Чтение 36–й страницы книги ~Норвежский лес~

- Больно? - переспросил я.
- Ну как сказать... Тяжело?
- Ну, это как посмотреть.
- Помочь тебе кончить?
- Руками?
- Да, - сказала Наоко. - Честно говоря, он на меня с некоторых пор так
давит, что мне больно.
Я сдвинулся ниже.
- Так ничего?
- Нормально.
- Наоко.
- Что?
- Помоги мне.
- Ладно, - улыбнулась Наоко.
Она расстегнула молнию на моих брюках и взяла в руку мой отвердевший член.
- Какой горячий, - сказала Наоко.
Я остановил ее начавшую было двигаться руку, расстегнул пуговицы на ее
блузке, затем завел руку ей за спину и расстегнул лифчик. Потом
прикоснулся губами к ее розовой груди.
Наоко закрыла глаза и медленно начала двигать рукой.
- Здорово у тебя получается, - сказал я.
- Хорошие мальчики это делают молча, - сказала Наоко.
Когда я кончил, я нежно обнял Наоко, и мы опять поцеловались. Потом я
застегнул ее лифчик и блузку и молнию на своих брюках.
- Теперь легче будет идти? - спросила меня Наоко.
- Тебе спасибо, - ответил я.
- Тогда, может, еще походим?
- Давай.
Мы прошли через поляну, прошли через лес, потом опять через поляну. Пока
мы шли, Наоко рассказала мне об умершей старшей сестре. Она сказала, что
не рассказывала об этом почти никому, но мне об этом лучше было знать.
- У нас разница была аж шесть лет, да и характеры были совсем разные, но
мы очень дружные были, - говорила Наоко. - Ни разу не ссорились, честное
слово. да, впрочем, и не могли мы ссориться, настолько уровень был разный.
Как рассказывала Наоко, сестра ее относилась к типу людей, которые во всем
становятся первыми. В учебе первая, в спорте первая, а что до
популярности, то были у нее и руководящие способности, и, помимо ее
доброты, характер у нее тоже был очень открытый, поэтому мальчики ее
любили, а у учителей она была главной любимицей и наградных грамот
получала без счету.
В любой государственной школе такая ученица хоть одна, но есть. Но дело не
в том, что именно ее сестра была такая, но она в то же время не была
человеком, у которого бы от этого испортился характер или задрался нос.
Она не любила красоваться перед другими. Просто что бы она ни делала, само
собой выходило, что была везде первая.
- Я поэтому с детства решила стать красивой, - сказала Наоко, крутя
камышиной. - А больше выхода и не было, ведь я росла, слушая, как все
вокруг сестру все время хвалят: умная, в спорте первая, всем нравится.
Хоть весь мир бы задом наперед повернулся, но против сестры бы не устоял.
Но я зато была симпатичная, и родители, видно, хотели из меня красавицу
вырастить. Потому начиная с начальной школы в такую школу отправили.
Бархатные платья, блузки с фестончиками, лаковые туфли, да еще фортепиано,
балет. И все равно сестра меня ужасно любила. Типа, моя маленькая
красавица-сестричка. И таких, и сяких подарков мне по мелочи надарила, с
собой меня везде брала, с учебой помогала. даже на свидание с парнем своим
как-то раз взяла. Такая классная сестра была! Никто не мог понять, отчего
она с собой покончила. Все было, как с Кидзуки. И было ей тогда всего
семнадцать, и намеков до последнего момента не было никаких на
самоубийство, и завещания не было... Все одинаково, да?
- Ага.
- Все говорили, что она то ли умная слишком была, то ли книжек слишком
много читала. Книжек она правда, кажется, много читала. Страх как много
читала. Я после смерти сестры довольно многие из них читала выборочно, так
они такие были грустные! Ну и были там пометки на полях, цветы где-то
вложены... даже письмо от парня вложено где-то было. Так я плакала навзрыд.
Наоко некоторое время молча крутила камышиной.
- Она была из тех, кто со всем всегда сами справляются. Почти не было
такого, чтобы она с кем-то советовалась или о помощи просила. Не от того,
что какая-то особенно гордая была. Просто она, наверное, думала, что так и
должно быть. И родители тоже к этому привыкли и считали, что за нее можно
не беспокоиться. Я с сестрой постоянно о чем-то советовалась, и она, чему
могла, всему-всему меня старалась научить, но сама ни с кем ничего не
обсуждала. Со всем сама справлялась. Никогда из себя не выходила, никогда
не показывала, что ей что-то не нравится. Честное слово, я не
преувеличиваю. У женщин когда месячные, они ведь раздражительные
становятся, капризные, да? Так, немного. С ней такого не случалось. Она
вместо того, чтобы раздражаться, от всех пряталась одна. Раз в два-три
месяца, когда такое бывало, забивалась у себя в комнате дня на два. В
школу не ходила, не ела почти ничего. Свет в комнате погасит и ничего не
делает, просто тупо в полной темноте сидит. Но не оттого, что в депрессию
впадала или что-то такое. Я из школы как вернусь, она меня к себе позовет,
рядом усадит, спрашивает, как день прошел. Не особенным чем-то
интересуется, а просто, чем с подругами занимались, во что играли, что
учитель говорил, как экзамен сдала и все такое. Но она это все выслушает,
что-то на это свое скажет, посоветует. Но если я куда из дома уйду - с
друзьями гулять или на балет - опять тупо одна сидит. два дня где-то вот
так пройдет, а потом все как рукой снимает, и она опять жизнерадостная и в
школу ходит. Года четыре где-то с ней так было. Родители сперва тоже
беспокоились, с врачами в больнице, кажется, советовались, а потом
смотрят, что дня два проходит, и с ней опять все в порядке, будто ничего и
не было, и решили, видать, что оно и само как-нибудь пройдет. девочка
как-никак умненькая, голова светлая. Но как-то после того, как сестра
умерла, я разговор родителей подслушала. Про папиного младшего брата
разговор был, который давно когда-то умер. Тот, видно, тоже очень умный
был мальчишка. Но с семнадцати лет до двадцати одного года сидел
безвылазно дома, а в конце концов в один прекрасный день из дома сбежал и
бросился под поезд. Папа сказал : "Похоже, это моя наследственность".
Рассказывая об этом, Наоко машинально обрывала с камышины листья один за
другим и бросала их на ветер. Оборвав их все, она стала наматывать тугой
стебель на палец.
- То, что она умерла, я первая обнаружила, - продолжала Наоко. - Осень
была, я тогда в шестом классе начальной школы училась. Ноябрь тогда был.
дождь шел, день был хмурый, холодный. Сестра тогда в третьем классе
старшей школы была. Я после фортепиано домой в пол-седьмого пришла, а мама
ужин готовит и говорит, что сейчас будем есть, так что я чтобы сестру
позвала. Я на второй этаж поднялась, стучу сестре в комнату, кричу, чтобы
есть шла. А она не отвечает, тишина полная. Я подумала, что что-то не так,
в дверь еще раз постучала, открыла потихоньку и вошла. Подумала, что она,
может, заснула. Но она не спала. Стоит у окна, голову вбок вот так
наклонила и за окно куда-то уставилась. Мне показалось, что она задумалась
о чем-то. В комнате темно было, а она еще свет весь выключила, так что
ничего толком видно не было.
Я ей говорю : "Ты что там делаешь? Мама есть зовет". Тут смотрю, а она
ростом выше, чем обычно. Что такое? Я удивилась, подумала, на каблуках
она, что ли, или залезла на что-то, ближе подошла и тут увидела. Она на
веревке висела, за горло привязанная. С потолка веревка свисала по прямой
- и такая она была прямая, до ужаса. Такое ощущение было, точно кто-то
линейку приложил и в пустоте прямую начертил. На ней блузка белая была -
простенькая, вот как на мне сейчас - и серая юбка, а носки ног оттянуты
вниз, будто она балет танцует. А от пальцев ее ног до пола пустота была
сантиметров в двадцать. Все эти мелочи я заметила. даже на лицо ее
посмотрела. Не могла не посмотреть.
Подумала, что надо вниз спуститься, маме сказать, кричать надо, а тело не
слушалось. Я думала одно, а тело само двигалось, как хотело. Я думала, что
надо быстро к маме идти, а тело суетилось сестру с веревки снять. Одна я с
этим справиться, ясно, не могла и минут пять или шесть, кажется, там
проторчала. Затмение какое-то нашло. Не могла понять, что есть что, а в
теле моем как будто умерло что-то. Пока мама не поднялась и не спросила :
"Вы чем там занимаетесь?", я так там и оставалась. Вместе с сестрой, в
темноте и холоде...
Наоко покачала головой.
- Я после этого три дня ни слова не могла сказать. Лежала на кровати, не
шевелясь, как мертвая, только глаза открыв. Не воспринимала, что к чему.
Наоко прижалась к моей руке.
- Я ведь и в письме тебе писала? Болезнь у меня гораздо тяжелее, чем ты об
этом знаешь, и корни у нее глубокие. Поэтому, если ты можешь идти вперед,
я хочу, чтобы ты шел один. Не ждал меня. Хочешь спать с другой - чтобы
спал. Не топчись из-за меня на месте, поступай так, как тебе самому
хочется. А иначе ты можешь завязнуть в моей жизни... Но я ни в коем случае
тебя к этому принуждать не хочу. Не хочу я для тебя помехой в жизни
становиться. Я ведь сказала уже, ты приезжай ко мне время от времени и
помни меня всегда. Я больше ничего не желаю.
- Но это не все, чего я желаю, - сказал я.
- Но ты одними отношениями со мной свою жизнь впустую тратишь.
- Ничего я впустую не трачу.
- Но я ведь, может, никогда не поправлюсь. И что, так и будешь ждать?
десять лет, двадцать лет, так и будешь ждать?
- Ты слишком всего боишься, - сказал я. - Темнота, сны, от которых больно,
мертвецы с их силой. Все, что тебе надо сделать, это все это забыть. Вот
забудешь об этом и сама не заметишь, как поправишься.