позднее; когда война кончилась, я оказался в чести, меня назначили
уполномоченным по строительству всего округа; наконец-то настал мир, думал
я, все миновало, началась новая жизнь... но как-то в один прекрасный день
английский комендант решил принести мне, так сказать, свои извинения, он
извинялся за то, что англичане разбомбили Гонориускирхе и уничтожили
скульптурную группу "Распятие", созданную в двенадцатом веке, комендант
извинялся не за Эдит, а за скульптурную группу двенадцатого века. "Sorry"
[сожалею (англ.)], - говорил он; впервые за десять лет я снова рассмеялся,
но это был недобрый смех, Роберт... я отказался от своего поста.
Уполномоченный по строительству! К чему это? Ведь я охотно пожертвовал бы
всеми скульптурными группами всех веков, чтобы еще хоть раз увидеть улыбку
Эдит, ощутить пожатие ее руки; что значит для меня изображение господа в
сравнении с подлинной улыбкой его вестницы? Я бы пожертвовал Святым
Северином ради мальчика, который доставлял нам твои записки, а ведь я его
никогда не видел и так и не узнал его имени, я отдал бы за него Святой
Северин, хотя понимаю, что это смехотворная цена, так же как медаль -
смехотворная цена за спасение человеческой жизни. Встречал ли ты у
кого-нибудь еще улыбку Эдит, улыбку Ферди или улыбку подмастерья столяра?
Пусть бы слабый отблеск их улыбки? Ах, Роберт, Роберт!
закрывая лицо руками.
Гуго... Как-нибудь я тебе его покажу.
имя и адрес на подставке для пива; на этих картонных кружочках пишутся
самые важные вещи; сообщи мне также, если ты что-нибудь услышишь о брате
Эдит. Он жив?
глядя, как он шел по двору, я сразу понял, что это сильный человек и что
его поступки определяются отнюдь не теми причинами, которые так важны для
всех остальных людей; какая разница, беден он или богат, уродлив или
красив, колотила ли его мать в детстве или не колотила. Других людей все
эти причины толкают в ту или иную сторону, они начинают либо строить
церкви, либо, скажем, убивать женщин, становятся либо хорошими учителями,
либо плохими органистами. Но поступки Шреллы, я это сразу понял, нельзя
было объяснить ни одной из этих причин; в те времена я еще не разучился
смеяться, но в нем я не нашел ничего, не единого пунктика, который мог бы
вызвать смех; и мне стало страшно, казалось, по двору прошел грозный
ангел, посланец бога, который хочет взять тебя в залог; он так и сделал -
взял тебя заложником; в Шрелле не было ничего, вызывающего жалость; даже
после того, как я узнал, что его избивали и хотели уничтожить, он не
пробудил во мне жалости.
здравии; много воды утекло с тех пор, как вы приходили сюда в последний
раз.
Мать прожила хорошую жизнь, у нее было семеро детей, тридцать шесть внуков
и одиннадцать правнуков, она хорошо прожила свою жизнь. Окажите мне честь,
господа, выпейте в память моей покойной матери.
поднялся и Роберт; на вокзальных часах было всего десять минут пятого; у
стойки стояли двое крестьян, они со скучающим видом запихивали себе в рот
биточки, обмазанные горчицей, и, удовлетворенно покрякивая, пили пиво;
хозяин вернулся к столику, его лицо покраснело, а глаза увлажнились;
составив пивные кружки с подноса на стол, он сам взял одну из них.
кружки, кивнули друг другу и, осушив их, поставили обратно.
предоставила мне кредит; я явился сюда из Кисслингена, умирая от жажды и
голода; железнодорожный путь ремонтировали, но в то время мне еще ничего
не стоило отмахать четыре километра пешком; за ваше здоровье, Муль, и за
вашу матушку. Это - мой сын, вы с ним не знакомы?
вы построили аббатство, а старушки еще помнят немало занятных историй про
вас, они могут рассказать, как вы заказывали для каменщиков пиво целыми
вагонами, как плясали на празднике по случаю окончания строительства. Пью
за ваше здоровье, господин советник!
грязные тарелки со столика, где сидела парочка, и задвинул их в окошко на
кухню; молодой человек начал с ним рассчитываться, Роберт все еще стоял с
пустой кружкой в руках и пристально смотрел на Муля. Отец потянул его за
пиджак.
минут. Мули - прекрасная семья, хорошие люди.
еще не было морщин.
палачом Ферди.
каждого... но бояться Муля? Теперь? Ты его боишься?
оказаться в его власти, и знаешь, на свете совсем немного людей, про
которых я мог бы сказать: "Да, хотел бы".
делили все, что у нас было. Полдня мы играли в бильярд, другую половину
учились, он - немецкому языку, я - математике; я не был в его власти, но в
любое время согласился бы оказаться... И в твоей власти тоже. - Роберт
вынул изо рта сигарету. - Я бы с удовольствием подарил тебе что-нибудь в
день твоего восьмидесятилетия... я хотел бы тебе сказать... может, ты и
сам догадываешься, что именно я хотел бы тебе сказать?
говорить.
раскаяния, но не могу заставить себя плакать; башня Святого Северина все
еще кажется мне добычей, которая от меня ускользнула; жаль, что аббатство
было детищем твоей юности, твоей большой судьбой, твоим счастливым
жребием; ты его хорошо построил, это было прочное сооружение из камня, с
точки зрения статики просто великолепное; мне пришлось затребовать два
грузовика взрывчатки; я обошел все аббатство и повсюду начертил мелом свои
формулы и цифры: на стенах, на колоннах, на опорах свода; я начертил их на
большой картине тайной вечери между ногой святого Иоанна и ногой святого
Петра; ведь я знал аббатство как свои пять пальцев; ты мне часто
рассказывал о нем и в ту пору, когда я был совсем ребенком, и в ту пору,
когда подрос, и после, когда я стал юношей; я чертил на стенах формулы, а
рядом со мной семенил настоятель, единственный не покинувший аббатства, он
взывал к моему разуму и к моей набожности; на счастье, это был новый
настоятель, для которого я был чужой. Тщетно апеллировал священник к моей
совести. Хорошо, что он не знал, как я приезжал по субботам к ним в гости,
ел форель и мед, не знал, что я был сыном их архитектора и уплетал
когда-то деревенский хлеб с маслом; он смотрел на меня, как на безумного,
но я прошептал ему: "Дрожат дряхлые кости"; мне тогда было двадцать девять
лет, как раз столько же, сколько было тебе во время строительства
аббатства, втайне я уже поджидал новую добычу, ту, что вырисовывалась
вдали на горизонте, - серую и стройную башню Святого Северина, но я попал
в плен, и именно здесь, на вокзале в Денклингене, за тем столиком, где
сейчас никого нет, меня допрашивал молодой офицер.
непринужденно и непосредственно держит себя; когда-нибудь он станет
дельным архитектором, правда, он, пожалуй, чересчур строг с рабочими и
слишком нетерпелив, но разве можно ожидать терпения от двадцатидвухлетнего
юноши? Сейчас его подгоняют сроки, монахам очень хочется отслужить
предрождественские мессы уже в новой церкви; разумеется, на освящение
пригласят всех нас.
взрыва аббатства.
огорчился; потом я поехал туда, увидел развалины, увидел расстроенных
монахов, которые собирались создать специальную комиссию для розыска
виновного, и отсоветовал им это, я не хотел мстить за уничтоженные здания,
я боялся, что они таки найдут виновного и он начнет извиняться передо
мной; я с ужасом вспомнил англичан, слово "sorry" все еще звучало у меня в
ушах; в конце концов, любое здание можно отстроить заново. Да, Роберт, я