другой стороны. Интересно, подумал он, от чего он уползает - от музыки? От
белой птицы или горящей тряпки? Возможно, колдуны все это время лишь
блефовали. Однако Кандору погиб. Гарнизон Ова тоже погиб, и, вероятно,
гарнизон Ауса тоже. Толстый моряк взбежал по своим сходням.
внезапно у него не возникла мысль о Ннанджи. Ннанджи обвинил его перед
Имперканни в использовании чужого имени. Это было неблагородно, но того, что
происходило сейчас, Ннанджи никогда бы ему не простил. А Уолли заставил
парня принести четвертую клятву, "Твоя честь - моя честь". Значит, он
уничтожил честь Ннанджи точно так же, как и свою собственную. Ннанджи убил
бы его, заколол бы его безоружного, как отверженного, без всякого
предупреждения... если только Ннанджи в своих собственных глазах не оказался
бы таким же отверженным и потому не имел бы на это права. Возможно, Ннанджи
скорее готов был бы убить самого себя - естественное поведение в подобной
культуре. Уолли в отчаянии начал вспоминать сутры. Что соответствовало в
Мире поведению римлянина, падающего на собственный меч, или прусского
офицера, пускающего себе пулю в висок? Он не мог найти в сутрах ничего, что
говорило бы о том, что Богиня ожидает сеппуку. На жаргоне моряков - "Он
обмыл свой меч". Ну конечно.
Ннанджи никогда не отправились бы на берег безоружными, но даже если бы они
каким-то образом оказались в ловушке, как Уолли, они бы прыгнули с пристани.
Именно этого ожидали колдуны; вероятно, того же ожидали и боги. Ему не
хватило веры. Он ошибся не один раз, а дважды.
втоптал ее в грязь. Этого невозможно было ни простить, ни забыть, ни понять.
Четвертая клятва была необратима. Он не мог поступить более жестоко, даже
если бы планировал это заранее, и вполне возможно, что, вернувшись на
"Сапфир", он мог найти Ннанджи уже мертвым. Он все еще отчаянно искал выход,
когда понял, что его мучения уже почти подошли к концу, и в тревоге о своем
подопечном он ползет совершенно машинально и не обращает внимания на
язвительные замечания вокруг.
дистанцию и вполз на сходни. Он поднялся на колени, а затем на ноги, ожидая
какого-то финального подвоха, но ничего не последовало, если не считать
насмешливых поздравлений со стороны зрителей.
посмотрел на колдунов. Ему показалось, что они наблюдают за ним с каким-то
извращенным удовлетворением, но из-под капюшонов трудно было различить
выражение их лиц. Он кивнул головой, изображая поклон, развернулся и
поднялся по сходням.
он обернул его вокруг бедер. Мгновение они молча смотрели друг на друга,
затем он окинул взглядом палубу. Там стояли моряки, и Брота с Таной, но он
не видел ни одного лица. Никто не смотрел на него. Он был невидим.
никогда не смотрела ему прямо в лицо, кроме тех случаев, когда они были
наедине.
Ошеломленный, он позволил отвести себя в тесную душевую кабинку, где было
темно и пахло плесенью. Она стянула с него повязку и заработала насосом,
отчего стала почти такой же мокрой, как и он, когда смыл с себя грязь.
обычно мягкой и послушной рабыней, оказалась большей неожиданностью, чем все
колдовство, свидетелем которому он был.
сопротивляться его намного превосходящей силе - и это тоже было колдовством
- но он настоял, пока она не уступила и не ответила тем же. Когда они
разделились, она мгновение снова смотрела на него в полумраке, а затем
разрыдалась. Он крепко обнял ее; с обоих ручьями стекала вода.
очень жаль.
разговаривала.
"идиот" во всех остальных случаях - и это последний приказ, который я тебе
отдаю. О, Джия, ты единственная нормальная личность в Мире, и я безумно тебя
люблю. Идем. Посмотрим, что нам удастся спасти после всего того, что я
устроил.
волосам, а затем заставил себя снова выйти на палубу, под безжалостный
солнечный свет. Брота, Тана, Томияно, другие моряки... никто из них все еще
не реагировал на его присутствие, на невидимого воина. Его появление вызвало
веселые возгласы с пристани. Он даже не взглянул в ту сторону.
через палубу. Когда он обходил крышку кормового люка, открылась дверь, и
вышел Хонакура, очень усталый, напомнив Уолли доброго старого сельского
доктора, выходящего из комнаты больного. "Можете теперь войти". Старый жрец
попытался пройти мимо Уолли, но тот преградил ему дорогу.
встречал головы крепче. Но теперь до него дошло.
пространство. Ннанджи стоял посреди помещения, очень бледный... юный,
обиженный и уязвимый. Он все еще держал ножны с седьмым мечом, с
болтавшимися ремнями и пряжками перевязи. Уолли подошел к нему. Он собирался
что-то сказать, но какое-то мгновение мог лишь смотреть на странно
пришибленный взгляд бесцветных глаз Ннанджи.
тебя больше смелости, чем у меня?" Несомненно, что-то из извращенной логики
Хонакуры.
пришлось страдать, брат... но я не мог бы этого сделать. Даже ради Самой
Богини.
объятия.
Уолли в глазах Ннанджи, но это была ложь. Он не мог спрятаться за подобным
обманом, как бы позорна ни была правда. - Я не думал о загадке. Мне даже в
голову это не пришло. Я полз, потому что не хотел умирать.
примирить две культуры, слишком разным был в них способ мышления. Но он
должен был попытаться - попытаться показать Ннанджи, что его поступок не был
для него самого столь ужасен. - Я нарушил закон. Я понес наказание. Видишь
ли, это не повредило никому, кроме меня. Думаю, это лучше, нежели смерть. Я
говорил тебе, что делаю в этом мире все, что в моих силах... но я тебя
предупреждал. Я сказал, что я не настоящий воин.
пряча лицо. - Но боги, вероятно, знали, что ты поступишь именно так.
позволила бы мне... вернуться невредимым. - Для понятия "плавать"
подходящего слова не нашлось.
на стене в храмовом саду...
вторая утратила силу, если именно этого тебе хочется. Мы остаемся братьями
по клятве, но мы можем никогда больше не встречаться. В следующем порту ты
можешь уйти.
остаюсь. - Он протянул Уолли его заколку.
наказание за ошибку - смерть, или еще хуже. Хонакура, возможно, ошибается
относительно загадки. Возможно, я все испортил. Так что, может быть, это
Орловский Гай Юлий
Грабб Джеф
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Прозоров Александр