стороне и в Люберцах сегодня не покажется. Узнает от меня о звонке бабушки
прямо у поезда. И что потом? Повернет он -- перед самым-то отправлением?
мужчиной. Он к вам прислушается. Он отзывался о вас с большим уважением.
деньги: тут уже все, заплатили и заплатили, останется Андрюха или уедет -- в
любом случае ничего не поправишь. Но я отнюдь не был убежден, что
оправдается мой оптимистический прогноз по поводу гаража. Люберецкие
ушкуйнички, понятно, не упустили возможности подоить лохов-владельцев.
Однако отсюда еще не вытекает, что они готовы теперь гараж освободить -- у
них свой здравый смысл и свои представления о причинно-следственных связях.
Кому тогда препираться с ними, глотать угрозы, шарахаться от пальцев в глаза
-- выручать семейное достояние, -- бабушке?.. Вместе с тем попросту не
соединялось в голове, каким таким образом от неких неведомых мне бандитов в
постороннем для меня сарае будет зависеть, осуществится ли в моей жизни
судьбическая перемена? И призрак неминуемого облома впереди не замаячил. Я
многократно наблюдал: что-то буквально оберегает Андрюху от любых распутий,
ситуаций осмысленного выбора (и в шутку предупреждал его, как Амасис
Поликрата: смотри, однажды сразу так нарвешься, что раздерет пополам), --
обойдется и нынче. По телефону, с вокзала, за десять минут до отхода поезда,
он выяснит у родителей, что с гаражом благополучно утряслось. А там
несколько клятв, несколько покаянных фраз, дежурная песня про новую
перспективную работу и срочную командировку -- и мы с чистой совестью
отбываем...
его: мне было хорошо зимовать в этих стенах, о лучшем я не мечтал. Теперь я
уезжаю из Москвы -- ибо во мне очнулась тяга к путешествиям -- и вернусь,
вероятно, не скоро. (Написал -- и сам себе удивился: что значит -- не скоро?
Он прочтет письмо не раньше середины мая. Это сколько ж я, получается,
намерен странствовать и гоняться за приключениями -- годами?) Моя
фотоаппаратура в его распоряжении -- щелкай на здоровье, благо есть кого.
Единственная просьба: чтобы не переходила в третьи руки. Я извинился, что
вынужден бросить в квартире и другое, не столь безобидное, имущество. За
оружием не тянется ничего преступного. Но если идея арсенала на дому смущает
его как таковая, он волен хоть в реке утопить содержимое ящика... Ну что
еще? Поздравления, разумеется -- истинному рыцарю, отвоевавшему свою донну
из ледяного плена. Я надеялся, он не сочтет это издевкой, если что-нибудь у
них разладится и соединение сердец все же не состоится.
ящике. Заново умостив ружья, оптический прицел и брикеты взрывчатки, я встал
у окна с рыболовной сетью: кое-где распутать и свернуть поаккуратнее. Снег
на улице сиял, словно разом очистился от грязной коросты. В первый этаж
солнце едва заглядывало: прямым его лучам подпадали лишь подоконник и узкий
клин пола; зато почти до центра комнаты добивали отраженные в плазменных
окнах соседнего дома. И оттого, что я долго смотрел, сощурившись, в это
сияние, оно произвело саламандру. Со стороны автобусной остановки, из
отдаления, на котором блеск впереди не позволял различать детали, выступила
знакомая тонкая фигурка.
миг рухнула моя оборона, дутая на проверку. Легко быть жестким и
непреклонным заочно. Но вот она приближалась -- и все выпестованные резоны
за разрыв с нею, в которых не сомневался мгновением раньше, казались
надуманными и смехотворными. Потому что давно не видел ее, что ли?
побывала у меня здесь, и я провожал ее к метро. (И мы опоздали, станция уже
закрылась. Ловили потом такси на Тверской.) Переулки пустые. Дождь кончился,
но воздух до того сырой, что на лице и одежде по-прежнему оседают капли.
Мокрый асфальт блестит. Она в сером кожаном плаще -- и плащ тоже блестит,
как цирковой, когда проходим под фонарями. Я сказал, что хочу
пофотографировать ее. Если взять чуть сверху и чуть сбоку, в таком ракурсе
она похожа на актрису Ханну Шигулу -- и это мне нравится. Сказал в шутку и
приготовился к притворному возмущению в ответ. А она остановилась и вдруг
прижалась ко мне. Волосы у нее пахли прелыми листьями. "Дурак, это она на
меня похожа..."
"русская душа", немедленно захлопнуть? Доводилось ведь делиться одеялом с
девушками жизнерадостными и спортивными. Почему же самый отчетливый образ,
возникающий у меня при слове "любовь", -- это как я в ванной отпаиваю теплой
водой замужнюю, вполне чокнутую женщину средних лет, наевшуюся до одури
таблеток, зане тоска опять хлестанула через край?.. Сейчас мы обнимемся в
дверях, словно той осенней ночью, когда еще нам вместе было хорошо и
тревожно и я не напяливал маску отрешенности, которая мне не впору, -- и все
возвратится. Я пойму, что достиг своей Антарктиды и дальше мне некуда
бежать...
тебе надо? -- спрашивает Бог из-за тучки.
прячет щеку в воротник из опоссума. Таких непроизвольных обаятельных жестов
у нее целый репертуар, но этот мне особенно дорог. Делает знак рукой: войду?
нет.
Пару минут... Ради чего все это, изверг? -- нашептывал мне на ухо омни-омни.
Я стоял пень пнем, склонный капитулировать.
дорожки плечом. Перехватил взгляд и уставился на меня в том бессмысленном
роде, как смотрят прямо в камеру феллиньевские горгульи. Я пожелал ему
угодить под автомобиль.
Мне проще представлять, что мысли ее были сцеплены с моими. Что это нас
обоих обескуражила внезапная двоякая очевидность: чем мы способны (и уже
вплотную к тому, на толщине оконного стекла) стать друг для друга -- и чем
не сумеем тогда остаться для себя. Старик все таращился мне в окно, раззявив
рот и сомкнув поверх палки крапчатый кулачок. Я взял из ящика капкан и
поклацал на него стальными челюстями: поторопил на проезжую часть. Я
пропустил момент, когда она повернулась и пошла прочь -- безвидная, как
земля накануне первого дня творения. Ни обиды, ни злости, ни горечи от нее
ко мне не передалось.
перроне свою булку и не беспокоился, покуда проводники не стали оттирать
провожающих от дверей. Тут я сообразил, что мог неверно истолковать записку
-- и мы должны встретиться где-то в другой точке. Побежал, колотя по ногам
сумкой с радиометром, к локомотиву, потом -- назад, в зал, к большому табло.
Нет Андрюхи. Выскочил опять на платформу -- вагоны поплыли мимо меня.
Носильщики, сдвинув тележки, курили у спуска в переход. Прокатила кара с
голубыми контейнерами для почты. Я на что-то еще надеялся. Виражировал между
столбом и урной и убеждал себя, что мне не в чем разочаровываться. Что до
конца я в эту историю, разумеется, не верил, а всего лишь согласился на игру
и действовал напоследок решительно и серьезно, только чтобы сообщить игре
необходимые правдоподобие и соль. Однако пусть вымысел, игра, обман -- как
раз сейчас, по такому сценарию, Андрюхе и полагалось прокуковать из-за угла:
улыбка до ушей и полные карманы денежных знаков. И мы бы загрузились в
ближайший ночной шалман -- и с шуточками-прибауточками переживали веселое
обновление. Так бывало. Но вещи с тех пор перегруппировались и приобрели
отчетливую конфигурацию кукиша.
было убраться отсюда. Я сошел в подземный этаж вокзала, но в самых дверях
метро вспомнил, что не оставил денег на жетон -- не лебезить же перед
контролершей. На притихшем к ночи Садовом юркие оранжевые тракторишки
сгребали жижу к бордюру. В троллейбусе красочный плакат, пропагандирующий
Бхагавадгиту, изображал последовательность превращений щекастого дитяти в
черноротый старческий труп. И грудник, и мертвяк, и срединное между ними
акме имели одинаковый восковый оттенок и были исполнены в специфически
некрофильской манере, чем настырно притягивали внимание. Их кукольная жуть
мне скоро надоела, и я пересел к плакату спиной. Водитель ленился жать на
педаль, мы еле дотащились до Красной Пресни. На каждой остановке он словно
ждал кого-то и, не дождавшись, трогал неохотно.
наблюдал дыру в облаках вокруг луны; по нижнему краю дыры, в лунном свете,
тучи приобретали мнимое измерение -- и получался как будто открывшийся с
горы ночной вид на далекую гряду заснеженных холмов.
о несостоявшемся приключении.
устраиваться рядом. -- Я только что оттуда.
Лукин Евгений
Суворов Виктор
Контровский Владимир
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Орловский Гай Юлий