будущее), Шевяков решил провести с нею решающую беседу до того, как она
встретит Ноттена - чем черт не шутит, вдруг поэтишко брякнет?
коттеджа, пропустил Гуровскую в темную переднюю, провел через большой зал,
освещенный одной лишь свечой, в кабинет. Тут он принимал агентуру, на
которую было решено с т а в и т ь. Обставлена его конспиративная квартира
была странно: мебель карельской березы, хрупкая, светлая, была явно
чужеродной здесь, место ей в девичьей комнате, а не у полицейского чина,
но выбирать Шевякову не приходилось:
арестанты отремонтировали поломанные стулья в тюремной столярной
мастерской, и ночью гарнитур был привезен сюда. Шевякову гарнитур нравился
- он любил маленькие и хрупкие вещи.
встречаться, чего ж народу возле Охранного отделения глаза мозолить -
глядишь, кто знакомый увидит. Записку о ваших берлинских "товарищах" мы
еще раз прочитали, сравнили с тем, что у нас есть, хорошая вышла
записочка, все сходится, - Шевяков достал из секретера деньги, положил их
на столик перед Гуровской, кашлянул. - Здесь пятьдесят рублей. Аванс, так
сказать, несмотря на досадную неудачу с Дзержинским.
Наклонившись через столик, Шевяков потянул к себе ее ридикюль:
и, наслаждаясь, хрустко закрыл защелки, сделанные в виде двух собачьих
мордочек.
придется написать расписочку. Вот здесь, на этом листике: "За выполненную
работу мною получено пятьдесят рублей". Уж извините, но такой порядок -
отчет и с меня требуют.
вывела подпись, легко у нее из-под пера листочек забрал, аккуратно,
по-купечески сложил его и спрятал в карман.
неладное?
дело... То, что вы нам берлинские адреса дали, это замечательно и
прекрасно. Адреса Дзержинского вы написали верные, но мы их, говоря
откровенно, знали и раньше. А вот с Матушевским, Каспшаком и Мацеем
Грыбасом - с партийными типографами - как?
людей.
пойдут на виселицу. А ежели мы их обезопасим сейчас с вашей помощью, они
отсидят ссылку и вернутся домой: тех, кто отказался от преступной
деятельности, мы не обижаем.
поры, Елена Казимировна.
в том, чтоб людей прятать за решетку.
говорить.
подвергаем суровому наказанию, Елена Казимировна. И бежать вам некуда. Мы
ж в Берлине, по тому адресу, который вы дали, одного из ваших товарищей н
а щ у п а л и.
Так что пути вам назад нет. Мы ведь рукастые, если станете двурушничать,
расписку вашу покажем товарищам и копию письма с тем адресом, по которому
ваш знакомый раньше проживал, а теперь к нам переселился.
одной рукой им писать, а другой - нам, этого я не позволю. И хотите мой
добрый совет получить, Елена Казимировна? Вы себе правду скажите, это не
успокаиваю я вас, а открываю глаза: то, что вы нам помогаете, - вы и своим
друзьям помогаете. Да, да! Какая горячая голова увлечется, мозги себе
задурит разными там идеями, а нам потом его под веревку ставь! Ишь герой!
У нас у всех тоже сердца-то есть, не каменные, так сказать. Лучше
завиральную идею в начале пресечь, чтобы спасти молодую жизнь, чем
упустить из виду болезнь. Что-то главные партийцы сюда не очень ездят, под
крылышком у Либкнехта сидят!
меня поймете. Я не тороплю, нет, не тороплю... Сами убедитесь, что я прав,
когда встретите тех, кто из ссылки вернулся. А тех, кого не уберегли, кто
под петлю попал, - о тех пожалеете, поплачете, так сказать, горючими
слезами. И о Дзержинском стенать будете: с его-то характером до последнего
греха - один шаг.
помочь нам сохранить ему жизнь. Как на духу повторяю - сохранить жизнь.
теплую куртку. Подняв воротник, он смотрел в черную ленту дороги и,
угадывая камни, колдобины и лужи, сдерживал коня злым окриком.
Гольдман, глядя, как затылок его ударялся то и дело об дерево, осторожно
просунула ладонь под голову, и Дзержинский, повернувшись щекой, зачмокал
во сне, словно младенец.
проснулся, хотела было руку убрать, но Дзержинский чуть прижал щекою ее
ладонь.
привела к нему в кружок своего младшего брата, четырнадцатилетнего Леона.
Дзержинский. - Помнит ли, что я ему дал псевдоним "Либер" - "Дорогой"? Он
всегда, споря с немецкими и еврейскими товарищами, начинал в отличие от
остальных не с "геноссе", а обязательно - "либер геноссе", "дорогой
товарищ".
нему - никто не пришел, лишь она одна, хотя рисковала многим.
ощущал глазами, кожей, всем существом своим, как добры ее быстрые, мягкие
пальцы, как волнуются они, бегая по сетке, словно по клавишам, когда Юлия
играла Шопена.
открывать глаза, ибо этика их отношений потребовала бы от него иной - чуть
суховатой, подчеркнуто товарищеской - манеры общения с Юлией, а он не
хотел этого и не знал, как можно вести себя иначе: с девятнадцати лет по
тюрьмам, этапам, ссылкам, нелегальным явкам - когда учиться иному,
нежному, когда?
- добрый, нежный, умный...
глаз.