настораживало другое: почему не нашли транспорт поближе или в самом
Заркенте. Очень деятельное личное участие в расследовании преступления
принимал полковник Халтаев, но угонщика-убийцу так и не нашли. В конце
концов, как и рассчитывали, списали смерть на дорожно-транспортное
происшествие и на то, что Абрам Ильич, как обычно, был пьян, хотя вдова
уверяла, что он уже три дня не брал в рот спиртного, страдая болями в
желудке. Боли болями, но экспертиза установила наличие алкоголя в крови и
желудке погибшего, могли и влить бутылку водки -- типичный прием, когда
совершают преднамеренный наезд...
уснуть, не пытается он даже прилечь, собираясь встретить своего шофера
Усмана бодрствуя. Он хочет переключиться на сегодняшние дела в колхозе
"Коммунизм": решили на горных склонах у Карасу, неподалеку от его любимого
моста, разбить тридцать гектаров виноградника -- семья Ахмаджановых просит
сдать ей эту землю в аренду на десять лет, а руководство хозяйства
противится: заранее подсчитало, какие большие деньги заработают арендаторы,
если дело пойдет у них на лад. А оно наверняка пойдет, потому что жив еще
дед Ахмаджановых, Бозор-ака, крепкий восьмидесятилетний старик. Чудом он
сохранил у себя во дворе какой-то редкий и урожайный сорт лозы. Кроме него,
пожалуй, в районе из-за хлопка и не осталось настоящего виноградаря, а отец
и дед самого Бозора-ака испокон веку славились в крае богатыми
виноградниками.
Ахмаджановых: и лозу возродить в районе, и людям дать почувствовать
утраченное чувство хозяев земли. Туго идет арендный и семейный подряд в
районе: не верит народ из-за бесконечных шараханий, что очередная затея
всерьез и надолго. Говорят, мы своим потом и мозолями поднимем вам бросовые
земли, взрастим сады, огороды, бахчи, виноградники, пастбища, а вы тут как
тут -- опять что-нибудь придумаете и отберете ее в общее пользование, на
готовенькое аппетиты у вас хоть куда. Наконец решилась семья взять неудобья,
и опять препятствия чинят, делят заранее шкуру неубитого медведя. Приезжал к
нему в райком сам Бозор-ака с жалобой, долго о жизни беседовали, и не только
о виноградниках, даже об Афганистане поговорили.
задерживаются, хотя его очень волнует семейный подряд. Не хочется думать и
об Афганистане, и об "афганцах", что придут домой со дня на день. В районе
ждут возвращения двенадцати парней. Он вчера с военкомом обсуждал, как
торжественнее встретить ребят. Есть среди них и сержант, награжденный двумя
боевыми орденами, на него очень рассчитывает Махмудов. Нынешний секретарь
райкома комсомола ни рыба ни мясо, одно на уме -- сделать партийную карьеру,
лезет все время на глаза, но Пулат Муминович видит его насквозь, хватит ему
одного Халтаева.
словно дуновением холодного ветра, прерывается ход воспоминаний. Секретарь
райкома как бы вновь осматривает ночной сад, высокое звездное небо над
сонным поселком. Взгляд его бесцельно блуждает по темному двору и упирается
в распахнутую настежь дверь летней кухни. Мрачная тень могучего дуба уже
отступила далеко и покрыла собой бетонный сарай и часть малинника. Кухонная
дверь, освещенная лунным светом, наталкивает на мысль о чае, и он торопливо
поднимается с айвана и направляется к газовой плите. Он смотрит на голубое
пламя и пытается сосредоточиться на делах в колхозе "Коммунизм", но мысль о
полковнике Халтаеве не покидает его, и теперь он уже вполне осознанно
произносит вслух: -- Халтаев... Халтаев...
рассказал, то ли желая придать себе вес, значимость, то ли желая показать,
насколько близок он с секретарем обкома. Одного не знал Пулат Муминович: чем
же все-таки был обязан тот полковнику -- об этом Халтаев не распространялся
даже по пьянке. Пытался Пулат Муминович выведать тайну не раз, но сосед
всегда ловко уходил от ответа, ибо и пьяный понимал, что этим подпишет себе
смертный приговор. О некоторых делах полковника Махмудов запоздало узнавал
по судебным и газетным материалам. Нет, в них не указывалось на прямое
участие Халтаева, но Пулат Муминович теперь не сомневался, что то там, то
тут сосед прикладывал руку.
полковника пользовался регулярно -- ему он доверял больше, чем кому-либо из
работников органов, ценил он его даже выше, чем свояка, начальника ОБХСС
Нурматова. Может, он специально не забирал Халтаева в центр, потому что
район был под рукой, всего в каких-нибудь пятидесяти километрах от Заркента,
и полковник почти через день бывал у своего патрона. Скоро в крае все знали,
что рядовой полковник из района наделен особыми полномочиями.
понимая, что упустил дружбу с влиятельным зятем самого вождя, генералом
Чурбановым, -- тут надо признать, что каратепинский коллега опередил его.
Теперь-то Наполеон внимательно следил за прибывающими из Москвы гостями. Он
даже принял по-царски министра рыбной промышленности, хотя, казалось бы,
зачем ему, сухопутному владыке, хозяин морских просторов. А так, на всякий
случай: сегодня рыбой командует, а завтра, глядишь, в народном или партийном
контроле будет кресло занимать -- тогда уж дружбу заводить будет поздно.
народный обычай, традиции, и тут полковник оказался непревзойденным
мастером. Он придумал простой и безотказный ход, который вроде не ставил в
неловкое положение и тех, кто давал, и тех, кто брал, тем более что оставлял
лазейку в случае отказа от денег.
роскошные парчовые и бархатные халаты, шитые золотом, непременно с
глубокими карманами. В халат обряжали открыто, принародно -- вроде
отказаться неудобно, а в кармане лежала банковская упаковка купюр разного
достоинства -- давали по рангу. Союзному министру полагалась самая
крупная, из сторублевок.
прегрешения, он признается во многих взятках, исключая бакшиш из Заркента.
Он был уверен, что ход полковника Халтаева гениален и недоказуем, но и люди,
ведшие дознание, были не глупее начальника милиции из Узбекистана. Очень
удивился бывший министр, когда ему предложили вернуть в казну десять тысяч
из Заркента. Он клялся, что с тех пор ни разу не надевал роскошный халат --
повода, мол, не было, и оттого не проверял карманы. Вернувшись домой,
жуликоватый министр позвонил следователю: мол, действительно есть пачка
сторублевок, и завтра он ее сдаст в банк и принесет квитанцию. Хотя,
конечно, те деньги он давно изъял из халата.
просьбой Верховного. Тому частенько нужно было проследить за своими
противниками в Москве или на отдыхе -- на курортах собирали в основном
компромат. Обращался Верховный в таких случаях не только к Анвару
Абидовичу, но и к аксайскому хану Акмалю Арипову -- тот имел настоящее
сыскное бюро, и компромат на людей, представляющих интерес, он копил и без
просьбы секретаря ЦК.
чтобы аксайский хан знал о его интересах. Что касалось Москвы, он больше
доверял Анвару Абидовичу, знал, что у Тилляходжаева есть друг Артур Шубарин
-- хозяин теневой экономики в крае, человек, для которого не было
невыполнимых задач.
люди по уровню были намного выше халтаевских, да и в Москве Японец, как
называли в деловом мире Шубарина, имел много друзей, и просьбы первого
выполнялись особо тщательно: к отчету всегда прилагались снимки,
магнитофонные записи.
Шубарина с Халтаевым, хотя Тилляходжаев догадывался, что те не питали
взаимных симпатий и полковник с удовольствием выпотрошил бы Артура
Александровича, если бы знал, что Шубарин ему по зубам.
вспоминает тот далекий день в гостинице обкома, когда к нему впервые в дверь
постучал Халтаев.
ночи у него начался иной отсчет жизни. Как ему хочется, чтобы не было в его
судьбе той пятницы, когда смалодушничал, желая сохранить кресло, связал
себя по рукам и ногам и продал свою душу.
новая мысль: а не раньше ли ты лукавил со своей совестью -- как быть с
Норой, с учительницей Данияровой, со своей женитьбой на Зухре?
фактически потерял контроль над районом, отдался обстоятельствам, чтобы
сохранить жизнь, партбилет. Но ведь кругом такое творилось! Сегодня многим
облеченным властью людям задают вопрос: а где же вы были, куда смотрели? Но
даже обладатели самых высоких постов не могут дать вразумительного ответа,
говорят, что находились под гипнозом власти, обаяния, непогрешимости "отца
нации".
запоздалые раскаяния, скорее похожие на оправдание: мол, меня заставляли.
Заставляли, и еще как! Некоторых бедных председателей колхозов в
собственных кабинетах секретари райкомов держали в углу с трехпудовыми
тяжестями на спине, наказывали словно нашкодивших учеников, унижениями,
угрозами и побоями выколачивали согласие на приписки. Все так. Но и
собственного самодурства, не санкционированного Верховным, на которого
нынче все ссылаются -- какой с мертвого спрос! -- хватало с избытком.
полдень, жара на солнцепеке за шестьдесят градусов, самолет подали
вовремя, провели посадку, а взлета нет и нет, как нет и никакого
объяснения, что стало уже традицией Аэрофлота: то полное молчание, то обман.
Духота, невыносимая жара, люди обливаются потом, с некоторыми обмороки,