Чтение 36–й страницы книги ~Сожженая Москва~

- Боже мой, а я-то, извините... прошу вас ко мне! - сказал,
вставая, капитан. - Мы оба - артисты... Что делать? жребий
войны... Я здесь недалеко, тут же во дворе; только кончу дело. А
вы, мосье Никичь, - обратился он, через переводчика, к
Кольчугину, - снабдите господина... господина Тропин... не так
ли? приличною одеждой и обувью из нашего склада... я сам о том
доложу генералу...

Тропинина провели в какую-то каморку, полную разного хлама, одели
во французскую военную шинель и фуражку и в новые, еще не
надеванные сапоги, по-видимому, добытые в какой-либо ограбленной
лавке обуви. Выйдя из каморки, он встретил Карпа.

- А меня-то, батюшка Илья Борисович, отпустите? - спросил тот,
едва узнав Илью в новом наряде.

- Куда ты?

- Землячка тут нашел, пойдем бураки и картошку копать.

- Где копать? Знаю я, куда ты и зачем...смотри, не попадись...

- Убей бог, в казенных огородах, возле казарм. Накопаем им,
аспидам, да авось и уйдем.

Освободившись от занятий, капитан Дроз провел Илью внутренними
комнатами в обширный барский, почти не тронутый огнем двор, в
задних флигелях которого размещались адъютанты начальника
розыскной полиции, чины его канцелярии и конные и пешие
рассыльные. В помещения капитана, в проходной тесной комнатке, у
окна, с пером в руке и в больших очках на носу, сидел седенький в
военной куртке писец.

- Пора, Пьер, кончать, темно! портишь глаза! - ласково сказал
Дроз писцу, идя с Ильей мимо него.

- Нельзя, капитан, - ответил, не отрываясь от бумаги, писец, -
машина станет! списки герцога Экмюльского... только что
принесли...

- О, в таком случае кончай, - объявил Дроз.

- В чем эта работа, осмеливаюсь узнать? - спросил Илья, когда
капитан потребовал ему от своего денщика закусить и усадил его за
блюдо холодной телятины.

- Да, mon bon monsieur (Мой дорогой (франц.).), горька доля
воюющих! - со вздохом ответил капитан. - Часто я проклинал
судьбу, что из артиста стал солдатом... а теперь меня наряжают
для разных следствий... в эти же списки вносятся имена пленных
маршала Даву. Дроз достал из шкафа бутылку и налил гостю стакан
вина.

- Что же делают потом с этими списками? - спросил Илья.

- Их пересылают, к сведению, в главный штаб и сюда.

- И только?

- Нет, канцелярия маршала делит вносимых в эти списки на две
части. В одну вносятся менее опасные, заурядные лица; в другую -
особенно подозрительные.

- Что же ожидает первых и вторых?

- Против имени первых канцелярия обыкновенно делает отметки: под
арест или на работы; против вторых же сам маршал ставит
собственноручные резолюции: к повешению или к расстрелянию...
Печальные бывают развязки. Война не шутит. У меня на этот предмет
есть стихи. Не хотите ли, я вам их прочту? - спросил он,
покраснев. - Мои собственные стихи о войне.

- Сделайте одолжение.

Дроз встал, протянул руку и, с грустью глядя па гостя, как бы
призывая его в судьи своей тоски и одиночества, нежным певучим
тенором продекламировал элегию о разоренном гнезде малиновки и о
коршуне, похитившем ее птенцов. Он сам с напомаженным хохолком
напоминал малиновку. Голос и стихи Дроза тронули Илью. Его щеки
от этого чтения и вкусной еды, запитой вином, раскраснелись.
Красивый, с горбом нос капитана между тем стал еще бледнее, а
глаза печальнее. Он в раздумье молча глядел в пространство. В это
время старичок-писец принес переписанные бумаги. Капитан повертел
их в руках и вздохнул.

- Да, - сказал он, - отличный почерк, но на какое дело! Есть ли у
вас, в России, такие искусники?

Он показал гостю копии, бережно положил их на окно и объявил, что
сам отнесет их к генералу, а подлинники велел отправить в
канцелярию главного штаба, в Кремль.

- Стаканчик! знаешь, той? - обратился он к писцу, добродушно
подмигивая ему на кубышку перцовки в шкафу. - Таким почерком
переписывать только Шенье, Бомарше...

Дроз налил из кубышки, которую он называл "bou-che de feu" -
"огненным ртом".

- Капитан! - восторженно произнес писец, отставя руку и глядя на
поданный ему стакан перцовки. - Век не забуду ваших ласк и
доброты! Он медленно выпил стакан, отер рукавом усы и крякнул.

- Это напиток богов! Исполнение желаний ваших, господа, и дорогих
вашему сердцу! - сказал он, уходя.

- Хотя последние теперь, очевидно, далеко.

Капитан, уныло сгорбившись, молчал.

- Дорогие нашему сердцу! - произнес он, отгоняя тяжелые мысли. -
Моя семья далеко; ваша же, собрат по музам? вы женаты?.. где ваша
семья?

- Ничего не знаю, - ответил Тропинин, - я женат, но моя жена
бежала отсюда за два дня до моего плена... и что с нею, жива ли
она, убита ли, господь ведает...

- Бежала и она! но зачем же? - искренне удивился капитан.

- А эти ваши списки? - произнес Илья, указывая на принесенные
писцом бумаги. - Что, если бы она попала в эти красиво
переписанные бумаги, да еще в первый разряд? ведь ваш грозный
маршал, сами вы говорите, не любит шутить: а он и женщину мог бы
счесть за опасную...

Капитан покраснел до ушей.

- Что за мысль! полноте! - возразил он. - Мы не индейцы и не
жители Огненной земли; можете быть спокойны, женщины у нас
неприкосновенны. И ни одной, ручаюсь в том, вы не найдете в этих
списках. Да, мое поприще - искусство, пластика. Даже сам я и мои
формы, не правда ли, пластичны? - произнес капитан, вставая и
перед зеркалом протягивая свои руки и выпячивая грудь и плечи. -
Это не мускулы, мрамор, не правда ли, и сталь? Итак, завтра я вам
дам письмо к Ламиралю, и вы украсите вашею кистью наш театр.
Артистов у нас, повторяю, довольно. Кроме найденных здесь
прелестной Луизы Фюзи, Бюрсе и замечательного комика Санве,
явились и другие охотники. Сверх того, как, вероятно, и вы уже
знаете, захвачен целый балет танцовщиц одного вашего графа...
comte Cherem e te (Граф Шереметев (франц.).). А теперь полагаю, и
на покой!.. Вот вам кровать, я улягусь на этом сундуке.

- Очень вам благодарен, - ответил Илья, - но это уже чересчур, с
какой же стати?

- Без возражений, коллега; мы оба - слуги муз, и вы мой гость...
Устраивайтесь, а мне надо нести бумаги к генералу, но прежде я
загляну в канцелярию; знаете, народ нынче ненадежный, особенно