красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.
не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.
насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который
мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши
сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось,
воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем,
подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на
зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу
эпитетов.
Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным
- вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение
сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы
наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную
конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера,
метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это
сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить
свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит,
невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть
до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без
связи с Большой землей.
до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев.
Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.
была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины
"ГАЗ-51". Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.
острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно
огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера
плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс.
Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?
Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же
месте, где она находилась две недели назад.
точно, - указал он на восток. - Все, что плывет, попадает как в воронку и
стягивается в самое узкое место - в горловину. Поэтому камера к нам
вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.
закончился.
напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом
справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что
измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не
менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.
подыскивая более мягкие выражения. Что заставило меня забраться в такую
даль? Что вынесу я из этого плавания, кроме хронической дистрофии, или того
хуже - развившейся от непомерных нагрузок гипертонии. Вместо плюс сто
процентов (а кое-где и выше) пустынного коэффициента вкупе с безводными,
которые получают нормальные люди, работающие в условиях, минус сто
восемьдесят кровных рублей, уплаченных за питание и дорогу, и опять-таки
минус двадцать четыре дня честно заработанного отпуска. Кто и какими
коврижками меня сюда заманил? Романтикой? Так она кончалась в первый же
день плавания. Романтика - создание нежное, утонченное, бытовизма не любит.
Ей пустые болтанки на морской воде да боль от ожогов по всему телу
противопоказана. Она хороша дома, возле телевизора, когда грелка под ногами
и форточка на запоре. Тогда после второго ужина хоть на Эверест... А здесь
жара да мокрота, и только. Что ж, каждого, кто неделю в мокрых штанах
просидел, романтиком называть? Так тогда, извините, до двух лет мы все
романтики. Какая прелесть в том, что я надрываюсь дни напролет и не могу
быть уверенным, что завтра не будет хуже? Хотя, если честно, я сомневаюсь,
что хуже бывает.
человечек, состоящий из тонких мышц и четырех литров теплой крови, ее
бесконечной силе и могуществу! Прихлопнет, как разозлившийся конь слепня, и
фамилии не спросит.
Вернее, не только, в противном случае я бы сошел с дистанции на острове
Барса-Кельмес. Ничто бы меня не удержало. Тогда что? Я не ищу землю
обетованную. Меня не ждет впереди неоткрытый материк, а этот вынырнувший из
глубин остров никого не заинтересует, в любой момент он может вновь
погрузиться в пучину. Меня не увековечат в географических названиях. Я не
разбогатею в конце пути. Я рискую просто исчезнуть из жизни. Кроме
нескольких самых близких мне людей, этого никто не заметит. Во имя чего я
рискую? Я задаю себе этот вопрос и не знаю на него ответа. Может быть, его
просто нет здесь, на острове?
живота. Я смутно знаю, что такое грыжа, но в том, что она скоро вылезет -
уверен! Задыхаясь, подволакиваю ноги по донному ракушечнику.
остановки, - даю я себе внутренний зарок.
книжек, потянуло на остренькое. Только ведь об это остренькое и порезаться
можно. Не подумал об этом. Ума не хватило! Теперь хлебай эту самую
романтику ложками и не жалуйся! Никто тебя сюда за уши не тянул! Чего бы я
ни дал сейчас, лишь бы оказаться дома, в своем, не таком обширном, как
этот, но зато надежном, понятном до мелочей мирке. Мой дом - моя крепость -
верно во всех отношениях. Там я повелеваю обстоятельствами - здесь они мной
вертят, как хотят.
наступит темнота. А еще надо готовить сигнальные костры, бивак.
недвижимо лежим, приходя в себя. Перенапряженные мышцы ноют. Я ни о чем не
способен думать, даже о еде! Я опустошен. Во мне живут только боль и страх
перед тем моментом, когда надо будет вставать и снова работать. Если бы не
они, можно было бы подумать, что я умер. Я прикрываю глаза и проваливаюсь в
короткий, но глубокий сон. Но даже в сновидениях присутствуют все те же
боль и страх. На этом проклятом острове мне от них не избавиться.
боль. Замотал головой - не помогло. Наклонившись, уперся лбом в песок.
Через минуту боль слегка отпустила.
можно было обнаружить, лишь пройдя метров четыреста по воде до основного
острова. Сергей пристраивался печь лепешки. Выложил очаг, собирал сухие
веточки, колючую траву, связывал их в пуки, в таком виде горение протекало
более экономно. Запасенных дров могло хватить не более чем на тридцать
минут. За это время мы с Татьяной должны были раздобыть дополнительное
топливо.
по пояс. На берегу разошлись в разные стороны. Татьяна обследовала
прибрежные пляжи, я пошел в глубь острова. Под ногами хрустел ракушечник.
Ничего, что могло дать пищу огню, не находилось. Я взошел на ближайший холм
и от неожиданности замер. Впереди было море. Не залив, где мы блуждали
столько дней, настоящее море, синее до черноты. Здесь остров был в ширину
не больше четырех километров. Развернувшись, я побежал навстречу Войцевой,
сообщить радостную весть.
столб, который наверняка проделал водное путешествие не меньшее, чем мы.
Мое сообщение Войцева встретила без особого энтузиазма.
раз поражала меня своим обычно не свойственным женщинам хладнокровием. Я
представил, как придется тащить здесь плот, и мои восторги поостыли. Неделя
изматывающего труда - это, если пойдет гладко.
подлезть под него плечом.
неизвестно сколько лет пролежавшее у самой воды, способно гореть.
Если Татьяне что-то взбрело в голову, спорить безнадежно, тем более что
сегодня она явно не в духе. У нее хватит терпения простоять вот так,
изображая жертву моей невоспитанности (не мог помочь слабой женщине), и
час, и два. Понося в уме упрямство, я подлез под второй конец бревна. Шли,
шатаясь на нетвердо ступающих ногах. Для наших ослабевших тел нагрузка была
явно велика.
саксаула. Навлекать на свою голову справедливый гнев Сергея за возвращение
без топлива - бревно за дрова я не считал - не хотелось. Пусть лучше
пострадают мои руки из-за лишнего груза, чем и без того расшатанные нервы