ГЛАВА 6
недели. Постепенно я все больше смирялся со, своим замкнутым образом жизни,
стал уходить в себя, избегал столкновений, не искал перемен, держался как
можно незаметней, прятался от людей, чтобы не вызывать в них неприятных или
даже враждебных чувств. Я стал избегать всего, что могло причинить мне боль.
Не лучше ли принимать жизнь такой, как она есть, думал я.
глубокое впечатление, - событие, под влиянием которого изменилась вся моя
жизнь. Мои смутные и неуверенные поиски цели в жизни определились, и мне
открылась Дорога, вступить на которую подсказал разум.
дешевую книгу, а то и просто почитать. В то время я уже мог себе позволить
покупать по книге в неделю, но выбрать из множества произведений великих
писателей какое-либо одно было нелегко.
заставленной старыми книгами, пропыленными и растрепанными, переплеты
которых украшали хорошо знакомые имена, - книги эти приоткрывали завесу,
позволяя заглянуть в еще неведомый мне мир.
него был такой же потрепанный и пропыленный, как у завалявшегося, никому не
нужного тома. Прежде чем вручить мне какую-нибудь книгу, оп полой пиджака
стирал пыль с переплета, а затем снова усаживался за свою конторку в углу и
зарывался носом в свое последнее приобретение в ожидании, пока я выберу, что
мне нужно.
но никогда прежде его не встречал. Впервые я увидел его через несколько
недель после возвращения Артура. Я вошел в лавку веселый, в хорошем
расположении духа, радуясь тому, что через минуту я стану обладателем книги
Конрада "Негр с "Нарцисса", которую старик отложил для меня.
парень на костылях. У него были бледные ввалившиеся щеки; узкие губы
кривились в горькой усмешке. Руки, сжимавшие костыли, были костлявы и
бескровны.
держали, он тяжело, всем своим весом наваливался на костыли, и голова так
ушла в плечи, что на него страшно было смотреть.
смотрели, и эта минута показалась мне вечностью. Своим взглядом он как бы
говорил, что видит меня насквозь, знает, что нас терзают те же муки
отчаяния, что нам присущи одни и те же пороки, что мы познали одни и те же
поражения и неудачи. Его взгляд как бы утверждал, что оба мы одержимы
одинаковыми тайными помыслами и дурными желаниями; таким взглядом
обмениваются при первой встрече порочные люди. Глаза его были похожи на
темные щели в печи. Отчаяние, отчаяние, отчаяние...
губы в мрачной улыбке, говорившей, что он-то знает, в чем я могу найти
утешение, он сказал:
скоро должен буду умереть. Я смотрел на книгу, лежавшую передо мной на
столе. Но не видел ее. Я видел только этого человека. Не сказав ни слова, я
повернулся и вышел из лавки.
разглядывать свое отражение в зеркале. Мое лицо смотрело на меня оттуда без
враждебности, спокойно и бесстрастно. Казалось, и оно не спускает с меня
глаз, терпеливо дожидаясь, что я скажу.
его чертах и выражении сходство с лицом юноши из книжной лавки. Мне
казалось, что я вижу трагические морщинки, говорящие о том, что я покорился
судьбе. А глаза - да ведь они же самые настоящие заслонки, стерегущие от
чужих взглядов мою истерзанную больную душу.
зеркале резко изменилось. Теперь на меня смотрело совсем другое лицо, с
сжатыми челюстями, с бесстрашными глазами - глазами моего отца, - и я сразу
успокоился.
мне жить дальше.
среди людей, идти бок о бок с ними, чувствовать себя равным им, испытывать
те же радости и горести, что они, - я хотел жить как они, любить как они,
работать как они. Я хотел, чтобы во мне видели обыкновенного человека,
пользующегося всеми правами здоровых людей, а не калеку, которому постоянно
дают понять, что он неполноценен.
Для таких людей существовали неписаные правила поведения, не касавшиеся
остальных. Поступок одного из представителей меньшинства считался типичным
для всей группы. Все члены группы пользовались одинаковой репутацией.
Человек, обворованный евреем, уверял, что все евреи - воры. Если же его
обкрадывал австралиец, то возмущался он лишь одним этим австралийцем. Один
пьяный абориген служил доказательством того, что никому из аборигенов нельзя
продавать спиртные напитки; пьяница-белый отвечал за свое поведение в
одиночку. Калека, полюбивший девушку, подтверждал, что все калеки одержимы
похотью; победам здорового человека только завидовали.
правилам, чем те, которым следуют физически крепкие люди. Ухаживая за
девушками, здоровые молодые люди могли позволять себе поступки и не слишком
благовидные - в большинстве случаев они вызывали снисходительную улыбку;
любая попытка калеки сделать шаг в этом направлении встречалась враждебно и
недоверчиво. Подобное отношение приводило к тому, что он вновь замыкался в
себе. Замкнутость ограждала от сплетен, беда только, что она еще и ранила
душу.
собой право считаться нормальным. Знал, что печальное выражение на моем лице
будет непременно истолковано как симптом болезненного состояния и вызовет ко
мне жалость. На лице здорового человека такое выражение осталось бы
незамеченным и ни у кого не вызвало бы сострадания. Я знал, что на людях
всегда должен буду появляться с веселой улыбкой, если не хочу, чтобы во мне
видели несчастную жертву недуга.
понял, что в жизни каждого человека есть свои трудности и осложнения, хотя
общество предпочитает закрывать на них глаза, если они не затрагивают
непосредственно его.
все тяготы неудачного замужества, Мэми Фультон полагала, что молодые люди
избегают ее из-за того, что она толста; мистер Гулливер чувствует себя
счастливым, только находясь в центре всеобщего внимания.
честолюбия; мисс Брайс не имела никакой цели в жизни; у миссис Фрезер была
сварливая свекровь.
они продолжали пользоваться уважением и расположением общества. Их личные
неприятности никого не касались.
трудности. Одни были не вполне нормальны, другие обладали скверным
характером. Среди лих были жертвы семейного разлада, недостаточного
образования, глупых родителей, жадности и похоти, они были жертвами
общества, породившего условия, при которых стало возможным существование
всех этих пороков. Трудностям не было числа - одни из них были приемлемы для
общества, другие тщательно игнорировались, иные вызывали жалость или
отвращение.
недостатки были скрыты. Поврежденный разум встречался не реже, чем
поврежденное тело, но в первом случае свой недостаток можно было скрыть,
тогда как во втором он был очевиден для всех. Человеку, отдававшему жизнь
наживе, было несравненно труднее найти счастье, чем мне, но вряд ли многие
сознавали это.
должны были бы иметь какую-то видимую опору, вроде костылей, то на улицах
Мельбурна можно было бы оглохнуть от стука костылей.
людьми. И то, что эти качества гораздо чаще встречались у бедных, чем у
богатых, убедило меня, что именно в их среде меня скорее всего могут
принять, как равного. Моя беда не смущала тех, у кого своих бед хватало по
горло.
других в нежелании признать меня равноправным членом общества. Я сам был
виноват в том, что люди отшатывались от меня.
Разве сам я не испытывал того же при встрече с другими калеками? Чтобы
заставить Других преодолеть это чувство, надо было прежде всего победить его
в себе самом. Артур был прав, говоря о моем пристыженном, виноватом виде.
сказать, что ни один из них не страдал непосредственно из-за своего недуга.
Все они неизменно жаловались на то, как к ним относятся отдельные люди пли
общество, сетовали на условия, мешающие им получить работу и тем самым
обрести независимость. Они были убеждены, что, как бы дружески ни обращались