преданного, - он превращался в дьявола, в сущее дьявольское отродье, когда
пускал в ход свой топор. Карлик был так велик, что даже Паладин по сравнению
с ним казался невзрачным. Он любил людей, и люди любили его. Мы, юнцы, а
также наши рыцари сразу же пришлись ему по душе, да и кого он только не
любил? Но один мизинец Жанны был для него дороже, чем все живое на земле,
вместе взятое.
никого не было рядом, кто бы замолвил за него хоть одно доброе слово. Какая
счастливая находка! Рыцари обращались с ним почти как с равным - я не
преувеличиваю - и для этого были основания. Они называли его "Крепостью",
называли "Адским огнем", - в бою он был горяч до бешенства. Разве наши
рыцари могли дать ему такие лестные прозвища, если бы не любили его?
плоть. Эта мысль не оставляла его никогда, и лишь богу известно, до какой
степени он был прав. Своим скромным разумом он постиг эту великую истину, в
то время как другие оказались бессильны. Это просто удивительно! Но в конце
концов следует признать, что именно так и мыслят представители народа.
Воспылав любовью к великому и благородному, они воплощают его, стремятся
увидеть наяву, как например, свободу. Их не удовлетворяет туманная
абстрактная идея, они воздвигают из нее прекрасную статую, и когда их
заветная мечта становится явью, они смотрят на нее с восторгом и поклоняются
ей. То же самое произошло и с Карликом. Для него Жанна была воплощением
родины, живым ее образом, облеченным в красивую форму. Другие видели в ней
только Жанну д'Арк, а он - всю Францию.
как прочно укоренилась в его голове данная мысль и как отчетливо она
проявлялась. Именем Франции обычно называли наших королей, но я не знаю ни
одного из них, кто имел бы большее право на этот высокий титул; чем Жанна
д'Арк.
главе колонны. Когда мы начали приближаться к зловещим бастилиям и увидели
вражеских солдат, стоявших у орудий, готовых посеять смерть в наших рядах,
на меня напала такая слабость, такая немощь, что в глазах помутилось и все
расплылось, как в тумане. Да и другие наши, в том числе и Паладин, думаю,
тоже приуныли. Правда, о Паладине я определенно сказать не могу, так как он
находился впереди, а я смотрел в сторону, отворачиваясь от грозных бастилий,
повергавших меня в трепет.
седле прямо и была полной противоположностью моей согбенной фигуре. Больше
всего пугала нас тишина; кругом - ни звука, только поскрипывание седел да
мерный топот и пофыркивание коней в облаках густой пыли, поднимаемой
копытами. Мне захотелось чихнуть, но я скорее предпочел бы перенести самую
страшную пытку, чем обратить на себя внимание.
наверное, предложил бы прибавить шагу и поскорее миновать опасные места. Мне
казалось, что теперь не время для прогулок. В ту самую минуту, когда мы в
гробовом молчании проезжали мимо огромной пушки, стоявшей у самых ворот
крепости и отделенной от нас одним только рвом, в крепости вдруг
пронзительно закричал осел, и я выпал из седла. Хорошо, что сьер Бертран
подхватил меня, иначе бы я в полном вооружении грохнулся на землю и вряд ли
сам смог бы подняться. Английские часовые, выглядывавшие из бойниц, цинично
расхохотались, забывая о том, что каждый бывает когда-нибудь новичком и что
в свое время они сами испугались бы не меньше, услыхав душераздирающий
ослиный крик.
Позже говорили, что, когда их солдаты увидели Деву на коне во главе войска,
пораженные ее красотой, они порядком поостыли и воинственный пыл их угас,
ибо они были уверены, что перед ними не дочь земли, а исчадие ада. Офицеры
вели себя благоразумно и даже не пытались заставить солдат открыть огонь.
Говорили, что и самих офицеров охватил суеверный страх. Во всяком случае,
препятствий нам никто не чинил, и мы спокойно проехали мимо ужасных
бастилий. Во время перехода я повторял про себя молитвы, к которым давно не
прибегал. Не знаю, помогли они мне или нет, но, кажется, и не повредили.
Жанне, что англичане ждут подкреплений под командованием сэра Джона
Фастольфа и будто бы Жанна, обратившись к Дюнуа, сказала:
приближении как можно скорее. Если же он появится, а я не буду о том знать,
- не сносить вам головы!
Если же она и сказала нечто подобное, то, вероятно, закончила словами: "не
быть вам во главе", то ость пообещала отстранить Дюнуа от командования. Не
допускаю мысли, чтобы Жанна угрожала смертью боевому товарищу. Правда, она
не особенно доверяла генералам и имела на это веские основания, ибо стояла
за штурм и атаку, а они за то, чтобы постепенно истощать англичан и взять их
измором. Не веря в возможность осуществления замыслов Жанны, как опытные
старые воины, они, вполне естественно, не соглашались с нею и старались идти
собственными путями.
представления. Я слышал, как Жанна сказала, что теперь, когда вражеские
гарнизоны на противоположном берегу ослаблены и усилены здесь, необходимо
центр военных действий переместить на южный берег; она намеревалась
переправиться туда и штурмовать форты, прикрывающие подступы к мосту, что
открыло бы дорогу к нашим тылам, и осаду города можно будет снять. Генералы
вступили с ней в спор, доказывая обратное, но она была убеждена в своей
правоте, и единственное, что им удалось, - это задержать начало действий на
четыре дня.
ее по украшенным флагами улицам к местам расквартирования. Приглашений не
требовалось, солдаты как убитые валились с ног от усталости: Дюнуа был
беспощаден и гнал их без отдыха. Целые сутки в городе царило спокойствие и
раздавался дружный богатырский храп.
Глава XVII
завтрак, и вся семья оказала нам честь, сев за стол вместе с нами. Все трое,
включая и доброго старика-казначея, угождали нам, как могли, желая поскорее
услышать о наших приключениях. Никто не просил Паладина говорить, но он
все-таки начал, потому что по званию и положению в штабе был выше всех, за
исключением старого д'Олона, который, кстати, завтракал отдельно. Паладин,
не считаясь ни с рыцарями, ни со мной, всегда перехватывал инициативу и
включался в беседу первым, - дурная привычка, усвоенная им с детства.
Такого образцового стада я еще не видал.
- прервал высокомерно Паладин. - У меня есть основания думать...
есть основания думать, он думает, что он непревзойденный мыслитель, но это
заблуждение. Он и в глаза не видел армии. А ведь я наблюдал за ним, -
конечно, так, чтобы он не догадался. Паладина мучил его старый недуг.
ведь сам валишься из седла от одного ослиного рева.
осла. Все объясняется волнением, самым обычным душевным волнением.
это вы, сьер Бертран?
приходилось учиться, как вести себя в жарких рукопашных схватках, и, если
даже что-нибудь не так, стыдиться не приходится. А пот продвигаться перед
самой пастью смерти, не вынимая из ножен меча, да еще в полной тишине, без
песен и барабанного боя - испытание очень серьезное. На твоем месте, де
Конт, я бы не скрывал своих чувств, а назвал их прямо, без всякого
стеснения.
ему благодарен за то, что он вывел меня из затруднительного положения.
Набравшись мужества, я сказал:
Молодец!
- я был даже доволен, что вызвал эту дискуссию.
тишина была мертвая. Не представляю, как можно было юноше-воину сохранить
спокойствие при таких непредвиденных обстоятельствах.
согласие, и каждый подтвердил это кивком головы. Даже Паладин кивнул
утвердительно. Это спасло репутацию знаменосца. Все удивились находчивости
Паладина; никто не поверил бы, что он способен честно сознаться в чем-либо,
не обладая в этом деле практическим навыком, равно как никто не предполагал,
что он вообще когда-либо научится говорить правду. Видимо, Паладин хотел
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Юрьев Сергей
Лондон Джек
Орлов Алекс
Белогорский Евгений