Чтение 36–й страницы книги ~В сердце моем~

Вот при каких обстоятельствах я покинул Мельбурн и покатил в своей
машине по дорогам, по которым сотни безработных двигались пешком на север.
Когда кончались деньги, я делал привал и писал очередной фельетон. Я всегда
находил общий язык с деревенскими жителями, и это давало мне уверенность,
что голодным я не останусь.

Я уже целую неделю был в пути к тому времени, когда подобрал эту троицу
у обочины дороги. После того как я покинул Мельбурн, мне не раз приходилось
подвозить людей. Но я впервые вез в своей машине трех пассажиров сразу.

У парня, встретившего меня улыбкой, было лицо насмешливого гнома и
тонкая шея с большим кадыком. Это был гибкий, худой, крепкий малый, с
походкой кавалериста. На нем были сапоги для верховой езды, головки которых
заметно отошли от подошв, и бриджи со шнуровкой на икрах, только шнурков
сейчас не было, и пустые отверстия для них расползлись и превратились в
зияющие дыры. Бриджи были подпоясаны плетеным поясом из кожи кенгуру;
вылинявшая синяя рубашка дополняла его наряд. Шляпы на его голове не было,
как не было и носков на ногах.

Спутники его были - каждый по-своему - на него не похожи.

- Добрый день, - коротко сказал один из них, бросив на меня быстрый
проницательный взгляд, - этого взгляда ему, видимо, было достаточно, чтобы
определить, что я собой представляю. Он был мрачноватый, коренастый человек
с толстыми небритыми щеками и маленькими, глубоко запавшими глазами. На нем
был коричневый костюм в белую полоску и совершенно пропыленные брюки. Встав
с земли, он не сделал ни малейшей попытки отряхнуть пыль. Рубашка без
воротничка была пропитана рыжеватой пылью, которая клубами носится по
дорогам центральных районов, ботинки совершенно сливались с землей, на
которой он стоял.

Последний из этой троицы, по-видимому, немало поскитался по свету, у
него были уверенные развязные манеры и голос конферансье из бродячего цирка.

- Как поживаешь, приятель? - спросил он тоном хозяина балагана,
вышедшего продавать билеты. - Если не ошибаюсь, этот автобус идет в
солнечный Квинсленд, штат обетованный?

- Так точно, - ответил я тем же тоном. - Пожалуйста, проходите, билеты
продаются у входа.

- Ты, я вижу, из нашей братии? - спросил он, забравшись на сиденье
рядом со мной.

- Нет. Я один из тех простачков, без которых такие, как вы, совсем
пропали бы.

Коренастый сел рядом с конферансье. Улыбавшийся парень устроился на
скатках и ящиках, нагроможденных в багажнике.

Когда мы проехали несколько миль, я счел нужным предупредить своих
пассажиров, что проезжаю каждый день лишь небольшое расстояние, приходится
беречь бензин.

- В четыре часа я сделаю привал на ночь. Если захотите ехать дальше,
придется вам, ребята, поискать другую попутную машину.

- На сегодня у меня никаких свиданий не назначено, - сказал малый с
голосом конферансье. - Мы тебя не покинем.

Впоследствии я узнал, что на дорогах Австралии он был известен под
кличкой "Гарри-балаганщик". Парень в бриджах, сидевший сзади, работал у него
в труппе, пока она не лопнула, и считался одним из лучших цирковых
наездников.

Наездника называли "Тощий из Даббо", в отличие от многих других
"Тощих", заполонивших дороги.

В те времена бродяги часто прибавляли к своему прозвищу название
города, в котором родились. В беседе с ними эта часть титула опускалась, но,
говоря о них за глаза, их город обыкновенно упоминали - чтобы точнее
установить личность.

Люди, шатавшиеся по дорогам, называли себя "хобо". Фермеры и городской
люд называли их просто бродягами. Постепенно кличку "хобо" стали относить к
бродягам определенного типа, в отличие от бродяг, именующихся "китоловами".

"Хобо" смотрели на "китоловов" сверху вниз потому, что имели
обыкновение проезжать часть пути в товарных вагонах и уделяли внимание своей
внешности.

В прошлом "китоловами" называли бродяг, которые курсировали взад-вперед
по берегу реки Марамбиджи, питаясь подачками на прибрежных фермах. Теперь
звание "китолов" получали бродяги, которые передвигались из города в город
пешком и избегали ездить на поезде "зайцем".

Обычно это были люди пожилые, которым такие подвиги были уже не под
силу, либо те, кому не улыбалась встреча с поездными сыщиками или
железнодорожными полицейскими, устраивавшими засады на товарных станциях.

Коренастый малый по кличке "Чернявый", сидевший впереди, вместе со мной
и Гарри, был как раз таким "китоловом". По его словам, он уже три года
бродил по Австралии из города в город.

Он знал наизусть все места, где безработные могли найти ночлег, и все
заслуживающие внимания уголки для привала. Под вечер он показал мне дорогу,
ведущую к мосту, вдоль поросшего травой берега реки. Здесь под мостом было
местечко, защищенное с одной стороны кирпичной стеной - опорой моста.

Стена эта была сплошь испещрена характерными надписями и именами
бродяг, которые когда-то здесь проходили:

"Снежок, я шагаю в Таунсвиль. Встреть меня там. Рыжая Грета".

"Пекарь в Бандавилоке - сукин сын. У мясника можно разжиться горстью
требухи. Полиция дает сроку три дня, чтобы убраться".

"Работа в Иннисфейле - ремонт дороги под дождем. Льет не переставая".

На земле виднелись следы многочисленных костров. Это было довольно
уютное место, тишина нарушалась только шумом машин, проносившихся над
головой. Кое-где по мосту проезжал тяжелый грузовик, пыль и гравий обильно
сыпались на головы сидевших внизу людей, - впрочем, бродяги, привыкшие
мириться с худшим, не обращали никакого внимания на это мелкое неудобство.

Чернявый разжег костер из сучьев и веток, которые набрали на берегу
среди эвкалиптов Гарри и Тощий.

- Есть у тебя жратва, или придется занимать в городе? - спросил меня
Чернявый тоном следователя, который уверен, что допрашиваемый будет всячески
изворачиваться.

- В машине ящик с едой, - сказал я. - Принеси его и поставь поближе к
костру. Сосисок хватит на всех, есть и хлеб. Захвати заодно и сковородку,
завернутую в газету.

Чернявый пошел к машине, вернулся с ящиком и сковородкой и поставил все
это передо мной. В ящике из оцинкованного железа, с отверстиями для
циркуляция воздуха, лежали хлеб, масло, чай, сахар, перец и соль, две банки
мясных консервов и четыре фунта сосисок в промасленной бумаге. На дно ящика
были три эмалированные тарелки, несколько ножей, вилок и ложек.

Я поставил на огонь сковородку и заполнил ее сосисками. Тощий и Гарри
наполнили водой из речки два закопченных котелка и пристроили их рядом со
сковородкой.

Когда вода закипела, грязная пена, в которой плавали обрывки
эвкалиптовых листьев, какие-то веточки и всякие водяные насекомые, стала с
шипеньем переливаться на угли. Чернявый палочкой убрал все это с поверхности
воды и бросил в каждый котелок заварку, заимствованную из моего ящика.

- Чай будет отменный, - сказал Тощий. - Что может быть лучше крепкого
чая.

Гарри нарезал хлеб, намазал его маслом, мы уселись вокруг костра и
принялись за еду. Горячий жир сосисок обжигал пальцы, приходилось класть их
между двумя ломтями хлеба.

- В первый раз за три дня ем мясо, - сказал Тощий, потянувшись за
второй сосиской. - На дороге легко можно добыть черствый хлеб, но я еще ни
разу не видел, чтобы фермерша протянула тебе мясо.

- Всегда можно убить овцу, - веско заметил Чернявый.

- Да, как же, пойди, поймай эту тварь, - возразил Тощий.

- Надо загнать ее в угол и... - пояснил Чернявый.

- Так! А что делает владелец овец, пока ты гоняешься за овцой по его
загону? - осведомился Тощий.

- Спит.

- Лично я убежден, - вмешался Гарри, - что хозяева никогда не спят. Это
закон природы. Однажды - это было много лет назад - я лез в окно к девушке в
три часа ночи. Мы заранее обо всем договорились; она оставила окошко
открытым. Не успел я слезть с подоконника на пол, как ее старик уже был тут
как тут. До сих пор слышу его шаги по коридору.

- И как же ты смылся? - заинтересовался Тощий.

- Через то же окно. Птичкой выпорхнул. Старики вообще чутко спят, -
продолжал он. - Чуть постареешь - сон уже не такой крепкий, как у мальчишки;
заботы уснуть не дают. В дороге, например, на пустой желудок не очень-то
спится. Но сегодня... сегодня, черт возьми, я храпану! Слушай, - обратился
он уже деловым тоном к Тощему, - завтра двинемся пораньше - Бандавилок всего
в миле отсюда. Я беру на себя мясников и пекарей; ты пойдешь по домам.

Гарри повернулся ко мне:

- А ты что завтра будешь делать? Куда держишь путь?

- Пару дней побуду здесь. Сестра обещала переслать письма, которые
придут на мое имя в этот город. Придется подождать.

- Как у тебя вообще с деньгами? - заинтересовался Чернявый, враждебно и
подозрительно оглядывая меня.

- У меня всего-навсего тридцать шиллингов, - ответил я, - продержусь
как-нибудь, пока не получу по почте еще пару фунтов.

- Эх ты, на иждивении сестры живешь, - бросил Чернявый; я уловил в его
голосе презрение.

- Ничего подобного! - возмутился я. - Сосиски, которые вы только что
съели, куплены на деньги, которые я сам заработал. Сосисок, между прочим,
еще осталось, - хватит вам на сытный завтрак.

Чернявый не ответил и хмуро уставился в огонь. Он так и не двинулся с
места, когда Тощий и Гарри стали укладываться спать. Они завернулись в серые
одеяла, подложили под головы сумки, набив их предварительно сухой травой, и
растянулись близ костра.