Чтение 36–й страницы книги ~Бухенвальдский набат~

Связь между командирами осуществляли несколько десятков связных. И с каждым
месяцем нам приходилось все больше и больше рассекречивать себя и все больше
и больше рисковать. И ничего нельзя было сделать иначе. Лагерное ядро
сопротивления как живой организм заставляло включаться в работу все новые и
новые органы. Так бывало особенно во время лагерных ЧП, например, когда в
Бухенвальде формировались большие транспорты.

Так случалось в начале 1945 года. В список на очередной транспорт
попало 16 активных наших подпольщиков - командиров батальонов, рот и
взводов. Это был случайный удар, но угодил в голову и мог обернуться для нас
полным крахом. Боевой отряд русских готов к действиям, у него есть свое
оружие, свой план, а командиры-исполнители должны покинуть лагерь. Что
делать? Ведь поздно начинать все сначала! Поздно! А фашисты придавали этому
транспорту почему-то большое значение, требуя, чтобы все номера, попавшие в
список, обязательно были выведены из лагеря.

Оставалось одно - обратиться за помощью к капо лазарета Эрнсту Буссе.

Удрученный, подавленный захожу в лазарет. Генрих Зудерланд доверчиво
улыбается навстречу. Прошу его быть переводчиком.

Эрнст Буссе как всегда приветлив.

- Садись, Иван, говори, что тебе нужно. Хотя догадываюсь, зачем пришел.
16 ваших попало на транспорт. У меня есть их номера.

- Они не должны попасть на транспорт, Эрнст. Этих людей нужно оставить
в Бухенвальде.

Буссе отводит глаза:

- Ничего не могу сделать, Иван. Когда мог, делал. А сейчас ничего не
могу. Эсэсовцы носятся с этим транспортом, как будто вся их дальнейшая жизнь
зависит от него. Да и список очень велик.

- В том-то и дело, что список велик, - подхватываю я. - И ты
догадываешься, что это наши командные кадры.

Буссе раздумывал, не решаясь еще обещать мне что-либо определенное.

- Видишь ли, Иван, сам я сделать ничего не могу. Это могут сделать
только врачи, если я им скажу. Но они сейчас под строгим контролем
эсэсовских врачей. Мы рискуем потерять хороших товарищей, если наши действия
будут раскрыты. Ты хорошо знаешь, что они будут уничтожены.

- Но пойми, Эрнст, - упорствую я, - этот транспорт срывает - наши планы
восстания. Ты видишь, как меняется обстановка. Даже завтра может появиться
возможность действовать.

Несколько минут Эрнст Буссе сидит в глубокой
задумчивости. Потом твердо смотрит мне в глаза.

- Ты прав. Обстановка такова, что наступает время действовать. Будем
действовать! Сделаем, Иван. Одних положим как больных в лазарет, других
забракуют врачи. Это, конечно, большой риск. Беру его на себя...

"Беру его на себя", - сказал Эрнст Буссе. А это значит, что я не знаю
подробно, как ему удалось провести эсэсовских врачей. Но так или иначе, все
шестнадцать наших командиров, полежав с полмесяца в лазарете, снова
появились в лагере. Не один-два спасены от транспорта, как это было до 1945
года, а шестнадцать.

Так ощутимо расширяется на глазах всех заключенных и все еще невидимо
для эсэсовцев влияние подпольной организации перед решительным броском.

Глава 15. 15 часов 15 минут

Дело уже шло к весне, когда Николай Кальчин вдруг огорошил меня
вопросом:

- Иван Иванович, скажи откровенно: у тебя нет сомнений в реальности
нашего боевого отряда?

Смотрю на него с удивлением.

- Нет, Николай, у меня никаких сомнений нет. Командирам и комиссарам
бригад я верю. С батальонами 44, 30 и 25-го блоков у меня личные связи. Они
неоднократно проверялись, ты сам знаешь.

Кальчин мнется, что-то недоговаривает.

- Скажи, Николай, и тоже откровенно, на чем основаны твои сомнения.

- Сомнения не только у меня, Иван Иванович, но и у других членов
русского Центра и у членов лагерного комитета. Думаю, что назрела
необходимость провести смотр всех русских боевых отрядов. Что ты скажешь на
это?

- Рад сделать это, чтобы военнополитический Центр убедился в нашей
готовности. Но я против того, чтобы большое число иностранцев знало об этом.

Николай почему-то взорвался.

- Ты что же, не веришь активнейшим подпольщикам Бухенвальда? Немцам,
чехам?

Отвечаю как можно спокойнее, все еще не понимая причины его
раздражения.

- Нет, почему же, верю. Верю немцам, таким, как Вальтер Бартель и его
товарищи, верю чехам, таким, как Квет Иннеман. Но смотр и без того связан с
нарушением конспирации, и осторожность нам не помешает. Я хорошо помню урок,
преподанный мне Центром, когда батальон. Валентина Логунова чуть не выдал
себя.

- Тогда было другое время, - пробует возразить Кальчин.

- И сейчас я не могу доверить судьбу отряда многим людям.

- Ну, ладно. Кого пригласить на смотр, это ты доверь мне. Не
возражаешь?

- Нет, конечно. До завтра я подумаю, как провести смотр.

Приближался какой-то праздничный день, когда эсэсовцы обычно не
заглядывают в лагерь, пьют свой шнапс, горланят песни, ходят к девкам. В
такие дни только усиливались гарнизоны дозорных вышек и сторожевых постов.
Но это далеко от нас, по ту сторону забора.

На такой день был назначен "парад".

Командирам было объявлено, чтобы к 9 часам утра выводили подразделения
на определенное место вблизи своих бараков.

Настал теплый, совершенно весенний день. Люди высыпали из бараков на
солнышко. Мы с Николаем Кальчиным вливаемся в толпы гуляющих, как и
остальные, принимающие парад. Внешне ничего не было заметно. Только у входов
в бараки, по углам, на перекрестках стояли озабоченные комбаты. Увидев нас,
они как бы между прочим направлялись вперед, словно ведя нас от группы к
группе.

Вот мой 30-й блок. Тут меня все знают. И я всех знаю. Вон они, черти,
поднимают руки в знак приветствия.

А Валентину Логунову опять неймется. Его бойцы принимают стойку
"смирно". Ну, погоди, достанется тебе!

Но что это? У 25-го блока пытаются строиться в шеренги. Конечно, это
Васька Цуцура! Васька, дорогой мой, неугомонный, больше осторожности! И так
все понятно кому надо. Когда же ты научишься сдержанности?

Да, кажется, мы себя "покажем"! И даже больше, чем следует. И хотя
постороннему глазу вроде бы ничего не заметно, но где же наша конспирация?
Похоже, что все знают все!

Николай Кальчин торжествует, нет, просто сияет: - Ну, теперь ни у кого
не остается и червячка сомнений!

Действительно, вечером Кальчин радостно сообщал мне:

- Бартель говорит, что "парад" превзошел все его ожидания, а Квет...
Квет кричал: "Вот это сила!" Полковник Манэ сказал: "На русских можно
надеяться. Мы пойдем с ними!"

Невозможно было не радоваться при этих словах. А ведь они еще не все -
видели только 56 взводов, а у нас их 81 да в лагере военнопленных несколько.

События надвигаются стремительно.

Уже подходит апрель. Для всех очевидно, что существование фашистской
Германии - дело дней. Опасаясь возмездия, гитлеровские приспешники принимают
судорожные меры, - чтобы замести следы своих кровавых деяний. По лагерю
ползет слух, который заставляет узников содрогнуться: Гиммлер отдал приказ
уничтожить Бухенвальд, чтобы ни один заключенный не попал в рукц союзных или
советских войск. Комендант Герман Пистер намерен в ближайшие дни выводить
заключенных партиями и уничтожать за пределами лагеря. Одновремейно наша
разведка донесла к лагерю стягиваются танки с огнеметами, артиллерийские
батареи, солдаты. Аэродром готов по первому сигналу бросить на лагерь
штурмовики. Все это похоже на правду. Лагерь бурлит тревогой. Одно событие
подминает другое, и люди не знают, чему верить, как себя вести. А вокруг
весна. Теплынь, солнце... 3 апреля комендант через старост собрал часть
видных немецких заключенных. Начинается, "игра в кошки-мышки". Герман Пистер
доверительно сообщает, что получил приказ не эвакуировать лагерь, а передать
его союзникам в полном составе. И он, конечно, подчинится приказу. Но вот до
него дошел слух, что якобы французы и чехи готовят восстание и собираются
перебить всю охрану и немецких заключенных и для этого будто бы запросили по
радио оружие у американцев.

"Кошка" разливается, а "мышки" ухмыляются. Они тоже кое-что знают о
французах и чехах...

После совещания у коменданта лагерь забурлил пуще прежнего.

Находятся легковеры, которые кричат:

- СС капитулирует! Освобождение близко!

Как бы не так!

В тот же день в 6 часов вечера по радио раздается приказ:

"Всем евреям, находящимся в блоках, а также в лазарете, немедленно с
вещами построиться на аппельплаце для эвакуации".

Ясно, герр Пистер! Нам совершенно ясно, что значит ваш приказ! Это
значит, что первая партия заключенных - восемь тысяч - будут выведены на
уничтожение.

И другой призыв обходит бараки: "Эвакуация - это смерть. Не выполняйте
приказа палачей!"

Это призыв Интернационального комитета.

На аппельплаце толчется сравнительно негустая толпа евреев. Это те, что
больше верят в милость эсэсовцев, чем в силу подпольной организации.