конвейере без "дворников". Экспортные цены падали, фунт тоже.
но в этой колонке ничего интересного не оказалось. Гвоздем этой жалкой
программы был некто сэр Освальд Ньюмен, умерший в возрасте 72 лет. Он был
главным арбитром во всех строительных дебатах в пятидесятые годы, уже
после того, как ушел в отставку из министерства общественных работ, где
занимал пост непременного секретаря. В 1928 году он женился на Розе Эркерт
и имел от нее троих сыновей, она пережила его. Старший сын теперь был
секретарем Международной федерации термоэлементов и кавалером ордена
Британской империи. Я подумал о моем отце, который прошептал "Долли!
Куколка моя!" и умер на полу гостиницы в Верхнем городе, не успев
встретиться с сэром Освальдом Ньюменом на строительных дебатах, которые,
впрочем, может быть, отца вовсе и не касались.
мне матушка. Лень и добродушие часто сопутствуют друг другу. Он не
скупился на рождественские премии и никогда не чувствовал охоты спорить
из-за грошовой надбавки. Я поглядел в окно и увидел не Англию сэра
Освальда Ньюмена, а могилу моего отца в дождливой мгле и молящуюся над ней
мисс Патерсон, и я позавидовал его необъяснимой способности притягивать
женскую любовь. Любила ли Роза Ньюмен сэра Освальда и своего сына,
кавалера ордена Британской империи?
сразу, как капризная женщина, приобрел демонстративно заброшенный вид.
Осенью пыль скапливается быстро, даже при закрытых окнах. Я знал наизусть
все, что сейчас последует, - звонок в ресторанчик, осмотр георгинов, если
прекратится дождь. Быть может, майор Чардж захочет переброситься со мной
словечком через изгородь. "Долли! Куколка моя!" - прошептал отец, умирая в
маленькой гостинице, а я в это время лежал в своей детской в Хайгейте, и
рядом стоял ночник, чтобы разгонять страхи, всегда одолевавшие меня после
того, как мама - или то была приемная мать? - уходила, чмокнув меня на
прощание. Я боялся взломщиков и индийских душителей [существовавшие в
Индии XIX в. секты религиозных фанатиков, душивших и грабивших свои
жертвы], змей, пожаров и Джека Потрошителя [оставшийся неизвестным
преступник, совершивший ряд убийств в Лондоне в конце XIX в.], хотя
бояться мне следовало предстоящих тридцати лет работы в банке, и
укрупнения банков, и преждевременного ухода в отставку, и "Траура по
королю Альберту".
раз звонил ей на квартиру, но никто не брал трубку. Я пытался увлечься
романами Теккерея, но ему не хватало непосредственности тетушкиных
рассказов. Как она и предвидела, я даже пожалел, что отказался выслушать
историю о Чарлзе Поттифере. Теперь, когда я лежал без сна или сидел на
кухне, ожидая, чтобы закипел чайник, или когда "Ньюкомы" [роман
У.Теккерея] валились у меня из рук, я жил воспоминаниями о Карране, мсье
Дамбрезе и мистере Висконти. Они населяли мое одиночество. Прошло шесть
недель, от тетушки не было никаких вестей, и я забеспокоился - а что,
если, как мой отец, она умерла на чужбине? Я даже позвонил в "Сент-Джеймс
и Олбани" - впервые с тех пор, как оставил службу в банке, я звонил за
границу. Я нервничал, когда говорил в трубку, стесняясь моего неважного
французского, как будто микрофон усиливал ошибки. Регистраторша сообщила,
что моей тетушки нет, она выехала три недели назад в Шербур.
чем я успел спросить, на какой пароход.
жизнь только затем, чтобы перевернуть ее. У меня пропал интерес к
георгинам. Когда они начали зарастать сорняками, у меня появилось
искушение махнуть на них рукой. Однажды я даже согласился от скуки на
приглашение майора Чарджа посетить политический митинг: оказалось, это был
митинг лоялистов Британской империи, и я заподозрил, что именно от майора
организация эта узнала мой адрес для посылки брошюр. Я увидел там
нескольких своих бывших клиентов, в том числе адмирала, и впервые
порадовался, что ушел в отставку. Управляющему банком не положено иметь
серьезные политические пристрастия, в особенности эксцентричные; с какой
быстротой облетела бы Саутвуд весть о моем присутствии здесь. А сейчас,
если мои бывшие клиенты и обращали на меня взгляд, то с недоумением - как
будто не могли припомнить, когда и при каких обстоятельствах мы
встречались. Я, как официант в выходной день, в сущности, остался
неузнанным. Непривычное ощущение для человека, прежде находившегося в
центре саутвудской жизни. Дома, поднимаясь наверх в спальню, я чувствовал
себя призраком, прозрачным, как вода. Карран был куда более реальным, чем
я. Я даже испытал что-то похожее на удивление, видя свое отражение в
зеркале.
к мисс Кин. Я набросал несколько черновиков, прежде чем меня удовлетворило
написанное, но письмо, приводимое ниже, все равно разнится множеством
мелочей от того, которое я послал. "Дорогая моя мисс Кин", - читаю я в
черновике, но в окончательном варианте я вычеркнул "моя", так как слово
подразумевало близость, которой она никогда не выказывала и на которую я
никогда не притязал. "Дорогая мисс Кин, я искренне огорчен, что Вы еще не
прижились в Вашем новом доме в Коффифонтейне, хотя, конечно, я не могу не
порадоваться (в последующих черновиках я переменил "я" на "мы") тому, что
мысли Ваши пока обращаются иногда к тихой саутвудской жизни. У меня не
было друга лучше, чем Ваш отец, и частенько воспоминания уносят меня к тем
приятным вечерам, когда сэр Альфред сидел под Вандервельде, излучая
радушие, а Вы шили, пока мы с ним допивали вино". (Последнюю фразу из
следующего черновика я убрал, сочтя ее чересчур откровенно эмоциональной.)
"Последний месяц я вел довольно необычную жизнь, по большей части в
обществе моей тетушки, о которой уже писал. Мы забрались с ней далеко от
дома, в Стамбул, и там меня весьма разочаровала знаменитая Святая София.
Вам я открою то, чего не мог сказать тетушке, - мне несравненно больше по
вкусу своей религиозной атмосферой наш св.Иоанн, и меня радует, что
викарий здесь не считает возможным созывать верующих к молитве с помощью
граммофонной пластинки, какая звучит с минарета. В начале октября мы с
тетушкой навестили могилу моего отца. По-моему, я Вам не говорил, да,
собственно, я и сам только недавно узнал, что он умер и похоронен в
Булони, по странному стечению обстоятельств, о которых было бы долго
сейчас писать. Как бы я хотел, чтобы Вы были в Саутвуде и я мог рассказать
Вам о них". (Эту фразу я также почел благоразумным ликвидировать.) "Сейчас
я читаю "Ньюкомов", получаю от них меньше удовольствия, чем от "Эсмонда".
Быть может, во мне говорит романтик. Время от времени я заглядываю в
Палгрейва и перечитываю старых любимцев". Я продолжал, чувствуя себя
лицемером: "Книги служат для меня отличным противоядием против заграничных
путешествий, они укрепляют во мне чувство той Англии, которую я люблю, но
порой мне думается: а существует ли еще эта Англия дальше моего сада или
по ту сторону Черч-Роуд? И тогда я представляю, насколько труднее Вам, в
Коффифонтейне, удерживать ощущение прошлого. Ощущения будущего здесь нет,
будущее кажется мне лишенным вкуса, словно блюдо в меню, которое
предназначено лишь для того, чтобы отбить аппетит. Если Вы когда-нибудь
вернетесь в Англию..." Фраза так и осталась неоконченной, и я даже не могу
припомнить, что я думал сказать.
рождественской открытки. Зато, как я и ожидал, пришла открытка из
Коффифонтейна, довольно неожиданная - старая церковь в конце большого
поля, занесенного снегом, а также комическая открытка от майора Чарджа,
изображающая вазу с золотыми рыбками, которых кормит Дед Мороз. Чтобы
сэкономить марку, ее опустили прямо в ящик. Местный универмаг прислал мне
отрывной календарь, где каждый месяц украшал какой-нибудь шедевр
британского искусства и яркие краски блестели, как будто промытые порошком
"ОМО". А 23 декабря почтальон принес большой конверт; когда я вскрыл его
за завтраком, из него полетели серебристые блестки прямо мне в тарелку,
так что я не смог доесть джем. Блестки осыпались с Эйфелевой башни, на
которую карабкался Дед Мороз с мешком за спиной. Под типографской надписью
"Meilleurs Voeux" [наилучшие пожелания (франц.)] стояло только имя,
написанное печатными буквами, - ВОРДСВОРТ. Стало быть, он виделся в Париже
с тетушкой, иначе откуда бы он взял мой адрес. Пока я служил в банке, я
всегда посылал моим лучшим клиентам фирменные рождественские открытки с
гербом банка на конверте и изображением главного отделения в Чипсайде или
фотографией правления директоров. Теперь, будучи в отставке, я мало кому
посылал поздравления с Рождеством. Разумеется, мисс Кин и, хочешь не
хочешь, майору Чарджу. Поздравлял я также моего врача, дантиста, викария
св.Иоанна и бывшего старшего кассира моего банка, ныне управляющего
Ноттингемским отделением.
обошелся без помощи ресторана и под ее руководством вполне успешно
приготовил индейку; затем мы посидели молча, как чужие люди в ресторане,
оба чувствуя, что переели, а в десять она ушла домой. Позже, как повелось,
я отправился в церковь на полуночную службу с рождественскими
песнопениями. В этом году, не имея желания возиться с приготовлением обеда
для себя одного, я заказал столик в ресторане недалеко от аббатства на
углу Латимер-роуд. Как выяснилось, я совершил ошибку. Я не знал, что
ресторан готовит специальное меню - индейку и плам-пудинг, - чтобы
привлечь к себе всех тоскующих одиночек со всего Саутвуда. Прежде чем уйти
из дому, я набрал тетушкин номер в напрасной надежде, что она вдруг
вернулась к Рождеству, но телефон звонил и звонил в пустой квартире, и я
представил, какое поднялось в ответ треньканье всего венецианского стекла.
витражными окнами и веточкой омелы в безопасном месте, над туалетной
комнатой, был адмирал, сидевший в полном одиночестве. Он, видимо, пообедал
рано, на голове у него красовалась алая бумажная корона, а на тарелке
Шилова Юлия
Андреев Николай
Куликов Роман
Андреев Николай
Контровский Владимир
Белогорский Евгений