обманку. На картине была изображена другая картина, и на ее золотой рамке
сидел слева внизу таракан. Хватать его рукой Павлик не стал, напротив,
возмутился:
Много-много-много!..
загрунтованный холст на подрамник. - Сейчас будет много-много настоящих
мамонтов.
обширный дядя Варя. В ближайшие полчаса Павлик только вздыхал и вскрикивал,
наблюдая, как невероятно быстрыми штрихами набрасывает Басилей цепочку
задравших уши и хоботы, бегущих друг за дружкой кругами и зигзагами мохнатых
мамонтов. Размером они были не больше таракана с золотой рамки, но точно так
же казалось: протяни руку - схватишь мамонта в кулак. Потом Павлик освоился
и стал считать мамонтов. Он заранее заявил Басилею, чтобы больше сорока
восьми тот не рисовал, потому что дальше его считать еще не научили. Вера
вела себя тише мышки. от своего мольберта поглядывала на мужа и на гостей, и
что-то свое рисовала на квадратике картона.
взбирались на какую-то невозможную гору, самый передний держал в поднятом
хоботе молоток, такой, какой был у самого Павлика для аукционов, - Я скажу
тете Нине, чтобы вам обоим шубы подарили! Чтобы зимой вам тепло было. А эта
картинка дорогая? - мальчик взял строго деловой тон.
огромные сорок восемь мамонтов, и ты их владелец.
больше не будешь?
мамонтов!
ты скажешь! - в Басилее, похоже, кроме художника жил еще и незаурядный
артист.
то мама глупая совсем, никак объяснить мне не могла - где мамонты. А
мамонты, оказывается - все тут, и все мои. Это очень хорошо. Я очень люблю
мамонтов. Моих. И тебя, дядя... Бася. Шубу тебе завтра купят.
дом к Подселенцеву. Так они и двинулись вдоль набережной: впереди - курносый
мальчик неполных шести лет, за ним - сорокалетний бородатый киммериец, в
чьих длинных пальцах картинка со стадом мамонтов казалась совсем маленькой,
замыкал шествие юноша пудов эдак в семь-восемь весом, гора мышц, и все
притом - железные. Вера осталась дома: дорисовывать начатую картинку.
рукам и ее. С фотографической точностью запечатлела Вера мужа за мольбертом,
мальчика с горящим взором на высокой табуретке и могучего телохранителя
мальчика. Удивляло Веру то, что со старшим братом, известным всему городу
гипофетом Веденеем, у телохранителя было лишь едва заметное сходство - в
профиле, в разрезе глаз. Но выражение глаз было совершенно одинаковое, эти
глаза говорили всему миру: "День пройдет - станет вчерашним - и новый день
тоже пройдет - зачем, люди, вы хотите знать будущее - вы же в нем живете!"
Варфоломей на тройном портрете глазами говорил именно это. Часть подобных
мыслей читалась и на лице мальчика. На лице Басилея же читалась
одна-единственная, вечная его мысль: "А вот я сейчас как нарисую!.."
куда муж делся. Миновав угрюмого Астерия, восседавшего на крыльце казенного
жилища с бутылкой в руках, постучалась она к Подселенцевым. С первой же
секунды, как отворили ей дверь, поняла: упустила!.. И вправду - голос
Басилея доносился из гостиной:
заем... Ну, только на посошок... С рыбой? У меня жена знатно с рыбой
печет...
пропустила ее в гостиную. Мальчик и коротышка в белом халате бегали из
комнаты в комнату, разыскивая гвозди нужного размера, аукционный молоток уже
был взят наизготовку. Картине с сорока восьмью мамонтами предстояло висеть
отныне в ногах над кроваткой юного Павлика.
дома. Он сгибался в пояснице и приседал на корточки, цокал языком и щурился,
все искал нужный ракурс, кривился, менял одни очки на другие, наконец,
шевеля губами, подробно пересчитал мамонтов. И остался доволен. Именно таких
мамонтов, как он помнил по годам далекой своей юности, иногда находят на
самом севере Киммерии, когда отмерзает кусок заполярной земли. Ну точь в
точь таких. Правда, никогда не видел Роман Подселенцев, чтоб держал мамонт в
хоботе молоток. Но это - считал Роман - допустимая вольность. В остальном
все мамонты - как живые. Хорошая картинка. Воспитательная. Молодец Басилей.
Потом старец ушел, и в воздухе повисло ощущение чего-то недосказанного.
Поглядев на Варфоломея, в могучих руках которого уже сладко спал принявший
свою дозу автор картины, а потом на саму картину, Роман торжественно
произнес:
Она уже историческая.
удалился к себе.
входя с тарелкой, притом сильно ею размахивая: чтоб скорей остыло. Павлик
горестно вздохнул. Тут его власть кончалась. Вечерняя каша была штукой
посильней всех мамонтов.
нес бесчувственного Басилея, Вера торопливо старалась держаться рядом. За
протокой вовсю дымили бани Земли Святого Витта. Киммерийское время шло своим
ходом.
16
растеряли, да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом
рака с колокольным звоном встречали, потом Щуку с яиц согнали . Но
ничего не вышло. Щука опять на яйца села .
пейджера остались мелкие кусочки, он с самого начала был лишний. Компас еще
работал, но необычно: стрелка его вращалась против часовой стрелки со
скоростью четыре оборота в минуту - приблизительно. Борис помнил откуда-то,
что если не очень быстро сказать "двадцать один" - то за это время как раз
проходит секунда. Так что из механизмов в его распоряжении были сейчас
только незаряженный револьвер и ополоумевший компас.
двадцать один. Четыре секунды. Ну и что мне толку от четырех секунд?
хлороформом, ни шприц с раствором пентонала чего-то там умного не могли
вывести Бориса из Лабиринта, чье нынешнее состояние было сильно отягчено
колючими змеями. Можно было эту проволоку в любом месте перекусить,
оборвать, но тогда и последняя надежда выйти из Лабиринта исчезала. Борису
было уже не до добычи, ради которой он сюда полез. Не до жестокого
сообщника-цветовода, не до щедрого, хотя коварного заказчика. И с каждым
произносимым "двадцать один" становилось только хуже.
Лабиринта. Где-то впереди, далеко внизу, сильно и неприятно звучал чавк.
Проволока туда не вела. Неизвестно почему испоганивший древние пещеры садист
на эту часть Лабиринта колючек пожалел. Борис еще раз проклял Бога, Царя,
Отечество и другие, менее значительные предметы, немного успокоился и стал
размышлять над возможными перспективами своего дальнейшего блуждания в этих
неуютных пещерах.
традиционная офенская дорога в Киммерию, был пройден им чуть ли не тысячу
раз. И ведь ни разу не только что не заблудился там - с шагу не сбился! Как
войдешь из Руси в Нору - там семь тысяч шагов с малым гаком все вниз, вниз и
чуть влево, покуда в углекислую кислоту не уйдешь до пупка, там еще три
сотни шагов, входишь в Полугарную пещеру. Там посредине пупырь есть, на нем
посидеть можно и сухарей пожевать. Молодые офени, конечно, не жуют,
хорохорятся, сразу во второй переход, к Заветной Дырке топают, четыре с
гаком тысячи шагов, там пупыря нет, но и углекислота кончается. Там -
сталактиты, сталагмиты на мысли неприличные наводят. Вольготно там. Не то,
что тут. Там не чавкают хотя бы.
как обычно с товаром торопишься, бежишь галопом. Но в другой раз так ноги
собьешь, либо так спину наломаешь, необходимый товар таща, что позволишь
себе краткий отдых, уйдешь на триста шагов влево, идучи в Киммерион (или
вправо - если из него), тогда попадешь в знаменитый Миллион Белых Коз;
старые офени говорят, что пещера эта размером в миллион Больших Театров.
Корнев Павел
Суворов Виктор
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Курылев Олег
Посняков Андрей