого букиниста и позвонил в
милицию. И ведь они почти взяли меня с поличным, с содроганием понял он.
Если бы я сразу принес пакет с собой... А теперь-дудки. Адреса моего
Забродов не знает.

Конечно, все остальное ему известно, и найти меня для милиции раз
плюнуть, но улик у них никаких. Хорошо, что я тогда книги не взял. Уберег
господь.

Он истово перекрестился на дешевую иконку, висевшую в углу кухни.

Ревностным христианином Быков сделался в "Памяти" - там это весьма
приветствовалось, но не в этом же, черт побери, дело! Просто там он увидел
свет истинной православной веры и понял, что без этого русскому народу с
инородцами не справиться.

Он покосился на наган. Да, похоже, что настало время им воспользоваться.

Забродов был пониже Быкова и поуже в плечах, но Виктор, как профессионал,
прекрасно понимал, что рост и ширина плеч не всегда имеют первостепенное