тебя здесь видеть.
гульнули мы с тобой вчера! -- Скорик снизу вверх испытующе смотрел на Щуся.
Глава десятая
злостными симулянтами вроде Петьки Мусикова и Булдакова.
постылую казарму. Дежурства на кухне солдаты ждали как праздника законного,
хотя в святцах и не написанного, но почти святого. Каждой роте выпадало
дежурство примерно раз в месяц, тем дороже еще был праздник, что редок он.
Но второй батальон, размещавшийся в соседних казармах, угнали куда-то на
ученья или работы, и выпало счастье первой роте дежурить на кухне вне
очереди.
картофелеочистительный цех. Для солдатской похлебки картошку по-прежнему не
чистили, но для картофельного пюре овощь снова начали чистить, да не ножами,
как прежде, -- машинкой с барабаном. Барабан этот состоял из огромной чурки,
обитой железом, протыканным гвоздем или пробитым керником. И вот, значит,
надо этот дыроватый барабан крутить за ручку, будто точило. Бедная картошка,
вертящаяся в цинковом ящике, натыкаясь на заусенцы, должна была терять кожу
тоненько-тоненько, чтобы продукт без потерь попадал в котел. Картошка
получалась исклеванная, в дырках вся, с одного бока чищенная, с другого нет,
крахмал ведрами скапливался на дне корыта.
сержанта Яшкина, ответственного за дежурство на кухне:
паршивцы придуриваются, волынят, понарошку неправильно обращаются со сложным
агрегатом, чтоб его повредить, сам повертел ручку -- результат был еще более
удручающим, потому что ребята вертели барабан вдвоем в две руки, резвее
гоняли картофель по кругу, от вмешательства Яшкина механизм вовсе заклинило,
помкомвзвода велел переходить на обработку картошки старинным способом,
стало быть, ножом.
шарясь по столовой, назначили на грязную работу из разных команд, время
ушло. Головной кухонный отряд из поваров, дежурных командиров дал первое
предупреждение: "Если к завалке в котлы картошка не будет вымыта и начищена
-- Яшкину несдобровать, с него шкуру спустят".
фронте продырявленная, от болезни желтая. Полевая фронтовая сумка, хворое
тело и слабая внутренность, едва прикрытая тлелой, должно быть, еще на
позициях нажитой шинеленкой, -- вот и все имущество помкомвзвода. И чтобы не
утратить последнее свое достояние, помкомвзвода сулился в свою очередь
содрать шкуру с работяг, если они, негодники такие, сорвут ответственное
задание. А работягам с кого шкуру снимать?
промысле, бойцы шныряли по кухне, тащили кто чего, прятали, вели обмен
продукции. Воровство начиналось с разгрузки и погрузки. Если разгружали
мясо, старались на ходу отхватить складниками или зубами кусочек от свиной,
бараньей, бычьей, конской туши -- все равно какой. Если несли в баке
комбижир, продев лом под железную дужку, сзади следующий грузчик хлебал из
бака ложкой, потом головной переходил на корму и хлебал тоже, чтобы не
обидно было.
работников столовские. -- Обдрищетесь же! Вы уже каши поели, из котлов
остатки доели, ужин свой управили, маленько подюжьте, картошка сварится,
всем по миске раздадим, по полной, с жирами...
охватившего их промыслового азарта. Ослепленные угаром старательского фарта,
они рвали, тащили что и где могли, пытались наесться впрок, надолго. К
середине ночи половина наряда бегала к столовскому нужнику, блевала, час от
часу становясь все более нетрудоспособной.
окованной железом хлебовозке. Хлеборезы, работники столовой, дежурные
командиры, помощники дежурных выстраивались коридором, пропуская по нему в
столовую вниз по лестнице до самых дверей хлеборезки людей, разгружающих
хлеб. В протянутые руки работника складывались свежие караваи с бело
выступившей по бугру мучной пылью, с разорвавшейся на закруглениях хлебной
плотью, соблазнительно выпятившейся хрусткой корочкой. Пахучая хлебная лава,
еще теплая, только-только усмиренная огнем -- великое чудо из всех земных
чудес, -- вот оно, близко, против глаз, выбивающее слюну, желанное, мутящее
разум, самое сладкое, самое нежное, самое-самое.
вытянутые руки так, чтоб было под самое аж рыло. Откинув голову, тащит булки
оглушенный близостью счастья человек. У самого носа хлеб! Сытным духом
валит, всякой воли, всякого страха лишает. И никаких окриков не слыша,
никаких угроз не страшась, рвет парняга по-собачьи каравай зубами, его в
затылок кулаком лупят, пинкарей отвешивают, но он рвет и рвет -- вся пасть в
крови от острых твердых корок, иной возьмет да еще и упадет, раскатав
караваи по лестнице. Что тут сделается! Схватка и свалка, бой начинается.
Спохватятся дежурные, соберут буханки, глядь-поглядь -- нету разгильдяя,
сотворившего поруху, и вместе с ним утек каравай. И горько, конечно, обидно,
конечно, бывает, когда начальник хлеборезки -- самое главное лицо в полку --
надменно объявит:
вел себя по-человечески -- добрая горбушка тому! -- И сам лично длиннющим
ножом-хлеборезником раскроит хлебушек, кушайте на здоровье.
художнику Боярчику, согнанному после суда над Зеленцовым с теплого
творческого места и тяжело переживающему в одиночестве эту утрату. А тут еще
лютая тоска по Софочке. Боярчик поблек и почемуто перед всеми ребятами
испытывал чувство вины, залепетал вот слова благодарности, глаза у него
как-то повлажнели -- воспитанный в забитой, навеки запуганной семье
спецпереселенцев Блажных, он ни ширмачить, ни украсть не умел. Лешка хлопнул
Фелю по спине: "Да лан те. Че ты? Все свои..." Казахи, четверо их на кухне
было по главе с Талгатом, которого не то в насмешку, не то всерьез
соплеменники стали звать киназом, получив хлебца, оживились:
-- Они упорно учились понимать и говорить по-русски, поднаторев, готовы были
болтать без конца, потому как "нашалник Яшкин" им внушал: все команды на
войне подаются на русском языке, вдруг случится так, что им скомандуют
"вперед", они побегут назад -- хана тогда им. Слово "хана" ребята-казахи
запомнили сразу, Яшкина- нашалника звали они Хана. Чуть чего -- начнут себя
хлопать по бедрам, будто птицы крыльями: "Ой-бай хана! Псыплет нам нашалник
Ха-на".
овощном отсеке, варит картошку в топке "с-селое ведро!", -- и запели
ребятишки-казахи, довольно выносливый и компанейский народ, искренне и бурно
радующийся дружеству, умеющий ценить внимание к себе и всегда готовый
отвечать тем же: "Ортамызда Толеген коп жил отти. Нелер колип бул баска,
нелер кетти агугай..." Пели казахи в сыром, полутемном кухонном полуподвале,
усердно при этом трудясь, нашалник Хана, разъяренно примчавшийся на звук
песни, готовый давать всем разгон за безделье, прислонясь к дверному косяку,
измазанному, исцарапанному носилками с картошкой, усмиронно думал: "Вот тоже
люди, поют о чем-то своем, работают исправно, послушными и толковыми бойцами
на войне будут. Вон как они быстро вошли в армейскую жизнь, болеть
перестали..."
Хорошо сварилась картошка, прямо в ведре истолкли ее круглым сосновым
полешком; какой-то деляга- промысловик, завернувший на огонек, налил
работягам полный котелок жиру под названием лярд, не за так, конечно, налил,
в обмен на картофельную драчену. В толченую картошку всяк лил жиру сколько
душе угодно, песельники-казахи пожадничали было, но киназ Талгат рыкнул на
них, и отвалили песельники от котелка с жиром, стоявшего на чурке.
вкуса, главное, не видно, есть, нет жир в картошке, какое свойство этого
продукта, никто толком не знал. Лешка взял котелок за дужку и вылил остатки
лярда, схожего с закисшим березовым соком, в свою миску с картошкой.
много-много в сартир бегать.
мясо мороженое настрогаем и с солью, с перчиком. Мужики еще и под водочку --
только крякают.
химического продукта: которые сутки днем и ночью, штаны не успевая
застегнуть, соколом носится на опушку леса к редко вбитым кольям.
Лошка-жолдас, говорил? На вот, жуй трава, полын называется, от всякой болезн
трава, хоть шыловек, хоть баран лечит...
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Березин Федор
Андреев Николай