Чтение 36–й страницы книги ~Путешествие к центру Земли~

термометр. Наш охотник прямо-таки драгоценный человек!

С этим пришлось согласиться; что же касается приборов, все было налицо.
Что касается инструментов и утвари, то я заметил разложенные на песке
лестницы, веревки, кирки и прочее.

Однако надо было выяснить также вопрос о съестных припасах.

- А провизия? - спросил я.

- Давай посмотрим, - ответил дядя.

Ящики с съестными припасами находились на берегу в полной исправности;
море пощадило большую часть из них, и в общем, располагая запасом сухарей,
мяса, водки и рыбы, можно было прожить еще целых четыре месяца.

- Четыре месяца! - воскликнул профессор. - Времени достаточно, чтобы
вновь повторить этот путь. А из остатков провизии я дам торжественный обед
моим коллегам по Иоганнеуму!

Я уже давно мог бы свыкнуться с темпераментом дядюшки, и все же этот
человек постоянно удивлял меня.

- А теперь, - сказал он, - запасемся на всякий случай дождевой водой,
наполнившей во время грозы все гранитные водоемы, и тогда нам нечего будет
опасаться жажды. Что касается плота, то пусть Ганс починит его, хотя я
думаю, что он нам больше не понадобится!

- Как так? - воскликнул я.

- Мне так думается, мой мальчик! Я полагаю, что мы вернемся не той
дорогой, какою пришли сюда.

Я посмотрел на профессора с некоторым недоверием. Я спросил себя, уж не
сошел ли он с ума? И однако: "Он сам не знал, насколько был прав!"

- А теперь позавтракаем, - предложил он.

Я вскарабкался вслед за ним на высокий мыс, куда он направился, отдав
нужные указания охотнику. Здесь мы отлично подкрепились сушеным мясом,
сухарями и чаем, и я должен сознаться, что это был один из вкуснейших
завтраков в моей жизни. Потребность в пище, свежий воздух, отдых после
пережитых потрясений - все это способствовало возбуждению аппетита.

Во время завтрака я спросил дядюшку, где мы находимся в настоящую
минуту.

- Мне кажется, - оказал я, - это трудно вычислить.

- Вычислить точно, - отвечал он, - пожалуй, даже невозможно, так как во
время трехдневной грозы я не мог отмечать скорости движения и направления
плота: но мы можем приблизительно определить место нашего нахождения.

- Действительно, последнее наблюдение было произведено нами на острове
Гейзера...

- На острове Акселя, мой мальчик. Не отказывайся от чести дать свое имя
первому острову, открытому в недрах земного шара.

- Пусть будет так! До острова Акселя мы сделали по морю приблизительно
двести семьдесят лье и находились на расстоянии шестисот с лишним лье от
Исландии.

- Пожалуй! Исходя из этого и считая четыре дня бури, во время которой
скорость нашего движения не могла быть менее восьмидесяти лье в сутки...

- Значит, это составит еще триста лье.

- Да, а ширина моря Лиденброка от одного берега до другого достигает,
стало быть, шестисот лье, что ты скажешь, Аксель? Ведь оно может, пожалуй,
поспорить по своей величине со Средиземным морем?

- Да, в особенности если мы переплыли его в ширину!

- Это вполне возможно!

- И вот что интересно, - прибавил я, - если наши расчеты верны, то над
нашими головами лежит теперь это самое Средиземное море.

- В самом деле?

- В самом деле! Ведь мы находимся в девятистах лье от Рейкьявика!

- Недурное путешествие, мой мальчик! Но утверждать, что мы находимся
теперь под Средиземным морем, а не под Турцией или Атлантическим океаном,
можно только в том случае, если мы не уклонились от взятого раньше
направления.

- Но ведь ветер, кажется, не менялся, и я думаю поэтому, что этот берег
лежит к юго-востоку от бухты Гретхен.

- Хорошо, в этом легко убедиться, взглянув на компас. Посмотрим, что он
указывает!

Профессор направился к скале, на которой Ганс разложил приборы. Он был
весел, шутлив, потирал руки! Он совсем помолодел! Я последовал за ним,
любопытствуя поскорее узнать, не ошибся ли я в своем предположении.

Когда мы дошли до скалы, дядюшка взял компас, положил его горизонтально
и взглянул на магнитную стрелку, которая, качнувшись, остановилась
неподвижно. Дядюшка поглядел, потом протер глаза и снова поглядел.
Наконец, он с изумлением повернулся ко мне.

- Что случилось? - спросил я.

Он предложил мне посмотреть на прибор. У меня вырвался крик удивления.
Стрелка показывала север там, где мы предполагали юг! Она поворачивалась в
сторону берега, вместо того чтобы указывать в открытое море!

Я встряхнул компас, осмотрел его; прибор был в полной исправности. Но в
какое бы положение мы ни приводили стрелку, она упорно указывала
непредвиденное нами направление.

Таким образом, не оставалось никакого сомнения, что во время бури ветер
незаметно для нас переменился и пригнал плот обратно к тому самому берегу,
который дядюшка считал оставленным далеко позади.

37

Я не в состоянии описать, те чувства, которые последовательно овладели
профессором Лиденброком: его изумление, сомнение и, наконец, гнев. Никогда
я не видал человека, сперва столь обескураженного, потом столь
раздраженного. Утомительность переезда, перенесенные опасности - все
приходилось испытать снова! Мы вернулись назад, вместо того чтобы
подвинуться вперед!

Но дядя скоро овладел собою.

- Ах, какую шутку сыграла со мною судьба! - вскричал он. - Стихии
вступают в заговор против меня! Воздух, огонь и вода соединенными усилиями
мешают моему путешествию! Хорошо же! Пусть изведают, на что способна моя
сила воли. Я не покорюсь, не отступлю ни на шаг, и мы увидим, кто победит
- человек или природа!

Стоя на скале, раздраженный и грозный, Отто Лиденброк, подобно
неукротимому Аяксу, казалось, вызывал богов на поединок. Но я счел
уместным вмешаться, чтобы обуздать дядюшкин порыв бешенства.

- Послушайте меня, - сказал я ему решительным тоном, - всякое
честолюбие должно иметь свои пределы. Нельзя бороться против невозможного;
мы слишком плохо вооружены для морского путешествия; нельзя проплыть
пятьсот лье на простой связке бревен, с одеялом вместо паруса и шестом
вместо мачты, да еще против сильнейшего ветра. Мы не можем управлять
плотом, мы станем игрушкою морской стихии, Будет безумием вторично
предпринять эту рискованную переправу!

Я мог минут десять приводить целый ряд таких неопровержимых доводов, не
встречая возражений, но только потому, что профессор не обращал на меня ни
малейшего внимания и не: слыхал ни одного моего слова.

- К плоту! - крикнул он.

Таков был его ответ. Я и просил и сердился, но все было напрасно: я
столкнулся с волей, более твердой, чем гранит.

Ганс тем временем закончил починку плота. Можно было подумать, что этот
чудак угадывал дядюшкины планы. С помощью нескольких кусков
"суртарбрандура" он снова скрепил плот. Парус был уже поднят, и ветер
играл в его волнующихся складках.

Профессор сказал несколько слов проводнику, и тот немедленно стал
грузить багаж на плот и готовиться к отплытию. Воздух был довольно чистый,
и дул попутный северо-западный ветер.

Что же было мне делать? Восстать одному против двух? Немыслимо! Если б
Ганс был на моей стороне! Но нет! Можно было подумать, что исландец
отказался от собственной воли и дал обет самоотречения. От слуги, столь
глубоко преданного своему господину, я ничего не мог добиться. Мне
приходилось пускаться вместе с ними в путь.

Я собирался уже занять свое обычное место на плоту, но дядюшка удержал
меня.

- Мы отплываем только завтра, - сказал он.

Я махнул рукой, как человек, на все согласный.

- Нам ничего не следует упускать, - продолжал он, - и раз судьба
занесла нас на это побережье, я сперва исследую его, а потом уже поеду.

Эти слова станут понятными, если иметь в виду, что хотя мы и вернулись
к северному берегу, но не к тому месту, откуда раньше отплыли. Бухта
Гретхен лежала, вероятно, западнее. Поэтому намерение внимательно
исследовать побережье было вполне естественно.

- Итак, в поиски за открытиями! - сказал я.

И, предоставив Гансу продолжать его работу, мы отправились в разведку.
Расстояние между нашей стоянкой у берега моря и подножием горных отрогов
было весьма значительно. До первых отвесных скал было не менее получаса
ходьбы. Под нашими ногами хрустели бесчисленные раковины всевозможных форм
и величин, в которых жили животные первичного периода. Я заметил также
огромные черепашьи щиты, диаметр которых нередко превышал пятнадцать
футов. Они принадлежали гигантским глиптодонам плиоцена. Почва была
покрыта множеством обломков и округлыми гальками, обточенными волнами и
выброшенными на берег, где они отлагались слой за слоем. Это навело меня
на мысль, что в былые времена море, вероятно, покрывало это пространство.
На скалах, рассеянных по всему берегу, волны оставили явные следы
разрушения.

Все это могло до известной степени объяснить существование моря на
глубине сорока лье под поверхностью земного шара. Но, по моему мнению, вся