Ухватившись за веревочную ступеньку, он начал медленно взбираться вверх,
сильно раскачивая лестницу, так как у него не было сноровки.
крошечная и так высоко над ареной - куда выше, чем казалось снизу, - что у
него закружилась голова. Он зажмурил глаза и ухватился за металлическую
перекладину. На какую-то секунду этот приступ головокружения совершенно
парализовал его. Здесь, наверху, ветер дул, казалось, еще яростнее: он
раскачивал металлическую конструкцию, надувал мокрую парусину, хлопал
незакрепленным полотнищем, и от этого чувство неуверенности и страха
росло. Но Стефен усилием волн привел в движение свои оцепеневшие мускулы.
Стараясь не глядеть вниз, он одной рукой высвободил велосипед из зажимов и
выровнял колеса, все еще крепко держась другой рукой за штангу. Затем
осторожно взобрался в седло и заставил себя поглядеть вниз.
далеко, далеко внизу, а металлическая конструкция, на краю которой он
стоял, казалась невесомой, не более устойчивой и надежной, чем шелковая
трехцветная лента. Снова по телу Стефена пробежала дрожь. Он еще держался
за штангу, он еще мог отступить. Страх сковал его тело. Он старался
совладать с собой, победить страх. Будь что будет, но он должен это
сделать.
Внезапно ему послышался приглушенный крик, почудилось, что он видит
какую-то темную, казавшуюся сверху сплющенной фигуру, размахивающую
руками. Если это было предостережение, то оно пришло слишком поздно.
Впившись взглядом в центральную белую полосу трамплина, Стефен, призвав на
помощь все свое мужество, заставил себя отпустить штангу. Какую-то долю
секунды он отвесно падал вниз, затем взмыл вверх, пролетел, словно
выброшенный из катапульты, по воздуху, почти в то же мгновение ощутил
сильный толчок, и его на бешеной скорости вынесло из балагана и швырнуло в
придорожную канаву, полную жидкой грязи.
услышал, что кто-то бежит к нему.
впервые был выведен из состояния апатии.
кажется, сейчас стошнит.
пропало.
никому.
у Стефена перестали дрожать руки. Он пил молча, лишь изредка
перебрасываясь словом с Джо-Джо. Так они просидели в кафе до закрытия. От
выпитой водки голова у Стефена отяжелела, чувства притупились. Но он уже
понимал, что не достиг решительно ничего, что он не в силах отказаться от
Эмми. И по-прежнему тупо ныло сердце.
10
вступили со стороны затененных мимозами террас Ле Бометт, оказался куда
обширней, чем представлялось Стефену. Английский променад, залитое солнцем
взморье, банально нарядные цветочные клумбы и кричащая роскошь отелей -
все имело неприятно претенциозный вид. Но цирк расположился в другом конце
города, на площади Карабасель, среди лабиринта узких улочек, где тут и
там, прямо под открытым небом, раскинулись небольшие рынки и повсюду
стояли лотки с овощами, фруктами и несметным множеством цветов. Это был
живописный, пестрый и шумный мир, полный интимного очарования парижских
предместий, но согретый теплым солнцем юга.
рваной фуфайкой. - Приятно снова очутиться в этих краях.
Художник может увидеть много занятного на площади Карабасель.
Но в нынешнем состоянии душевного напряжения и беспокойства ему было
трудно работать. Все же он заставил себя выйти с альбомом на улицу и
сделал несколько набросков местных жителей: старуха в белом чепце,
торгующая артишоками, крестьянин с корзиной живых цыплят, рабочие,
ремонтирующие дорогу... Но он делал все это без увлечения и в полдень,
когда стало припекать, вернулся в свой фургон, чтобы отдохнуть перед
представлением.
портрет, он заметил, что какой-то человек, стоя в стороне и небрежно
опершись о трость, наблюдает за его работой. Что-то в позе этого человека
пробудило смутные воспоминания в душе Стефена. Он оглянулся.
пожал Стефену руку, рассмеялся - подкупающе и мило, как всегда. - Я
слышал, что ты уехал с цирком Пэроса. Но где, скажи на милость, раздобыл
ты это чудовищное одеяние?
нельзя не чувствовать себя немножко ослом?
закурил сигарету. На нем был полотняный костюм, белые с коричневым туфли,
на голове - соломенная панама. Рубашка была из натурального шелка, брюки
отлично отутюжены, щегольской галстук бабочкой дополнял туалет, У Честера
был вид беспечного, праздного гуляки. Лицо его покрывал густой загар.
говорил, что собираешься в Ниццу. Ты хорошо выглядишь.
ощущая притягательную силу этого беспечного дружелюбия, которое Честер
умел расточать так легко.
до ручки и поставил последние пятьдесят франков на двойное зеро. Почему?
Да просто потому, что в случае проигрыша у меня был бы тот же самый ноль в
квадрате. Выпало двойное зеро. Я ничего не снял со ставки. Почему? А бог
его знает. Снова выходит двойное зеро. Да, черт побери, поглядел бы ты,
какая это была куча больших красивых красных фишек! Я начал было их
сгребать и почувствовал, что не в силах этого сделать. Что-то шептало мне
в уши: попытай счастья в третий раз. Я снова поставил все. Когда колесо
завертелось, я думал, что умру. И снова выпало двойное зеро. Ну, на этот
раз я быстро сгреб все фишки и, не теряя времени, - к кассе. А на другой
день убрался подальше от греха - в маленькую гостиницу в Вильфранш. С тех
пор живу, как король. - Он взял Стефена под руку. - А теперь расскажи о
себе. Как работа?
их одно за другим, прислонив к колесу. Гарри осмотрел их все с видом
знатока.
наверно, в них что-то есть, но до меня это как-то не доходит. Что-то у
тебя неладно с перспективой. И не кажется ли тебе, что мазок слишком груб?
есть.
испуганные грозой, бешено скачущие кони.
ее видеть.
можешь быть спокоен, - криво усмехнулся Стефен и собрал полотна, чувствуя,
что Гарри не имеет ни малейшего представления о том, к чему он, Стефен,
стремится. - А ты еще занимаешься живописью?
- вид на променад. Мы с Ламбертом частенько ездим на натуру. Ты знаешь,
они с Элизой ведь здесь. Он познакомился в посольстве с богатой
американской вдовушкой и сейчас пишет ее портрет во весь рост.
Стефену, но, заметив Честера, внезапно остановилась. Какое-то странное
выражение промелькнуло на ее лице.
в чем не бывало отвечал Честер, очаровательно улыбаясь. - Неужто ты не
скучала в разлуке со мной?