бы то ни было удивляться. Но и теперь я все же удивляюсь тому, как легко я
был выброшен вон из дому в таком раннем возрасте. Ребенок я был очень
способный, наделенный острой наблюдательностью, живой, пылкий, хрупкий, меня
легко было ранить и телесно и душевно, и прямо поразительно, что никто не
сделал ни малейшей попытки защитить меня. Но такой попытки не было сделано,
и я, в десятилетнем возрасте, стал юным рабом фирмы "Мэрдстон и Гринби".
реки. Благодаря перестройкам местность с той поры сильно изменилась; но
тогда склад помещался в последнем доме на узкой извилистой уличке,
спускавшейся к самой реке, так что, сойдя по нескольким ступеням, можно было
сесть в лодку. Это было ветхое строение со своей собственной пристанью,
окруженное водой в часы прилива и грязью во время отлива; оно буквально
кишело крысами. Комнаты с обшитыми панелью стенами, потерявшими цвет под
столетними слоями пыли и копоти, подгнившие полы и лестницы, писк и возня
старых, седых крыс внизу в погребах, грязь и гниль этого дома возникают
передо мной так отчетливо, словно все это я видел не много лет назад, но
только что, сию минуту. Склад встает у меня перед глазами точь-в-точь таким
же, как в тот злосчастный день, когда я пришел туда впервые, держась
дрожащей рукой за руку мистера Куиньона.
важнейших отраслей ее торговых операций являлась поставка вин и других
крепких напитков на некоторые пакетботы. Я не помню в точности, какие рейсы
совершали эти пакетботы, но, кажется, иные из них ходили в Ост-Индию и
Вест-Индию. Знаю, что одним из результатов этих сделок было большое
количество пустых бутылок и что какие-то мужчины и мальчики должны были
проверять бутылки, держа их против света, откладывать в сторону
надтреснутые, а остальные полоскать и мыть. Когда кончались хлопоты о пустых
бутылках, надо было наклеивать этикетки на полные, закупоривать их,
запечатывать и упаковывать в ящики. Вот для такой работы и был предназначен
я в числе других мальчиков, работавших на складе.
углу склада, где меня мог видеть в окно мистер Куиньон, когда он становился
на нижнюю перекладину табурета перед своим бюро в конторе. В первое же утро,
когда мне предстояло при таких благоприятных предзнаменованиях начать
самостоятельную жизнь, к моему рабочему месту был вызван старший из
мальчиков, чтобы ознакомить меня с моими обязанностями. Звали его Мик Уокер,
на нем были рваный фартук и бумажный колпак. Он сообщил мне, что его отец -
лодочник и что, шествуя в процессии лорд-мэра *, он надевает черную
бархатную шляпу. Сообщил он также и то, что у нас есть третий товарищ и
зовут его - весьма странно на мой взгляд - Мучнистая Картошка. Впрочем, я
выяснил, что этот юнец получил сие имя не при крещении, но прозван был так
на складе благодаря своей бледной, мучнистого цвета, физиономии. Отец
Мучнистой Картошки был уотермен *, а к тому же и пожарный в одном из больших
театров, где близкая родственница Мучнистой Картошки - кажется, его младшая
сестра, - изображала чертенка в пантомиме.
компанию. Сравнивать своих теперешних сотоварищей с теми, кто окружал меня в
пору счастливого моего детства - я уже не говорю о Стирфорте, Трэдлсе и
других... Чувствовать, что рухнула навсегда надежда стать образованным,
незаурядным человеком... Сознание полной безнадежности, стыд, вызванный моим
положением, унижение, испытываемое детской моей душой при мысли о том, что с
каждым днем будет стираться в моей памяти и никогда не вернется вновь все
то, чему я обучался, о чем размышлял, чем наслаждался и что вдохновляло мою
фантазию и толкало меня на соревнование... Нет, этого нельзя описать. В
течение всего утра, как только Мик Уокер отходил от меня, слезы мои
смешивались с водой, которой я мыл бутылки, и я рыдал так, словно трещина
была в моем собственном сердце и ему угрожала опасность разорваться.
обедать, как вдруг мистер Куиньон постучал в окно и поманил меня к себе. Я
вошел в контору и увидел плотного мужчину средних лет в коричневом сюртуке,
в черных штанах в обтяжку и в черных башмаках; на его огромной лоснящейся
голове было не больше волос, чем на яйце; лицо его, которое он обратил ко
мне, было весьма широкое. Костюм на нем был поношенный, но воротничок
сорочки имел внушительный вид. Он держал щегольскую трость с двумя огромными
порыжевшими кистями, а на сюртук был выпущен монокль - для украшения, как я
узнал позднее, ибо он очень редко им пользовался, да, к тому же, ровно
ничего не видел, когда к нему прибегал.
снисходительным журчанием в голосе и с неописуемо любезным видом, очень мне
понравившимся. - Надеюсь, вы поживаете хорошо, сэр?
точно так же. Одному богу известно, как мне было плохо, но в ту пору не в
моей натуре было жаловаться, почему я и сказал, что поживаю прекрасно и
надеюсь, что и он поживает так же.
получил письмо от мистера Мэрдстона, где он выражает желание, чтобы я
уступил комнату, выходящую окнами во двор и ныне свободную... она, одним
словом, сдается... уступил, одним словом, - тут незнакомец, улыбаясь,
заговорил доверительным тоном, - спальню юноше, вступающему в жизнь,
которого теперь я имею удовольствие...
Он доставляет нам заказы, когда их получает. Мистер Мэрдстон написал ему о
тебе, и теперь он согласен принять тебя к себе жильцом.
я... одним словом, - он закончил все так же любезно и снова крайне
доверительным тоном, - там проживаю!
длительными и проникновение в тайны современного Вавилона на пути к
Сити-роуд представляет для вас некоторые затруднения... одним словом, -
мистер Микобер снова впал в доверительный тон, - что вы можете заблудиться,
я буду счастлив... зайти за вами сегодня вечером, чтобы показать вам
кратчайший путь.
взять на себя такой труд.
всего хорошего, мистер Куиньон! Не смею вас задерживать.
что-то напевая.
фирму "Мэрдстон и Гринби" для выполнения любых обязанностей и положил мне
жалочанье, кажется, шесть шиллингов в неделю. Не уверен, было ли это шесть
шиллингов или семь. Эта неуверенность заставляет меня думать, что вначале
было шесть шиллингов, а потом семь. Он выдал мне жалованье вперед за неделю
(кажется, из своего кармана), и я вручил Мучнистой Картошке шестипенсовик за
то, чтобы он отнес вечером мой сундучок на Уиндзор-Тэррес: сундучок хоть и
был невелик, но для меня все-таки слишком тяжел. Еще шесть пенсов я заплатил
за обед, состоявший из мясного пирога и воды, за которой я прогулялся к
ближайшей водокачке; час, отведенный для обеда, я провел, бродя по улицам.
лицо и руки, чтобы оказать честь изяществу его манер, и мы отправились
вместе с ним к себе домой - так, мне кажется, я должен отныне называть этот
дом. По пути мистер Микобер обращал мое внимание на названия улиц и на
угольные дома, дабы утром мне было легче найти дорогу обратно.
такой же, как и у мистера Микобера, потрепанный вид, но, подобно ему,
притязал на изящество), он представил меня миссис Микобер, худой, поблекшей
леди, отнюдь не молодой, которая сидела в гостиной (во втором этаже не было
мебели, и шторы были спущены, чтобы ввести в заблуждение соседей) и кормила
грудью младенца. Этот младенец был одним из двух близнецов, и, замечу
мимоходом, за все время моего знакомства с этим семейством мне ни разу не
случалось наблюдать, чтобы близнецы оставляли в покое миссис Микобер. Один
из них неизменно подкреплялся.
Микобер, приблизительно лет трех. Они и черномазая молодая особа, служанка,
которая имела привычку фыркать, довершали круг домочадцев; уже через полчаса
эта особа поведала мне, что она "сиротская" и взята из приюта при работном
доме в соседнем приходе св. Луки. Моя комната была расположена наверху и
выходила во двор; она была очень маленькая, почти без мебели, и на стенах ее
красовался орнамент, в котором мое юное воображение угадало нарисованные по
трафарету голубые пышки.
сказала миссис Микобер, опускаясь на стул, чтобы отдышаться после того, как
она поднялась наверх с близнецом на руках показать мне мое жилище, - я
никогда не думала, что мне придется взять жильца. Но мистер Микобер
находится в затруднительном положении, и приходится забыть все личные
удобства.
положение, - продолжала миссис Микобер, - и я не знаю, удастся ли ему
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Сертаков Виталий