невым подшерстком. На площадке воздух звенел от команд и дрессированно-
го, раздельного собачьего лая.
дождать. Лейтенант Мирхау носил прямой, как по шнурку, пробор слева.
Харраса увели. Лейтенант Мирхау обменялся с отцом парой слов из разряда
тех, которыми только и могут обменяться столярных дел мастер и лейтенант
полиции, ненадолго оказавшись в одном помещении. Затем голова Мирхау
склонилась над работой. Его пробор - видимо, лейтенант просматривал ра-
порты - бегал за строчками. В кабинете, по обе стороны двери, было два
окна. Через них можно было бы посмотреть на дрессировку полицейских со-
бак во дворе, не будь окна до верхней трети закрашены. На беленой стене,
той, что напротив окон, висели две дюжины фотографий в узкой черной
окантовке. Все были одного формата и обрамляли двумя пирамидальными
группами - в нижнем ряду шесть фотографий, в среднем четыре, в верхнем
две - еще одну, центральную, более крупную и вертикального формата, тоже
окантованную черной рамкой, но пошире. На всех двадцати четырех пирами-
дально размещенных фотографиях были изображены овчарки, идущие подле по-
лицейского по команде "рядом". С большой фотографии в центре смотрело
лицо престарелого человека в островерхой каске. Во взгляде из-под наб-
рякших век сквозила усталость. Я, видимо, слишком громко спросил, кто
это такой. Не поднимая головы и пробора, лейтенант ответил, что это Пре-
зидент Рейха и чернильную надпись на фотографии этот пожилой господин
сделал собственноручно. Но и фотографии собак с полицейскими тоже пест-
рели понизу убористыми чернильными надписями: вероятно, там были зафик-
сированы клички собак, сведения об их родословной, имена, фамилии и зва-
ния полицейских, а еще, наверно, поскольку это были явно полицейские со-
баки, и отличия этих собак и приставленных к ним полицейских за годы
службы, равно как и фамилии и клички взломщиков, контрабандистов, банди-
тов, взятых с помощью той или иной овчарки...
шали, тоже в симметричном порядке, шесть с моего стула неудобочитаемых
документов, каждый в рамке и под стеклом. Судя по шрифту и разновеликос-
ти отдельных строчек, это могли быть только грамоты - выписанные витие-
ватыми готическими буквами, с золотым тиснением, с величественными "шап-
ками" вверху и печатями внизу. Вероятно, собаки, проходившие службу в
полиции и выдрессированные в этом питомнике, занимали на каких-то важных
соревнованиях полицейских собак - или правильней сказать собак полиции?
- первые, вторые, ну, может, и третьи места. На письменном столе, справа
от склоненного, медленно поспевающего за продвижением работы пробора,
стояла в ненатуральной позе, ростом со среднюю таксу, бронзовая, а мо-
жет, крашеная гипсовая овчарка, у которой, как с первого взгляда мог оп-
ределить любой собачник, стойка была коровья, а круп слишком резко нис-
падал к корню хвоста.
служебных собак вовсе не собаками, а скорее известкой; канцелярию недав-
но побелили, к тому же и от шести или семи гераней, что красовались на
подоконниках, исходил кисловатый, нежилой дух; отец из-за этого громко
расчихался, и мне было за него неудобно.
Отец получил двадцать пять "вязочных" гульденов и нежно-голубое свиде-
тельство о вязке, текст которого отмечал важные подробности случки, та-
кие, как "немедленную и радостную готовность кобеля к покрытию", а также
сообщал номера двух записей в племенную книгу. Лейтенант Мирхау сплюнул
в белую эмалированную плевательницу, красовавшуюся возле задней левой
ножки его письменного стола, чтобы навсегда врезаться в мою память, за-
тем вяло откинулся на спинку стула и сказал, что об окончательных ре-
зультатах нас известят. Остаток вознаграждения за вязку, если и как
только успешность таковой обозначится, он, как обычно, распорядится пе-
ревести по почте.
тельство о вязке и пять бумажек по пять гульденов, мы уже были в дверях,
когда Мирхау еще раз оторвал пробор от своих рапортов:
ное. В родословной, по-моему, достаточно ясно сказано, что животное в
третьем поколении происходит из Литвы. Того и гляди не сегодня завтра
мутация начнется. У нас тут уже всякое бывало. И вообще: собаководу Ма-
терну следовало лично проследить за случкой суки Сенты с мельницы Луизы
и кобеля Плутона из Нойтайха и выписать официальное подтверждение. -
Внезапно его палец уткнулся в меня. - И не слишком доверяйте животное
детям! У животного заметны первые признаки одичания. Нам-то все равно,
но у вас потом могут быть неприятности.
расу выучку.
лестницей, кубарем с лестницы, волчком по лестничным перилам.
ноздри - она и говорила через нос - были важнее всего и превосходили вы-
разительностью даже близко посаженные глаза.
колени.
клея, ее парики из стружек, которые один из подмастерьев специально
строгал для нее из длинного бруса.
ним все, что ей вздумается. Наш пес и ее глухонемой брат долгое время
были, по сути, ее свитой, тогда как мне, сгоравшему от желания в свите
состоять, дозволялось лишь ходить следом и лишь издалека вдыхать дурман
костного клея, даже когда я нагонял ее на речушке Штрисбах, у акционер-
ного пруда, на Фребельском лугу, на кокосовом складе маргаринной фабрики
"Амада" или в крепостном рву; ибо если моя кузина достаточно долго под-
лизывалась к моему отцу - а подлизываться Тулла умела, - ей разрешалось
брать Харраса с собой. В Оливский лес, к реке Саспе и за Родниковые по-
ля, напрямик через лесные склады за Новым Городком и на брезенский морс-
кой пирс - повсюду Тулла водила нашего Харраса, пока глухонемой Конрад
не утонул во время купанья.
не предали земле на Объединенном кладбище, в аллее Гинденбурга, она не-
подвижно провалялась на кровати, возле кровати, под кроватью, хотела
совсем сжаться в комочек, а на четвертый день после смерти Конрада вдруг
переселилась в собачью конуру, что стояла у нас возле торцевой стены
дровяного сарая и вообще-то предназначалась только для Харраса.
ком. Или Тулла лежала в конуре одна, а Харрас ее сторожил, улегшись по-
перек входа. Впрочем, подолгу это не продолжалось, так что вскоре оба
уже снова лежали вместе, бок о бок, в конуре. Харрас покидал будку лишь
для того, чтобы обрычать и наспех облаять очередного поставщика, принес-
шего обивку для дверей или пильные диски; и когда ему приспичивало под-
нять лапу или выдавить из себя свою колбаску, когда его тянуло к миске с
едой или плошке с водой - только тогда Харрас ненадолго покидал Туллу,
чтобы потом спешно и задом - повернуться в конуре он теперь мог лишь с
трудом - втиснуться в свое теплое логово. Он спускал с порога конуры
свои скрещенные лапы, она свои тоненькие, шпагатом перехваченные косич-
ки. Солнце нагревало над ними рубероид крыши собачьей будки, или они
слушали, как по этому рубероиду стучит дождь; а когда они не слышали
дождя, тогда, возможно, слышали говорок фрезы, гул выпрямителя, воркотню
строгального станка и истеричный, лишь ненадолго опадающий, чтобы потом
взвиться с удвоенным накалом, вой дисковой пилы, которая, впрочем, не
прекращала эти свои взлеты и падения даже в дождь, когда капли барабани-
ли по стеклу и во дворе столярной мастерской всегда на одних и тех же
местах натекали лужи.
мастер по машинам Дрезен, с которым отец в нерабочее время был на ты. В
своих деревянных башмаках приходил Август Покрифке. Эрна Покрифке пришла
в шлепанцах. Моя мать не приходила. Все говорили примерно одно и то же:
"Ну хватит, выходи, вставай и брось дурить". Но Тулла не выходила, не
вставала и дурить не бросила. У всякого же, кто пытался переступить нез-
римую черту вокруг собачьей будки, эта охота пропадала на первом же ша-
гу: из конуры - хотя Харрас даже не менял положения скрещенных передних
лап - раздавался нарастающий рык, и ничего хорошего он не сулил. Урож-
денные кошнаверы и уже почти коренные лангфурцы, съемщики трехкомнатных
квартир в нашем доме, обменивались с этажа на этаж следующим соображени-
ем: "Сама вылезет, когда надоест и когда поймет, что через такую дурь
никакого Конрада ни в жисть не воскресить".
надоело. Вдвоем они лежали на опилках. Опилки каждый день меняли. Менял
их вот уже много лет Август Покрифке, и Харрас эту услугу ценил. Таким
образом, из всех, кто в эти дни суетился вокруг Туллы, папаша Покрифке
оказался единственным, кому было дозволено с корзиной ядреных, крупных
опилок в руках приблизиться к будке. Совок и метлу он зажал под мышкой.
Как только Август Покрифке со всем этим добром направился к конуре, Хар-
рас сам, без просьб и понуканий, из нее вылез и зубами, сперва легонько,
потом сильней потянул Туллу за платье, пока и та не выползла на свет бо-
жий и не уселась возле конуры на корточках. Так же, на корточках, но ни-
кого не видя, с глазами, закатанными так, что мерцали одни белки - "с
задернутыми занавесками", - она помочилась. Не переча, скорее безучаст-
но, она дожидалась, когда Август Покрифке поменяет опилки и выложит ту
порцию своих доводов, на которую он как отец оказался способен:
Посняков Андрей
Круз Андрей
Марко Джон
Роллинс Джеймс
Белогорский Евгений
Орловский Гай Юлий