нескольких клочков платья. Как билось его сердце, когда он подумал, что
находится в первый раз и в полночь, как тать, на половине боярина, который
питает к нему незаслуженное отвращение и, может быть, ненависть! Свет от
лампады трепетал в верхней светлице. Тут живет Анастасия. Как близко это
сокровище и вместе как глубоко заперто от него за тридевятью замками! Об
этом мог он думать очень недолго, потому что сейчас налетела на него
огромная собака. Лай ее загорел на всю окрестность. Борьба была неровная; ей
не дали много горячиться: стилет в бок, шестопер по голове, и верный сторож
замолк навеки. Антону жаль было бедного пса, но миновать этой жертвы не было
возможности. Не так ли и в обществе? Не встречают ли и там благородных
несчастливцев, которые, служа другим для достижения цели, падают жертвами
их?
железную дверь, ведущую в сени. Никого. Он попытал тронуть дверь, и она
отворилась. Антон в сенях. Поиграв несколько в гулючки, он попал на новую
дверь. И в эту запрос легким стуком. Кто-то отвечал кашлем, дверь
отворилась, и - перед ним старик, белый как лунь. Светоч, который он держал
в руке, освещал на лице его грустную заботливость. Но как скоро он, сделав
рукою щит над глазами, разглядел того, кто перед ним стоял, лицо его
подернулось ужасом. Это был сам Образец.
мыслью, не придет ли еще беглец искать у него убежища, он приказал дворчанам
своим лечь спать (второпях забыл сказать, чтобы привязали собаку), а сам
отворил калитку с улицы и оставил незапертыми двери в сенях. Потом он то
молился божией матери, известной под названием "взыскание погибших", то,
отворив окно, ловил малейший звук, струивший ночную тишь, то сходил вниз, к
сеням. Он слышал лай собаки, он слышал шорох шагов по каменному крыльцу,
стук в железные двери и спешил выйти навстречу своему другу.
его виде? Чего ему надо у боярина в полночь, когда он и днем не бывал на
боярской половине?.. Бледный, весь дрожа, Образец с трудом поднимает
отяжелевшую руку и творит крестные знамения, читая вслух:
однако ж понятно.
послал мне ныне свою особенную милость. Твой друг, князь Холмский, у меня.
Он ошибкою попал ко мне. Не веришь? вот перстень его.
кровь на руке немца, вскрикивает в ужасе:
последний раз спрашиваю тебя: хочешь ли укрыть у себя друга своего или
оставить его у меня, в опасности?
Ступай теперь тем путем, которым пришел. А мы с сыном... (тут он задумался)
сын впустит к нам князя через железную дверь, что из твоих хоромин на нашу
половину.
что оно понимает прекрасный подвиг. Суровой душе боярина эта благодарность
стоила бы тяжкого подвига. Он и так совершил его, разрушив ужасную преграду,
которая отделяла православную половину от басурманской.
неприятельских воинов и собственною рукою убивал своих за грабеж, был
чувствителен к добру, ему оказанному. Он не принял назад жуковины и просил
лекаря оставить ее у себя на память великодушного поступка. Перстень, по
металлу, не имел высокой цены, и Антон не посмел отказать.
свою половину, он ласково поклонился иноземцу и сказал ему от души спасибо.
ль? благородному сердцу его подавало голос другое благородное сердце; к тому
же юность, открытая, сообщительная, легко сбрасывает с себя предубеждения,
не рассчитывает так много, как старость, закоснелая в предрассудках, имеющая
более опытов, а с ними и более подозрений. Образец и тут не хотел видеть
своего постояльца, зато немало поворчал на него Холмский. На все убеждения
друга он хранил глубокое молчание; в его душе восставали против лекаря
сильнейшие убеждения, воспитанные ненавистью ко всему иноземному,
неединоверному, проклятому, - как он говорил, - святыми отцами на соборе, и
еще более проклятому душою суровою, угрюмою с того времени, как пал от руки
немца любимый сын его.
и на другой день, когда очарователь выходил от себя, подарила его из окна
пламенным взглядом, который мелькнул по-прежнему и по-прежнему оставил
глубокий след в душе его. Он осмелился ей поклониться; она кивнула ему и
исчезла. С этого времени, когда они уверены были, что никто их не видит,
взоры их стали вести разговор, которому давали красноречивый смысл то
вспышки Анастасьина лица, подобные зарнице, предвещающей невидимую грозу, то
взоры, отуманенные любовью, то бледность этого лица, говорившая, что не было
уж спора рассудка с сердцем. Антон берег свое сокровище, как алмаз, не
имеющий цены, купленный втайне, который у него тотчас отнимут, как скоро он
покажет его; только один на один любовался им, радовал им свои взоры,
освежал свою душу.
ходатайству митрополита и других духовных властей. Такое посредничество
должно было иметь успех, тем более что служебный князь отдавался сам в руки
своего властелина. Ходатаи молили великого князя умилостивиться над
воеводой, который был всегда верный слуга Ивана Васильевича, доставил ему и
всему православному краю столько добра и чести, который готов и ныне идти
всюду, кроме Твери, куда только укажет ему господарь его и всея Руси.
одно духовное лицо, - коли б воевода пролил кровь своих родичей.
властителю, что слух о несправедливом гневе его на знаменитого воеводу может
повредить ему в хорошем мнении, которое имеют об нем римский цесарь и другие
государи; что гневом на воеводу великий князь дает повод другим подданным
своим быть изменниками отечеству; что Холмского не наказывать, а наградить
надо за его благородный поступок, и что эта награда возбудит в других
желание подражать такой возвышенной любви к родине. Сверх того, Аристотель
доказывал, как легко покорить Тверь и как славно будет для Ивана
Васильевича, не подвергая себя опасности, своим лицом решить победу, так
искусно приготовленную его же умною и хитрою политикой.
Аристотель.
стороне; приятны ему были лавры, пожатые чужими руками. Но никто не откажет
ему в великом искусстве приготовлять войну, улучать для нее время и
пользоваться им; а это стоит личной отваги и славы знаменитого полководца. В
настоящем случае Иоанн, опираясь на сильную помощь своих доброжелателей,
обещавших ему отворить ворота города, лишь только он покажется, опирался на
силу и храбрость московских полков, на искусство своего розмысла, умевшего
так метко шибать из пушек. Он уверен был, что не закладывает своей
безопасности в деле покорения тверского княжества. С этой уверенностью он
объявил, что как скоро водополь спадет, он сам с сыном поведет войско против
крамольного князя, нарушившего святость договоров и родства. Вместе с этим
простил Холмского. Милость эта не обошлась, однако ж, без выгод для него.
Зная, как воевода был ему нужен вперед, и потому боясь, чтобы он не вздумал
вновь, при первом неудовольствии бежать в Литву, где укрывали врагов и
изменников московского княжества, как Москва укрывала у себя врагов и
изменников Литвы, требовал поручной записи. В тот же день восемь таких
записей, или поручных кабал, одни в полутретьесте рублях, другие и более,
все в двух тысячах рублях, были даны именитыми московскими людьми, большею
частию боярами, в том, что они обязывались заплатить великому князю эту
сумму в случае, если б воевода вздумал отъехать или бежать в чужую сторону.
Оценкою в две тысячи рублей знаменитого полководца Иван Васильевич остался
доволен {Прим. стр. 155}. Сверх того, князь Холмский целовал крест, что ему
лиха своему государю не хотети никакого.
отдал.
великий князь отдал дочь свою за сына Холмского. Так шли в то время, рука об
руку, необыкновенный гнев, сопутствуемый железами и казнью, и необыкновенные
милости, вводившие осужденного в семью царей!) [Сын Холмского, в
царствование Василия Ивановича, сослан на Белоозеро и умер там в заключении.
Виною его был только этот самый брак с дочерью Иоанна III. (Прим. автора)]
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Круз Андрей
Суворов Виктор