Чтение 36–й страницы книги ~76-Т3~

т уд а, но там уже ничего не было.

- Разве можно убиваться по какой-то безделушке?!

- Хорошо, я не буду тебе говорить об этом. Но скорее всего - это не
так. Я не могла ничего забыть, потому что грузили вещи чужие люди. Раз я не
грузила, то и не могла забыть. Правда? - Она походила на ребенка, который во
сне хватается за ссадины и смеется. Он обнял ее. Она не пошевелилась. Потом,
словно от усталости, приникла. Не доверившись глазам и словам, они
вспоминали себя памятью рук, губ.

- Постой, постой, о чем мы говорим? - отстранилась она. - Я не простила
тебя тогда. Да, да, я помню точно - не простила. Ты бросил меня. Забыл. Я
всю ночь писала стихи. Послушай.

Неклейкие части - кристаллики счастья.

Все может растаять, все может умчаться.

Глаза в уходящую тычутся спину,

И бьется снежинка, попав в паутину.

Я забыла тебе напомнить тогда, чтобы ты не упустил меня ни на грамм, ни
на сколечко. Поэтому простить не смогла. Но ты все равно люби меня, потому
что я еще буду. Я закружусь первым весенним ливнем и прольюсь, утоляя все
жажды, сочась каждой клеткой.

- Молчи, молчи! Больше ничего не говори! Нам нельзя с тобой говорить об
этом! Понимаешь, нельзя. Дерзость догадки ошеломила его. Она кивала головой
и пыталась удержать слезы. Он успокаивал ее, гладил по волосам и не замечал,
что то же самое творится и с его глазами. Перед ним раскинулся тот
ромашковый луг, без конца и без края, где ему впервые стало страшно от
этого. Ирина, вся летняя, опускала ресницы и подавала ему венок. Еще
какое-то мгновение, и он, взявшись за руку, зашагал бы в ее мир, где память
сама выбирает хозяина, где неправильный шаг ложится крест-накрест на каждую
складку сознания.

- Но ведь я тебя успела не простить! - вскинула она заплаканное лицо и
вытащила из стола дневник. - Вот, посмотри! - И зашелестела пустыми
страницами. А потом вручила ему тетрадь, как последнее, самое веское
доказательство.

Они успокоились, когда увидели, что в квартире никого нет и что прошло
уже много времени, а за окнами полнеба в огне и сентябрь, желт и
душераздирающ до безысходности.

- Я открою форточку. Она подошла к окну и встала рядом с ним.

- Как осени могло прийти в голову, что без сброшенных листьев мир
станет просторней?

- Прости. Если не смогла для себя, прости для меня. Она согласилась
глазами, закрыла и открыла их снова.

- Но вот дела, никогда не извлечь опыта. Сколько ни бейся. Всякая новая
находка будет сама считать нас очередными найденышами и позволять мучительно
тешиться собой. Я устала сегодня. Представь, я не спала

с тех пор. Зато теперь знаю - почему. Я уже не умею ждать. Я не
разучилась. Просто не хочу апельсинов, поскольку не знаю, что они такое.

Чтобы как-то возвращаться к реальности, он переводил взгляд на часы,
разбросанный по полу инструмент, на кошку, сидевшую неподвижно, как копилка,
Ирина была рядом, она была доступнее на десятки сгоревших июлей. Он снова
находил ее глазами и понимал, что поцелуя не получится - она садится в такие
позы, что до губ не дотянешься. Она далеко. Холоднее

и дальше на десятки снегов. Она привыкла засыпать в кресле - последнее,
о чем он подумал в ее новой квартире.

Он брел по улице, и ноги, преодолевая сокращенность мышц, на минуту
выводили его из оцепенения. Тогда мысли обретали течение, близкое к
равнинному. Он вспоминал осенний бал и Ирину у шведской стенки с кленовым
листом в руке. Почему он не подошел к ней тогда? Может быть, все было бы
по-иному. В жизни надо срываться.

День уходил, таял. Последние мгновения остывали на пустующих тротуарах.
На цветные осенние образы ложились ночные, черно-белые. Все вокруг
обнималось темнотой и бесконечной жаждой повторенья.

Он брел по мокрым улицам и затаптывал одинокие звезды в галактики,
отстоящие на сотни световых лет. Он навязывал себя скамейкам и аллеям,
ничего не помнящим. И не мог избавиться от мысли, что Ирина в нем
неизлечима. Она будет затихать и воспаляться снова в маленькой замкнутости,
имя которой произносит каждый сигнал наезжающих сзади машин, каждая капля
дождя. Ему казалось, за ним кто-то идет. Босиком по снегу. Он оборачивался и
не мог с достаточной уверенностью отнести это ни к прошлому, ни к будущему.
Он принимался вспоминать, а получалось, что ждет, но стоило ему помечтать,
как все тут же обращалось памятью.

Над городом и чуть поодаль вставали зори, похожие на правдивые рассказы
о любви. Друзья, вернувшись из тайги вслед за ним, привезли несколько
конвертов с пометкой: адресат выбыл. Даже письма, свершив слалом долгой
дороги в два конца, вернулись на круги своя.

ЕСЛИ БЫ

НЕ КАНТ...

Занянченный Нечерноземьем Артамонов хотел попасть на практику
куда-нибудь в тундру. Для расширения кругозора его вместе с Пунтусом и
Нынкиным оставили в Брянске и засунули на БМЗ.

- Естественным путем избегнуть цивилизации не удалось. Придется
искусственно, - не сдался Артамонов. Чисто интеллектуальное лето. Ни капли
никотина и алкоголя на эпителиальных тканях. Никаких случайных

девочек. Только книги, театры, музеи.

- Если ты напряжешься в этом направлении, из тебя действительно выйдет
толк, - поощрил его Пунтус.

- Причем, весь. Без остатка, - откорректировал плюсы интеллектуальной
затеи Нынкин.

- Чтобы застраховаться от случайных срывов, я стригусь наголо. До
блеска.

- Чего только не придет в голову на голодный желудок, - покачал головой
Пунтус.

- Правильно жить - это ничего не делать от нечего делать, -
сформулировал Артамонов идею и лозунг своего перспективного развития.

- Я тоже за то, чтобы ничего не делать, - сказал Нынкин.

- Если завязывать, то на два узла. Никаких бантиков и петелек я не
признаю с детства. - И точно, шнурки на его туфлях расшнуровать до конца
было невозможно. Артамонов отправился искать крутого цирюльника. Через
полчаса его голова походила на плафон недорогого светильника.

- Ящур! - воскликнул Пунтус.

- Ты стал похож на осла!

- Нет, на зайца! Которому лет триста!

- Прижми уши или надень шапочку!

- Теперь ты точно застрахован! Девочки будут шарахаться от тебя на
проезжую часть!

- И уступать место в общественном транспорте.

- И в "Журавли" не пустят!

Артамонов, сохраняя невозмутимость, отправился в свою комнату и возлег
в ботинках на кровать со словарем антонимов. Оригинальный - банальный, читал
он вслух, оптом - в розницу, острый - тупой, долдонил он

себе на ухо. Дожди хорошенько выдержали люд. В первый солнечный день
население высыпало на пляжи. Нынкин и Пунтус увлекли в пойму упирающегося
Артамонова. Они выбрали удобное местечко между двумя киосками, чтобы до
ленивых пирожков и пива было примерно одинаково, и принялись играть в балду.

Артамонов надрывно читал Зощенко. С него было проще открывать чисто
интеллектуальный сезон. Если бы не Кант на пустом коврике...

Артамонов наткнулся на него, как на бревно. Коврик был без хозяина,
вернее, без хозяйки - тапочки тридцать шестого размера говорили об этом.
Тапочки, конечно, тапочками, но Кант... Возникло любопытство. Не всякий
сможет читать Канта в пляжных условиях. Артамонов занял коврик и принялся
ждать хозяйку. С сожалением обнаружил, что Кант не Эммануил, а Герман. Но
деваться некуда - курок знакомства был уже взведен. Не утонула ли она,
мелькнуло в голове Артамонова, слишком долго купается. Он начал осматривать
берег - не собралась ли толпа по этому поводу.

Подошел Пунтус и сказал:

- Жертва полчаса сидит за раздевалкой и рисует крестики-нолики. Она
зашла со спины. Твой зэковский затылок не вызвал у нее никакого доверия. С
тебя три рубля на пиво.

- Где? - подхватился Артамонов.

- Видишь, ножки переминаются. Артамонов вздохнул и направился за
раздевалку. Девушка хворостинкой рисовала головы. Их было уже с десяток. В
профилях и анфасах угадывались знакомые личности.

- Вас шокировала внешность? - встал рядом Артамонов.

- Нисколько.

- Неужели?

- Вот вам крест.

- Если бы не друзья, мы с вами так и не встретились бы.

- Это на мне не сказалось бы никак.

- Почему? Я бы отнес ваши тапочки в милицию.

- Если бы я пошла следом, вас оттуда могли бы и не выпустить.

- Вы можете говорить что угодно, но об одном я вам должен поведать
честно: в вашем коврике мне увиделась возможность будущего. Если сегодня
часиков в девять вы окажитесь в "Журавлях", мы не разминемся.

- Вы уверены? - навела она на него свои токсичные в пол-лица глаза.

- Я расскажу вам массу интересных историй. Вплоть до того, что вы
измените свою жизнь.

- Я впервые наблюдаю наглость в такой необычной форме.

- А насчет Канта... - Артамонов откашлялся, - я давно искал эту книгу.