Чтение 35–й страницы книги ~Приключения Тарзана в джунглях~

истерику, с которой не может сравниться та приятная печаль, которая так
хорошо знакома их более цивилизованным родичам, когда эти последние хоронят
своих друзей и врагов. В особенности врагов...

С дерева, нависшего над оградой, Тарзан наблюдал за тем, что
происходило в деревне. Он видел, как разъяренные неистовые женщины мучили
огромного льва, били его палками и камнями, что всегда вызывало в Тарзане
чувство злобного презрения к Гомангани. Если бы он попытался исследовать
свое чувство, то пришел бы в большое недоумение, потому что сам он в течение
всей своей жизни совершенно привык к зрелищу страдания и жестокости. Он сам
был жесток. Все звери джунглей были жестоки. Но дело в том, что жестокость
чернокожих была другого рода. Это была жестокость изощренного мучительства
беззащитных, в то время как жестокости Тарзана и зверей вызывались лишь
необходимостью или страстью.

Если бы Тарзан был более осведомлен и просвещен, то, быть может, свое
чувство отвращения при виде ненужных страданий он приписал бы
наследственности, той врожденной склонности к игре в открытую, которая так
свойственна британцам и которая, несомненно, была передана ему отцом и
матерью. Но он не знал об этом, так как все еще полагал, что его матерью
была Кала, большая обезьяна.

А одновременно с возрастанием ненависти и презрения к Гомангани, в нем
вырастало сочувствие к Нуме-льву. Хотя Нума и был его извечным врагом, но
Тарзан совершенно не чувствовал к нему ни презрения, ни отвращения. В конце
концов у человека-обезьяны созрело решение пойти и освободить льва; но ему
хотелось проделать это таким образом, чтобы доставить Гомангани как можно
больше огорчения и срама.

Он увидел, что воины снова схватились за клетку и втащили ее в закоулок
между двумя хижинами. Тарзан знал, что она там останется до вечера, так как
черные несомненно устроят ночное пиршество, чтобы отпраздновать удачную
охоту. Когда Тарзан затем увидел, что к клетке поставлено двое стражников и
последние ревностно отгоняют женщин, детей и юношей, которые пытались бить и
мучить Нуму, он понял, что лев останется невредим, пока он не понадобится
для вечерней забавы. А тогда его замучат с особой изысканной жестокостью, по
всем правилам искусства, парадным образом в назидание всему племени.

Тарзан любил дразнить негров особыми, так сказать, театральными
приемами, какие постоянно создавало его пылкое плодовитое воображение. Он
имел некоторое, правда, не вполне еще оформленное представление об их
суеверных страхах, о том, что они больше всего боятся ночи. Поэтому он
решил, прежде чем предпринимать шаги для освобождения Нумы, подождать, пока
сгустится мрак, и чернокожие доведут себя до истерики и бреда своими
плясками и религиозными обрядами. Он надеялся, что тем временем ему придет в
голову какая-нибудь подходящая идея.

Она осенила его в то время, когда он углубился в лес в поисках пищи.
Перед его духовными очами раскрылся некий хитроумный план. Сначала Тарзан
самодовольно улыбнулся; потом на лице его выразилось сомнение, так как он до
сих пор сохранил яркое воспоминание о тех тяжелых последствиях, которые пали
на него, когда он приводил в исполнение один такой же блестящий план. Тем не
менее, он не оставил своего намерения, и спустя минуту, забыв о пище, Тарзан
уже летел с дерева на дерево, быстро направляясь к стоянке племени Керчака.

Он внезапно появился там посреди небольшой группы обезьян, не объявляя
заранее ничем о своем приближении, и вдруг с ужасающим криком соскочил с
ветки как раз над ними. К счастью для обезьян, они не подвержены разрыву
сердца, иначе им пришлось бы плохо, потому что манеры Тарзана постоянно
подвергали их одному сильному потрясению за другим, и они вообще никак не
могли привыкнуть к его своеобразному юмору.

Теперь, когда они увидели, кто нарушил их покой, они только в первый
момент злобно зарычали и заворчали, а потом стали спокойно продолжать свою
еду или дремоту, прерванные Тарзаном. А он, позабавившись этой маленькой
шуткой, отправился к дуплу дерева, где прятал свои сокровища от пытливых
глаз и рук своих товарищей и от злокозненных маленьких Ману. Он вытащил
оттуда аккуратно свернутую шкуру Нумы с лапами и головой: превосходный
образчик примитивного искусства выделки кожи и набивки. Эта шкура прежде
была собственностью чародея Рабба-Кеги, пока Тарзан не похитил ее у него,
утащив из деревни.

Захватив с собой это сокровище, Тарзан снова направился через джунгли к
деревне Мбонги. На пути он несколько раз делал остановки, чтобы поохотиться,
поесть и вздремнуть на часок. И наступили уже сумерки, когда он взобрался на
большое дерево, которое свешивалось ветвями над оградой деревни. Отсюда ему
была видна вся деревня.

Он убедился, что Нума еще жив, и что стража дремлет у клетки. Лев не
бог весть какая новинка для негров, исконных обитателей страны львов. И
когда первая острота впечатления притупилась и травить зверя надоело, жители
почти перестали обращать внимание на огромную кошку и спокойно ждали
великого ночного праздненства.

Вскоре после наступления темноты началось ожидаемое торжество.
Загрохотал "там-там", и воин, почти согнувшись пополам, прыгнул к ярко
пылавшим кострам в самую середину большого круга, образованного его
вооруженными товарищами. За чертой этого круга стояли и сидели женщины и
дети. Плясун был весь раскрашен и вооружен с головы до ног. Все его движения
и приемы воспроизводили сейчас картину охоты. Он делал вид, что ищет следы
дичи. Низко наклоняясь, иногда на минуту опускаясь на одно колено, он
ощупывал и разглядывал землю; потом останавливался и, с неподвижностью
статуи, прислушивался. Это был молодой ловкий и стройный юноша. Он был
мускулист и тонок, как стрела. Свет костров сверкал на его блестящем, как
черное дерево, теле, и в этом освещении резко выступали уродливые рисунки.

Он вдруг низко пригнулся к земле, потом высоко подскочил. Каждая линия
его лица и тела выражала, что он напал на след. Он подбежал к толпе воинов,
собравшихся около него, рассказывая им о своей находке и побуждая их принять
участие в охоте. Все это изображалось пантомимой, но так верно, что даже
Тарзан мог понять малейшую подробность.

Остальные воины схватили охотничьи копья и вскочили на ноги, чтобы
принять участие в красивой и ловкой пляске загощников. Это было очень
интересно, но Тарзан сообразил, что если он хочет довести свое намерение до
благополучного конца, надо действовать быстро. Он и раньше видел эти пляски
и знал, что после "травли" начнется игра в "облаву", а потом будет
"убийство", во время которого Нума будет окружен воинами, и тогда до него
уже не добраться. С львиной шкурой под мышкой человек-обезьяна опустился на
землю, приютился в тени под деревьями и стал пробираться вокруг хижины, пока
не достиг задней стены клетки, где Нума тоскливо блуждал взад и вперед.
Клетка теперь никем не охранялась, так как оба воина оставили ее, чтобы
принять участие в пляске. Спрятавшись за клетку, Тарзан надел на себя
львиную шкуру таким же образом, как в достопамятный день, когда обезьяны
Керчака, не сумевшие проникнуть в тайны его переодевания, чуть не убили его.

Он встал на четвереньки и пополз вперед, показался в промежутке между
двумя хижинами и остановился в нескольких шагах от зрителей, все внимание
которых было устремлено на танцующих.

Тарзан понял, что дикари довели себя до такой степени нервного
возбуждения, что сейчас примутся за льва. Через минуту круг зрителей
раздвинется около клетки и жертву повезут на середину круга. Тарзан ждал
этой минуты, и вот она наступила. Мбонга-вождь дал сигнал, и тотчас же
женщины и дети, находившиеся перед Тарзаном, встали и отошли в сторону,
оставляя широкую дорогу. В это же самое мгновение Тарзан глухо и хрипло
зарычал, искусно подражая разгневанному льву, и медленно пошел в своей
львиной шкуре по открытой дороге навстречу разъяренным плясунам.

Женщина прежде всех увидала его и закричала. И тотчас же произошла
настоящая паника. Резкий свет костра озарил львиную голову, и чернокожие
быстро решили, как и предполагал Тарзан, что их пленник сбежал из клетки.

Со свирепым рычаньем Тарзан двинулся вперед. Танцующие воины оцепенели.
Они собрались охотиться на льва, запертого в крепкую клетку, а теперь, когда
он оказался среди них на свободе, дело представилось совсем в другом свете.
Их настроение совсем не подходило для такого случая.

Женщины и дети уже скрылись в ближайших хижинах; воины не замедлили
последовать их примеру, и Тарзан был вскоре оставлен в полном одиночестве на
деревенской улице. Но не надолго.

Да он и не желал, чтобы его надолго оставили одного. Это вовсе не
входило в его план. Из ближайшей хижины вскоре выглянула чья-то голова,
потом другая, третья. Человек двадцать воинов смотрели на него, ожидая, что
собирается делать этот лев? Бросится на них или попытается убежать из
деревни?

Они держали копья наготове, на случай нападения, но лев неожиданно
встал на задние лапы, волнистая шкура упала с него, и перед ними появилась
при свете костра стройная молодая фигура белого демона.

Прошла минута... Черные были слишком поражены, чтобы предпринять
что-либо. Они боялись этого демона, пожалуй, еще больше, чем самого льва, и
с радостью убили бы его, но для этого им нужно было еще собраться с мыслями.
Страх, суеверие и прирожденная умственная тупость парализовали их. Тарзан
нагнулся, чтобы поднять львиную шкуру. Потом повернулся и ушел назад в тень
на дальнем краю деревни.

Только тогда негры собрались с духом. Но когда они почувствовали прилив
бодрости и начали размахивать копьями и издавать громкие воинственные крики
-- добыча исчезла...

Тарзан ни на минуту не замешкался на своем дереве. Перекинув шкуру на
ветку, он снова бросился в деревню напротив большого столба и, укрывшись в
тени хижины, быстро подбежал к заключенному льву. Вскочив на крышу клетки,
он дернул за веревку, поднял дверь и, спустя минуту, громадный лев кинулся в
деревню.

Воины возвратившись после напрасных поисков Тарзана, увидели, как в
свете костра опять появился лев...

А! Вот опять этот демон! Он хочет повторить свою шутку? Неужели он
думает, что может дважды одурачить людей Мбонги, великого вождя, одним и тем
же способом в такое короткое время? Они ему покажут. Они долго ждали такого