ним. Я заявил, что избавляю Селину от своего покровительства, и предложил ей
освободить дом; вручил кошелек с деньгами на необходимые расходы, пренебрег
слезами, истериками, мольбами, протестами, припадками и условился
встретиться с виконтом в Булонском лесу. На другое утро я имел удовольствие
увидеть его перед собой. Я всадил пулю в его тощее, хилое плечо, слабое, как
крылышко цыпленка, и уже думал, что раз навсегда покончил со всей этой
историей. Однако, к несчастью, Варанс за полгода перед тем подарила мне эту
девочку - Адель, которая была, по ее словам, моей дочерью; может быть, это и
так, хотя я не вижу в ее чертах никаких признаков столь мрачного отцовства.
Пилот больше похож на меня, чем она. Спустя несколько лет после нашего
разрыва Селина бросила ребенка на произвол судьбы и бежала с каким-то
музыкантом или певцом в Италию. Я в свое время отказался признать за Аделью
какие бы то ни было права на мою поддержку, не признаю их и сейчас, так как
не являюсь ее отцом. Но, услышав, что она покинута, я извлек ее из грязи
парижских трущоб и перевез сюда, чтобы она могла расти на здоровой почве
английского деревенского сада. А миссис Фэйрфакс нашла вас, чтобы
воспитывать ее. Но теперь вы знаете, что она незаконная дочь французской
танцовщицы, и вы, может быть, иначе отнесетесь к своей задаче и к своей
воспитаннице? Может быть, вы явитесь ко мне однажды и сообщите, что нашли
себе другое место и что я должен искать себе новую гувернантку и так далее?
Да?
привязалась к ней; а теперь, когда узнала, что она в известном смысле сирота
- мать ее бросила, а вы, сэр, от нее отрекаетесь, - моя привязанность к ней
станет еще крепче. Неужели я могла бы предпочесть какого-нибудь
избалованного ребенка из богатой семьи, ненавидящего свою гувернантку,
маленькой одинокой сиротке, которая относится ко мне, как к другу?
тоже, уже темнеет.
сыграла партию в волан. Когда я вошла в дом и сняла с девочки пальто и
шляпу, я посадила ее на колени и продержала целый час, разрешив ей болтать
сколько вздумается. Я даже не удерживала ее от того жеманства и тех легких
вольностей, к которым она была так склонна, когда чувствовала, что на нее
обращают внимание, и которые выдавали легкомыслие ее характера, вероятно
унаследованное от матери и едва ли присущее маленькой англичанке. Однако у
нее были и достоинства, и теперь я была склонна даже преувеличивать их. Но я
тщетно искала в ней какого-нибудь сходства с мистером Рочестером: ни своими
чертами, ни своим выражением - ничем это личико не напоминало его. И мне
было жаль: если бы удалось установить такое сходство, он больше уделял бы ей
внимания.
все рассказанное мне мистером Рочестером. Как он и отметил, сама эта история
была достаточно тривиальна. Страсть богатого англичанина к французской
танцовщице и ее измена - случай, довольно обычный в обществе. Но было нечто,
бесспорно, очень странное в том глубоком волнении, которое овладело им,
когда он попытался выразить свои теперешние чувства - радость, вызванную
решением отныне жить здесь, в этом старом доме, в этой местности.
бессильна разгадать эту загадку в настоящую минуту, я постепенно отвлеклась
в сторону и задумалась над отношением хозяина ко мне самой. Мне казалось,
что его исповедь - это благодарность за мою скромность; так я и приняла ее.
В последнее время он стал относиться ко мне ровнее, чем вначале. Я
чувствовала, что никогда ему не мешаю; он больше не приветствовал меня с
ледяным высокомерием при случайных встречах и, казалось, бывал им рад.
Всегда у него находилось для меня ласковое слово, а иногда и улыбка. Если же
он приглашал меня к себе, то удостаивал сердечного приема, и я чувствовала,
что действительно развлекаю его и что эти вечерние беседы так же приятны
ему, как и мне.
был общителен по природе; очевидно, ему нравилось рисовать перед
неискушенной слушательницей картины жизни и нравов (я имею в виду не те, где
изображалась бы порочная жизнь и постыдные нравы, но такие, которые уносили
меня в другой, более широкий мир, радовавший своей новизной); и я с радостью
воспринимала от него новые идеи и, представляя себе те эпизоды, о которых он
рассказывал мне, мысленно следовала за ним в неведомые области, которые он
раскрывал передо мной, никогда не удивляя и не смущая мой ум какими-либо
рискованными намеками.
ослабила мою внутреннюю скованность; дружеская откровенность, корректная и
сердечная, с которой он подходил ко мне, привлекала меня к нему. Временами
он казался мне скорее родственником, чем хозяином. Иногда он опять впадал в
свой властный тон; но это меня не смущало: я знала, что это у него в
характере. И я была так счастлива, так удовлетворена новыми интересами,
вошедшими в мою жизнь, что перестала горевать о своем одиночестве, о том,
что у меня нет родных. Ущербный месяц моей судьбы словно вступил в новую
фазу, белые листы в моей жизни заполнялись. Я поздоровела и окрепла.
чувство благодарности и множество других впечатлений, новых и приятных,
делали его лицо для меня самым желанным. Его присутствие в комнате согревало
меня больше, чем самый яркий огонь. Но я не забывала о его недостатках, - да
и не могла забыть, так как он слишком часто обнаруживал их передо мной. Он
был горд, насмешлив, резок со всеми ниже его стоящими. В глубине души я
знала, что та особая доброта, с какой он относится ко мне, не мешает ему
быть несправедливым и чрезмерно строгим к другим. На него находили странные,
ничем не объяснимые настроения. Сколько раз, когда он посылал за мной, я
находила его к библиотеке, где он сидел в одиночестве, положив голову на
скрещенные руки, и когда он поднимал ее, на его лице появлялось хмурое,
почти злобное выражение. Но я верила, что его капризы, его резкость и былые
прегрешения против нравственности (я говорю - былые, так как теперь он как
будто исправился) имели своим источником какие-то жестокие испытания судьбы.
Я верила, что от природы это человек с многообещающими задатками, более
высокими принципами и более чистыми стремлениями, чем те, которые развились
в нем в силу известных обстоятельств, воспитания или случайностей судьбы.
Мне чудилось, что он представляет собой превосходный материал, хотя в
настоящее время все его дарования казались заглохшими и заброшенными. Не
могу отрицать, что я скорбела его скорбью, какова бы она ни была, и многое
дала бы, чтобы смягчить ее.
вспоминая его взгляд, когда он остановился посреди аллеи и сказал, что перед
ним предстала его судьба и побуждала его дерзнуть и быть счастливым в
Торнфильде.
мест? Скоро ли он опять уедет? Миссис Фэйрфакс говорила, что он редко живал
в этом доме больше двух недель кряду, - а вот живет же он здесь уже два
месяца. Если он уедет, это внесет такую грустную перемену. Может быть, его
не будет весну, лето, осень. Какими безрадостными покажутся мне солнечный
свет и прекрасные дни!"
я сразу же проснулась, услышав, как мне казалось, прямо над своей комнатой
какое-то смутное бормотание, странное и зловещее. Я пожалела, что погасила
свечу. Ночь была непроницаема, моя душа - угнетена. Я поднялась, села на
кровати, прислушалась: все было тихо.
спокойствие было нарушено. Далеко внизу, в холле, часы пробили два. В это же
мгновение мне почудилось, что кто-то прикоснулся к моей двери, словно,
пробираясь ощупью по темному коридору, кто-то провел по ней рукой. Я
спросила: "Кто здесь?" Ответа не было. От страха меня охватил озноб.
кухонную дверь, он нередко пробирался к двери мистера Рочестера и ложился у
порога. Сколько раз утром я сама видела его там. Эта мысль несколько
успокоила меня, я легла. Тишина успокаивает, и так как во всем доме теперь
царило глубокое безмолвие, я снова задремала. Но в эту ночь мне, видимо, не
было суждено уснуть. Едва сон приблизился к моему изголовью, как он уже
бежал, спугнутый страшным происшествием.
прозвучал у самой замочной скважины моей двери. Кровать находилась недалеко
от входа, и мне сначала почудилось, что этот дьявольский смех раздался
совсем рядом, чуть ли не у моего изголовья; я поднялась, огляделась, однако
ничего не увидела. Но вот зловещие звуки повторились: я поняла, что они
доносятся из коридора. Моим первым побуждением было вскочить и запереть
дверь на задвижку, а вторым - крикнуть: "Кто здесь?" Раздались какие-то
стоны, а затем шаги по коридору, направлявшиеся к лестнице, которая вела на
третий этаж. Недавно была сделана дверь, отделявшая ее от коридора. Я
услышала, как она открылась и закрылась, а затем все стихло.
дьяволом!" Боясь долее оставаться одна, я решила пойти к миссис Фэйрфакс.
Поспешно набросила я платье и шаль, отодвинула задвижку и дрожащей рукой
открыла дверь. В коридоре горела свеча, она стояла на дорожке, покрывавшей
пол. Это обстоятельство меня поразило. Но еще больше я удивилась, когда
заметила, что в воздухе висит какая-то мгла, словно он полон дыма. А когда я
оглянулась вокруг, стараясь отыскать источник этой синеватой мглы, то
ощутила резкий запах гари.
Рочестера, и из нее клубами вырывался дым. Я уже не думала о миссис
Фэйрфакс, я не думала о Грэйс Пул и о ее таинственном смехе: в мгновение ока
я очутилась в комнате моего хозяина. Вокруг кровати вздымались языки
пламени, занавески уже пылали, а среди огня и дыма мистер Рочестер лежал без
движения, погруженный в глубокий сон.