Чтение 36–й страницы книги ~Тайна Урулгана~

Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод
пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы
держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы.

Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия
которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом
потрепанном "доджике" прикатили Вудсток и Афанасопуло.

Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно
разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался
нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и
грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и
невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать
с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их
близко к гробнице.

Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными
восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не
только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем
подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал
работать.

Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и
стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался
нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я
упрямо отмалчивался.

Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая
беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом.

В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул:

-- Там человек, йа устаз! Там человек в песке!

-- Какой человек, нассаб [Мошенник (арабск.).]? -- сердито
оборвал его доктор Шакур. -- Что ты врываешся, как магнун
[Сумасшедший (арабск.).], дорогой?

-- Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке...

Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что
почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как
раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением
они переглянулись между собой. Почему?

Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки
мчались к гробнице.

При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно
зашумели, предвкушая традиционный богатый "бакшиш" за редкостную
находку. Они расступились -- и я увидел торчащую из песка
скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний
бинтами!

Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок.
Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась
укутанная в пелены мумия.

Царские знаки -- коршун Нехебт и священная змея Буто на
головной повязке, имя фараона в овальном картуше...

-- Это Хирен! -- воскликнул Шалур.

Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена,
которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, --
и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся
где-то в глубине души.

Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно
нашли гробницу Хирена -- на сей раз настоящую, а не ложную, -- и
дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно,
неопровержимое доказательство, -- мумия самого фараона. Грабители
содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку,
бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них
Хиреном. Они все-таки перехитрили его.

Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь,
выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно.

Вудсток -- только тогда я заметил, что он прибежал с нами и
стоит за моей спиной, -- вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на
каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему
ответил.

-- Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним
присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без
исключения, -- сказал я.

Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям:

-- Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы
злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой.

Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с
Афанасопуло молча пошли к выходу.

Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не
увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова
дали о себе знать самым вызывающим образом.

ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ

Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со
всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал:

-- Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир.
Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более
исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со
своими коллегами.

Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут
же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел
самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала,
отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что
даже выбрал местом последнего упокоения.

Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до
конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь --
приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею
оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка.
Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед
входом, написано четкими, я бы даже сказал -- щеголеватыми,
иероглифами:

"Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым
взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого
надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля -- притон
злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей
поражает землю, и нет этому конца..."

Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие
слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь:

Проводи день радостно, друг,

Вдыхай запах благовоний и умащений...

Оставь все злое позади себя.

Думай лишь о радости -- до тех пор,

Пока ты не пристанешь к стране, любящей

молчание.

Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже
опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь
можно без помех заняться фресками и надписями на стенах.

Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала
обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно:
повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон.

Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие
своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона!

Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в
камеру по нескольку раз в день заходит Сабир -- то с радиометром,
то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы
к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при
этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я
спросил его:

-- Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все
измерения и даже написали отчет.

-- Кажется, я поспешил и придется писать дополнение.

-- Какое?

-- Странные вещи творятся в этой гробнице, -- придвинувшись
ко мне и понизив голос, ответил он. -- Вы можете считать меня
суеверным, но приборы -- они ведь не могут заблуждаться, как люди?

-- И что же они показывают такого необычного, ваши приборы?

Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь
исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол.

-- Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только
повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает
присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а
над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело...

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался
понять, что он мне говорит, а он -- убедиться, понял ли я.

Потом я неуверенно спросил:

-- Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только
месторождение урана, но и железной руды?

Он пожал плечами и покачал головой:

-- Не знаю. Облазил все склоны горы -- никаких особых
признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда
в виде какой-то одиночной небольшой линзы?

-- Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано
нечто железное? -- Голос у меня дрогнул.