упиваться ею".
вдвоем, как вы дивно подходите друг другу в постели, - у меня в голове
мутилось от ревности. Меня она подкалывала по любому поводу, чего я только
от нее не натерпелась: я-де старая развалина, и одышка у меня, и из-под
мышек пахнет, и одета я чучело чучелом. Она называла меня "мой шарпей" - за
мои веки, а еще - "мясная туша", из-за лишнего веса и красного лица. В
сердцах переходила со мной на "ты", кричала: "От тебя воняет, как от
телячьей печенки, фу, гадость какая!"
До чего же острый у нее язычок, мне бы с самого начала ей рот кляпом
заткнуть, на цепь ее посадить, как злую собаку. Что бы я ни делала, все
было не по ней. Я выходила из себя, хлопала дверью, тогда она принималась
плакать, а я возвращалась и просила прощения. "Вы ведь знаете, Франческа, я
где-то даже люблю вас", - отвечала она.
слышала только слово "люблю". Она вертела мной как хотела. С Жеромом мы
отчаянно ссорились - кому сегодня отнести ей поднос, кому посидеть с ней
после обеда. Она говорила моему мужу гадости обо мне, а при мне смешивала
его с грязью. Я ослабила бдительность, у меня рука не поднималась рыться в
ее вещах. Я едва сдерживалась, чтобы не схватить ее в объятия, не осыпать
поцелуями. Захоти она только, и я бы тотчас же все бросила и начала новую
жизнь с ней - где угодно.
вас наше смятение, делали вид, что все в порядке. Нам на смену заступил
Раймон. А Элен тем временем припрятала кое-какие инструменты, готовясь к
побегу. Когда мы вернулись, она была очень мила, и мы с ней много выпили в
тот вечер. Знала ли я, что делаю, или это была оплошность? Понятия не имею.
Уходя от нее около полуночи, я плохо заперла дверь, задвинула засов только
наполовину. Открыть его изнутри было проще простого. В три часа я почему-то
испугалась - поздновато, конечно, - и поднялась к ней. Захожу, смотрю -
лежит на кровати под одеялом. И так меня друг разобрало, была не была,
думаю, Стейнер спит без задних ног - я скинула с себя все и нырнула в
постель. Но вместо теплого, нежного тела Элен я обняла диванный валик!
Птичка упорхнула! Я убить была готова - и ее за бегство, и себя за
слабость. Просто невероятно, что мы нашли ее раньше, чем кто-либо другой. В
ту ночь шел проливной дождь, наша беглянка поскользнулась на мокрой земле и
вывихнула ногу. Она долго проплутала, вся окоченевшая, по нашим лесам,
ориентируясь не лучше, чем вы тогда в феврале. Ну уж я отвела душу, такую
задала ей трепку, которую она надолго запомнит. Ее предательство было для
нас ударом, особенно ощутимым оттого, что маску кроткой голубки она после
этого сбросила и снова стала поносить нас на чем свет стоит. Мы заперли ее
в камере в подвале и привязали к кровати. Теперь она целыми днями
надрывается в крике - зовет вас. Мы будем держать ее там, пока вы не
вернетесь. Надеюсь, вы на нас не в обиде, Бенжамен, - она это заслужила. Не
стоит и пробовать тягаться с красотой - ее надо изничтожать, иначе тебе
крышка.
- грузная, отяжелевшая не то от жира, не то от копившейся годами злобы. Она
признала свое поражение. Подбородок ее отвис, будто державшая его сетка -
сетка морщинок, оплетавших шею и сходившихся под челюстью, вдруг порвалась.
Здорово все-таки, что Элен сумела обернуть ситуацию в свою пользу,
заставила этих психов ползать перед нею на брюхе. Стейнерша подняла голову,
ее большие красные руки пошарили в карманах, и она протянула мне пачку
фотографий. На снимках, отпечатанных на хорошей бумаге, была она,
Франческа, только гораздо моложе. Я едва узнал ее. Она уставилась на меня
как-то испуганно, часто заморгала; белки глаз напомнили мне грязноватый
запекшийся желатин. Ну ясно, от меня ждали хоть словечка утешения.
компании давно и бесповоротно поставил крест на своей внешности, и этот
человек - я. Ведь я, уныло невзрачный, и в детстве был таким. А Франческа
Стейнер не забыла, что была когда-то желанной, теперь она каждого готова
умолять ей об этом напомнить. И эта мумия тасовала в своей постели мужчин и
женщин несчитано, унижала их, обманывала, высмеивала... Кто она теперь -
развенчанная королева, обезвреженная бомба. Сила, властная над всеми и вся,
и ее не пощадила, превратив взбалмошную любовницу в ядоточивую мегеру. Она
выстояла, но какой ценой - объявив войну всему свету, возненавидев его.
Франческа забрала у меня фотографии, поднялась и пошла к дверям, тяжело
волоча ноги. Напоследок она оглянулась:
не совсем гладко. Иногда мне даже хочется, чтобы до нас добралась полиция.
Судебный процесс меня не страшит. Мне бы представился случай публично
выступить и привлечь тысячи сторонников к нашему делу.
обошелся со слугой не слишком круто, он вел себя как папаша с напроказившим
сынком. Называл его сатиром, Казановой, драл за уши, выпытывал подробности,
да такие, что меня с души воротило. Ясно, чего Стейнер не мог простить
Раймону: тот отведал удовольствий, которых сам он себя лишил. На гномика
жалко было смотреть: уши его не просто пылали, а раскалились аж добела.
После ужина - мы втроем поели на кухне - атмосфера наэлектризовалась до
предела Стейнер резко сменил тон, дежурная улыбка, которую он нацепил на
лицо, исчезла. Щеки его пошли красными пятнами - я уже знал, это предвещало
неминуемый взрыв. Ни с того ни с сего он вдруг грохнул ладонью по столу,
схватил Раймона за шиворот и с размаху влепил ему две оплеухи. Тот даже не
попытался уклониться. Из носа у него хлынула кровь. Безропотность слуги
привела Стейнера в бешенство. Он рванул его со стула, схватил за гениталии
и, оторвав от пола, несколько раз боднул в живот с такой силой, что я с
одного раза загнулся бы.
соображаешь, каково было хозяйке это узнать?
тяжелыми ботинками под ребра. Орал он, как оглашенный. Карлик выблевал на
кафельный пол часть съеденного ужина, от чего хозяин взбесился еще пуще.
Расстегнув пряжку, он сорвал с себя ремень и занес его над своим
поверженным приспешником. Смотреть на это было невыносимо. Я не выдержал:
приходило, что я способен вмешаться. Я для него был все равно что стол или
стул. Он обернулся и схватил меня за шиворот.
разрешил называть меня по имени?
занесенную руку все-таки опустил. Покачнулся, как насмерть пораженный
гигант, выронил свой кожаный ремень и ушел в комнату, громко хлопнув
дверью. Я помог Раймону подняться, хотел обтереть ему лицо влажным
полотенцем. Он оттолкнул меня:
тучи. Стейнер сидел в кресле, глядя в открытое окно на улицу и поглаживая
по голове примостившегося у его ног Раймона; тот был в кальсонах и белой
майке, под левым глазом у него чернел синяк, ноздри были заткнуты ватой. У
Жерома на губе красовалась лихорадка, морщины блестели от пота, лицо было
такое же помятое, как наброшенный на плечи льняной пиджак. Готов
поклясться, что он плакал. Я почувствовал душок, витавший над этой
парочкой, - пахло крахом. Стейнер поднял руку, простер ее над городом -
рука была усеяна старческой гречкой, такие пятна еще зовут
"кладбищенскими". Он указывал на толпу внизу: люди гуляли,
переговаривались, смеялись, радовались солнышку. Из соседнего дома
доносилась старая джазовая мелодия вперемешку с криками торговцев,
автомобильными гудками, и вся эта какофония рассыпалась вихрем веселых нот.
крысы. Потоп, потоп, вот что это такое! Я хотел стереть юность с лица
земли, как стирают помарку с листа. Но она накрыла меня с головой, я тону.
эхом отразился от оконных стекол, и невыносимой свежестью повеяло в этой
похожей на мертвецкую комнате. И слуга, и господин втянули головы в плечи,
будто по ним дали автоматной очередью. На улице, как на сцене, они воочию
узрели свое поражение. Куда девалась вся их заносчивость, теперь им было
все равно, пусть их увидят такими, какие они есть: ископаемые бунтари, ни
на что уже не способные, коалиция, тоже мне - перекисший, как уксус,
донжуан, кумир недоумка и подкаблучник престарелой кокетки, захлебывающейся
собственным ядом. Великий мистификатор получил нокаут.
аптеку. Они отпустили меня одного, слова не сказали - еще неделю назад
такого и представить было невозможно. На улице гремела музыка в киосках
звукозаписи; я миновал мясную лавку, газетный ларек. Стоило мне только
зайти в телефонную будку, набрать 17 - номер полиции - и все было бы
кончено. Я побродил немного, прохожие толкали меня. Выпил в баре
минеральной воды, лотом, почувствовав, что на свободе мне непривычно и
неуютно, вернулся домой. Раймон и Стейнер так и сидели живой картиной в
раме окна, даже с места не сдвинулись. Их ноги стояли в солнечной лужице.
Лицо хозяина подергивал тик - в точности как, бывало, лицо Элен.
раньше.
настроение у меня было хуже некуда. Самочувствие тоже. Я опять старел и
Махров Алексей
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Браун Дэн
Афанасьев Роман