располосованной трассами снарядов. Впереди несколько тяжелых танков
сгрудились на краю котловины; застигнутые бомбежкой, - видимо, уже
подожженные, - они столкнулись вслепую, сцепившись гусеницами, и так
пылали. Дуга распалась, ее не было, были смерчи пожаров, скопища мазутного
дыма, только справа несколько танков шли толчками, обтекая высоту; слева
же в котловину скатывались тупорылые пятнистые бронетранспортеры, фигурки
немцев в рост бежали к кустам, не останавливаясь, не падая, расплескивая
струи автоматных очередей. Нет, они хотели жить, эти немцы, что сидели и
стреляли в бронетранспортерах и танках, и те, что бежали по полю, хотели
убить тех, кто сдерживал их, хотели любой ценой прорваться в город,
перешагнуть, миновать невозможное, что не должно было случиться, и Новиков
почему-то подумал, что это невозможное было он, Новиков, и его люди на
высоте.
учащенным ударам орудий на высоте, по кустам разрывов, выраставших вокруг
позиций Новикова, по наискось в небе летящим пулям Лена точно ощутила, что
бой не только не ослаб после налета штурмовиков, но усилился, что он
достиг того предела, когда исчезает небо, солнце, когда есть одна
прочность земли.
нельзя убивать... его не убьют. Я знаю. Он умеет стрелять, как не умеют
другие... Что же это там? Опять?"
неотрывно пристально смотрела туда, на высоту, жадно искала орудие,
тонувшее во мгле, в фонтанах земли: что-то белое то появлялось, то
пропадало там. Или это только казалось ей?
скорей конец боя... Только скорее конец боя. Это же должно кончиться...
Должно кончиться... Скорее, скорее!"
неба на высоту, перевернутым конусом взлетело оранжево-слепящее. Высота
будто расплавилась и исчезла. Дым застлал всю ее, загородив, кипя клубами,
сдвигаясь, стекал по скатам, опал быстро, разнесенный утренним ветром, и,
дрожа от мгновенного озноба, стиснувшего горло, неясно увидела она что-то
белое, ничком лежащее на бруствере.
минуту она еще не могла определить все, почувствовать, она не только не
могла осознать, что это мог быть он ранен или убит, а, наоборот, подумала,
что это был не он.
распространились слева, со стороны города, над вершинами лип, оглушая
ревом, сверкнули раскаленные хвосты, широкими молниями ударили, впились в
высоту, закрутились раскаленные змейки на всем протяжении ее, и опять дым
загородил небо и то белое на бруствере.
Он не мог погибнуть. Что они делают? Стреляют по нему! Сюда не прошли
танки. Он жив! Он жив! А как же я? Одна? Нет, он не погиб... А как же я?"
лежало на бруствере. И тогда, переводя взгляд на гимнастерку, пусто
лежавшую у ее ног, разглаженную ее пальцами там, где был разорван, не
зашит рукав, она вдруг поняла все. И, с ужасом схватив гимнастерку,
пахнущую им, прижимая ее к лицу, комкая ее, зарыдала жаркими, обжигающими
слезами, вся вздрагивая, крича что-то, моля о справедливости.
полдень, с нежарким блеском солнца на каменных мостовых, потертых
гусеницами танков, усыпанных битым стеклом, за железными оградами тихо
дымили, догорали дома, чернели обугленные сады, летели над ними, таяли
пронизанные солнцем неосенние облака. И то, что Гулько сидел на КП в
шлепанцах и без гимнастерки, и то, что спали возле телефонов связисты, -
все говорило о жизни будничной, а младшему лейтенанту Алешину хотелось
плакать.
подворотничком, в новой шинели, стоял перед Гулько, худой, осунувшийся,
бледный, - резко проступали веснушки его - и ровным голосом, не стесняясь
слез, бегущих по щекам, рассказывал о гибели Новикова. И вытирал рукавом
щеки. И странно было видеть его чистый подворотничок, детские веснушки на
ошеломленном недетском лице и видеть его слезы и этот мальчишеский жест,
которым он вытирал их.
быть! - почти крикнул Гулько, ударил кулаком по столу так, что подскочили
карандаши на карте, и отвернулся к стене, моргая красными, воспаленными
глазами. Кашляющий звук вырвался из его горла, длинный нос некрасиво,
толсто набух, майор сглотнул, потер горло, пробормотал хрипло: - Идите и
принимайте батарею. Идите... Через полчаса мы снимемся. Наши танки уже в
Марице. Слышите - в Марице!
углу его ждал Горбачев.
домами, и санитарные машины, замаскированные под кленами улиц, спокойно
залитых солнцем, и кухня, дымившая в соседнем дворе, и голоса солдат возле
нее - все по-прежнему говорило о жизни будничной. Но младшему лейтенанту
Алешину никогда не было так одиноко, так пусто в этом огромном, чудовищно
тихом мире.
уставленный санитарными повозками, носилками, Алешин не сразу увидел ее.
Она лежала на носилках, тоненькая, прозрачная, как осенний луч, прижавшись
щекой к подмятой под голову шинели, ровные брови, страдальчески сдвинутые,
оттеняли белизну лба, иногда они вздрагивали, словно по лицу проходили
отблески того, что было в ней. Она смутно услышала голос Алешина - чем-то
близким, знакомым повеяло на нее, - открыла глаза, но не ответила ни
голосом, ни взглядом, только прощально пошевелила рукой - одними пальцами.
прощай...
забытьи, будто погружаясь в теплую воду, с одним желанием, чтобы никто не
прикасался к ней.
шинелей, мимо тенями проходили санитары, перешагивая через нее, шелестела
трава, сухие листья, слетая с яблонь, невесомо падали на грудь ее,
путались в волосах, и кто-то рядом протяжно, сквозь стоны просил воды,
звал кого-то захлебывающимся шепотом.
что такое настоящая боль?" - думала она, и лицо ее дергалось, и брови
дрожали, и, кусая губы, вся сжимаясь, она старалась найти в своей памяти
то, что было до его смерти, - его голос, его привычку поправлять пистолет,
его взгляд, его улыбку.
облаками небо, там выгнутыми фиолетовыми полосами сиял непонятный мягкий
свет, плыл, переливаясь, под холодным осенним солнцем. "Откуда этот свет?
И зачем он? - подумала она. - Зачем все это? И небо, и воздух, когда его
нет... Зачем все это?.."
поверишь! - донесся до нее крутой прокуренный голос, и это земное жестоким
толчком вытолкнуло ее из полузабытья, краем сознания поняла, о чем так
красиво говорил этот неизвестный, почему-то окрашенный в серый цвет голос,
и, повернув голову, почти с ненавистью увидела на крыльце дома седого
человека в белом халате, с темными пятнами на рукавах. Прислонясь спиной к
косяку двери, он медленно, утомленно курил, глядя в небо над садом.
шинели и, плача, смотрела на соседние носилки, откуда все время слышала
стоны. Молоденький белокурый чех тоскливо бредил, пытаясь сорвать бинты на
груди, капельки пота выступили над верхней губой, покрытой детским пушком,
чех шептал, точно торопясь куда-то, непонятные отрывистые слова, и она с
трудом разобрала:
пробку потерявшими жизнь пальцами, а когда, сдерживая рыдания, прислонила
фляжку к губам чеха, увидела сквозь слезы, как он, всхлипывая от
облегчения, глотает воду, прошептала:
к колючему ворсу, прикусив зубами воротник шинели, чтобы не закричать от
боли.
Перумов Ник
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Белогорский Евгений