Чтение 36–й страницы книги ~Любовник леди Чаттерли~

островок в лагуне, купаться, загорать на горячей гальке. Только я терпеть
не могу Лидо. Да и общество сэра Александра и леди Купер не очень-то
интересно. Но если поедет Хильда и у нас будет своя гондола, мы чудесно
проведем время. Мне бы так хотелось, чтобы и ты поехал!

Конни не лукавила. Ей и правда эти дни хотелось, чтобы Клиффорд был
счастлив.

- Да ты вообрази себе меня на Gare du Nord [Северный вокзал (фр.)], на
набережной Кале!

- А что тут такого? Я сколько раз видела, как носят раненых на носилках
вроде стула. К тому же мы будем всюду ездить в автомобиле.

- И все же без двоих мужчин - чтобы они всегда были под рукой - не
обойтись.

- Зачем? Взяли бы с собой Филда. А второго нашли бы на месте.

Но Клиффорд покачал головой.

- Не в этом году, дорогая. Разве что в будущем.

В будущем? Что им сулит будущий год? Конни пошла из комнаты с тяжелым
сердцем. Она не хотела ехать в Венецию, ее держал здесь другой мужчина. Но
она поедет, нужно соблюдать не тобой заведенный этикет. А будет ребенок,
Клиффорд решит, что связь у нее была в Венеции.

Разговор был в мае, а в июне уже предстоял отъезд. Всегда все расписано
наперед, вся жизнь. Какие-то силы правят ею, а она над ними не властна.

Был май, опять сырой и холодный. Дожди в мае - к урожаю, а урожай залог
благополучия. Конни собралась ехать в Атуэйт, соседний городишко, где
Чаттерли все еще "те самые" Чаттерли. Она ехала одна, машину вел Филд.

Несмотря на май, на свежую зеленую листву, вид окрестностей наводил
уныние. Было холодно, моросил дождь, пропитанный дымом; в воздухе
отчетливо ощущался привкус отработанного пара. Человек здесь жив
постоянным натужным преодолением. Неудивительно, что люди в этом краю так
некрасивы, грубы.

Автомобиль взбирался вверх по холму, по грязным беспорядочным улочкам
Тивершолла с раскисшими, припорошенными угольной пылью обочинами, мокрыми
черными тротуарами, мимо закопченных кирпичных домов под черной, тускло
блестевшей гранями черепицей. Все смотрит исподлобья, угрюмо. Отрицание
природы, отрицание радости жизни, отсутствие инстинкта прекрасного,
свойственного любой земной твари, отсутствие интуитивного чувства гармонии
- все это повергало в ужас. Мимо проплыли столбики мыла в окнах бакалейной
лавки; груды лимонов и пучки ревеня в витрине зеленщика. Чудовищные шляпки
за стеклами шляпной мастерской, все до единой жалкие, убогие, страшные,
сменились аляповатой позолотой кинотеатра, чьи промокшие афиши зазывали
посмотреть "Любовь женщины". Затем появилась церковь Ранних христиан,
кирпично-красное убожество с огромными малиново-зелеными витражами вместо
окон. Ее сменила церковь методистов, строение повыше из закопченного
кирпича, отделенное от улицы почерневшей живой изгородью и чугунной
оградой. Завершала парад Конгрегационалистская церковь, почитающая себя
высокородной дамой, - сооружение из грубо обтесанного песчаника,
увенчанное шпилем, правда, не очень длинным. Затем пошли школьные здания -
дорогой розовый кирпич, чугунная ограда, посыпанная гравием спортивная
площадка, все очень добротно - не то монастырь, не то тюрьма. Как раз в
этот миг вездесущие пять учениц, как видно, на уроке пения, кончили
упражнение "ля - ми - до - ля" и стали голосить "премиленькую детскую
песенку". Этот странный ор, следующий извивам мелодии, не походил на
звериный вой, всегда полный смысла, ни на пение дикарей, подчиненное
изощренным ритмам. Филд заправлялся бензином, а Конни сидела в машине и
слушала с содроганием в сердце. Что будет дальше с этой нацией, у которой
начисто отсутствует инстинкт красоты и осталась только вот эта способность
механического завывания и несокрушимая сила воли.

Вниз прошлепала по лужам телега с углем. Филд дал газ, и автомобиль
опять полез вверх - мимо большого унылого магазина одежды и тканей, мимо
почты и наконец выехал на крошечную базарную площадь, которой заканчивался
подъем; из окна "Солнца", претендующего на титул гостиницы - Боже упаси
назвать его постоялым двором, - выглянула физиономия Сэма Блэка и
поклонилась автомобилю леди Чаттерли.

Слева осталась церковь, окольцованная черными деревьями. Автомобиль
покатил вниз мимо гостиницы "Герб Углекопов". Далеко позади остались
"Веллингтон", "Нельсон", "Три тунца", "Солнце". Вот уж исчез и "Герб
Углекопов", и "Холл механиков", и почти роскошное "Шахтерское счастье";
затем пошла вереница новых "вилл", и автомобиль выехал на почерневший
большак, по обеим сторонам которого тянулся бесконечный темный кустарник,
отделявший от дороги такие же темные поля. Большак этот вел к Отвальной.

Тивершолл! Вот он, Тивершолл! Веселая шекспировская Англия! Нет,
современная Англия. Конни поняла это давно, как только поселилась здесь. В
Тивершолле зародилась новая раса, новый человек; одна половина души у него
суетливо поглощена деньгами, политикой, социальным устройством, другая же,
хранительница инстинктов, - мертва. Все живущие здесь - полутрупы, причем
чудовищно самонадеянные. Есть в этом какая-то дьявольская мистика. Что-то
потустороннее. Непредсказуемое. В самом деле, можно ли постичь логику
полутрупа? Мимо проехали грузовики, битком набитые рабочими со
сталелитейных заводов Шеффилда, фантастическими, скрюченными не то
гномами, не то людьми, которых везли на экскурсию в Мэтлок; у Конни все
заныло внутри. "Господи, - думала она, - что же человек делает с себе
подобными? На что правители обрекают своих собратьев? В этих несчастных
вытравлено все человеческое. Вот вам и всеобщее братство! Какой-то
кошмар!"

И Конни в который раз ощутила серую сосущую безысходность. Эти
потерявшие человеческий облик рабочие, этот знакомый правящий класс -
какая уж тут надежда на будущее! А она-то мечтает о сыне, наследнике
Рагби! Наследнике поместья Чаттерли! Конни от омерзения содрогнулась.

Но ведь Меллорс плоть от плоти простых людей. Правда, он среди них -
белая ворона, так же как и она в Рагби. Но и он не верит во всеобщее
братство, этой иллюзии в нем нет. Кругом - отчужденность и ни проблеска
надежды.

И это твердыня Англии, ее оплот. Конни живет в самом сердце шахтерского
края и знает все не понаслышке.

Автомобиль взбирался все выше, до Отвальной было уже рукой подать.
Дождь кончился, и воздух засиял прозрачной майской дымкой. Окрест тянулись
плавные очертания холмов - на юге до Пика, на востоке - до Мэнсфилда и
Ноттингема. Конни ехала к югу.

Дорога забирала круче; слева на высокой скале, господствующей над
холмами, замаячила в небе мрачная темная громада Уорсопского замка; ниже
краснели свежей еще штукатуркой новые шахтерские домики, а под ними
набухали в воздухе сизые и снежно-белые облака - дым с паром, выдыхаемый
огромной угольной шахтой, приносившей ежегодно тысячи фунтов стерлингов
герцогу и другим держателям акций. Средневековый замок, высившийся на
скале, давно уже был руинами, и все же его башни и стены грозно высились
над серо-белыми хвостами, колышущимися в холодном, промозглом воздухе.

Поворот, и машина покатила по ровной дороге прямо к Отвальной. Если
смотреть из окошка автомобиля, вся Отвальная, казалось, состоит
единственно из новой огромной гостиницы "Герб Конингсби" - варварского
красно-белого с позолотой сооружения, стоящего на отшибе у дороги. Левее
видны ряды красивых особнячков "модерн", обрамленных газонами и садами:
они расставлены так, точно некие великаны затеяли игру в домино на
захваченной врасплох земле и куда-то отлучились. Ниже устрашающе
громоздятся марсианские конструкции современной шахты, корпуса химического
завода, бесконечные галереи и переходы - картина, прежде неведомая
человечеству. Самое устье шахты затерялось среди этого столпотворения. А
замершие в изумлении костяшки домино, казалось, ждут не дождутся
продолжения игры.

Это была Отвальная, родившаяся на свет вскоре после окончания войны. Но
была еще одна Отвальная, расположенная еще ниже по склону в полумиле от
новой гостиницы, но Конни даже и не слыхала о ней. В этой старой Отвальной
была собственная маленькая шахтенка, ветхие, закопченные кирпичные домики,
пара церквушек, две-три лавки.

Но теперь уже старой Отвальной как бы и не существовало. В новой
Отвальной ни церкви, ни таверны, ни лавок, только огромная махина завода -
современная Олимпия, в храмах которой молятся всем богам; выше
"показательные" особнячки и, наконец, гостиница. В сущности она и была
таверной для рабочего люда, только выглядела чересчур шикарно.

Этот новый поселок вырос уже после того, как Конни поселилась в Рагби;
в "показательные" особнячки понаехал отовсюду всякий сброд, не гнушавшийся
и браконьерством: немало кроликов Клиффорда нашли упокоение в желудках
пришельцев.

Автомобиль ехал дальше, сколько хватало глаз - кругом плавно бежали,
обгоняя друг друга, невысокие холмы. Древняя земля! В свое время гордая,
феодальная земля. Впереди, оседлав гребень холма, неясно замаячил
огромный, великолепный Чадвик-холл - вместо стен легкие переплеты окон -
один из самых замечательных елизаветинских дворцов. Исполненный
благородства, он горделиво высился над огромным парком. Старомодный,
отживший свой век, он не сдавался: его показывали как
достопримечательность: "Полюбуйтесь, в каких дворцах обитали наши
прадеды".

Это прошлое. Настоящее прозябало внизу. И только Богу известно, где
обреталось будущее. Автомобиль свернул в улочку, стиснутую закопченными
шахтерскими домиками, и покатил под гору в Атуэйт. В сырой, промозглый
день Атуэйт исходил дымом и паром, куря фимиам невесть каким идолам. Конни
всегда как-то странно трогал этот Атуэйт, расположенный в долине,
разрезанный пополам стальными нитями железной дороги, ведущей в Шеффилд;
его угольные копи и сталелитейные заводики, выбрасывающие сквозь длинные
дыхальца дым, подсвеченный языками пламени; завитый штопором шпиль
церквушки, грозящий вот-вот упасть и все же бросающий вызов языческому
курению. В этот старинный городок съезжались на ярмарки жители всех